Так дышится лесам, и так, почти запретно,
в них дышит эхом звук, под свежей и льняной
рубахой каждый взмах и мускул так заметны,
так маленький олень бежит на водопой.
Полшага в тень ворот - и никого за нами,
нас манит высота, и, значит, неспроста
чуть видный огонек живет в оконной раме,
хоть ночь, как стадион заброшенный, пуста.
И с городом внизу поговорить нам любо,
прогнозов и угроз не услыхав опять, -
но влажный ритм не зря льнет к водосточным трубам,
ближайшего дождя уже недолго ждать.
И вот он загустел, вот он грядет, как праздник
проснувшихся грудей под влагою рубах,
он обнажает суть всех зарослей и азбук,
в началах и путях, зачатьях и годах...
Он смоет накипь строк, он не оставит брода
мне бывшему, тому, кто в пуще слово пас,
и крикнет нам - глухим от лета и свободы:
напейтесь же дождя! напейтесь про запас!..
Так смотрятся леса в немые бездны просек,
на тишине ворот - лишь эхо набекрень,
так - вновь, и вновь, и вновь - воды напиться просит
из пригоршней моих тот маленький олень.
Тут, на Щекавице, кровь свою слышу студеную.
Вижу: раздвигает кусты перепутанных жил на деснице.
Знаю: вспыхивает холодом, как топор у костра...
Считаю зарубки на взгляде своем ветвистом:
первая - от сабли, последняя - от уст любимых.
Кудлатый вечер выкорчевывает из горла слово,
что корнями в каменную землю вцепилось.
В проломе памяти чертов омут бесится!..
Вверху наливается теменью птица, внизу
кружится благовест, как листопад
в узком горле звонницы.
Напротив, на Хоревице, острая трава дымится:
пряди красные счерным - будто вышивка...
Десницу студеную влагаю в белый рукав дымов,
горячую левую к любимым устам прикладываю,
пусть не почувствуют на моем лице забрала.
Сдерживаю крик в смятенной груди:
взгляд на ветру гудит, падает птица,
в водовороте пена, словно на храпе коня...
Не приходи со мною сюда! - ведь тут,
на Щекавице, кровь свою слышу студеную.
Последний беженец рождественских вестей,
я оказался в Откровенье Иоанна.
И пустота открылась, будто рана.
В смятеньи домыслы плодятся непрестанно.
Разбит скудельный мир на тысячи частей.
Семь наполняются уже Господних чаш -
Мне суждено пригубливать из каждой...
Бредет зверье, замаранное сажей,
пожарищем, чернее тучи вражьей...
Боюсь клейма: "Ты - в их числе. Не наш!"
Карающий огонь неотвратим -
уже склонилась тварь над близнецами.
Поникнем под суровыми руками
Того, Кто Мечен.
Но хранит ночами
Тот, Кто пришел уже. Не меч, но агнец с ним.
блажен кто поделил на чистых и нечистых
роды и племена живой и мертвый люд
кто всходит на костёр по празднественным числам
а в будни сам вершит слепой и честный суд
блажен кто верит нам и каждому картушу
учтиво постучав в почтовый синий храм
где литерам жрецы заглядывая в душу
вещают о былом - борам и таборам
блажен кто утеплил край жизни ледовитой
не прется на рожон и понял меру цен
кто чтит всегда Завет пленен Бхагавад-гитой
и знает наперед - кто блáжен кто блажéн
а кто же тот молчун бесхозный в будней пыли
творца шутейный бзик кудрявый белый еж
его нашли века и метку прилепили -
колядную звезду каленой правды брошь
опомнись кто блажен гони его с порога
туды его в качель не выйдет ни шиша
пусть зла и тяжела а все-таки дорога
затюкана дурна а все-таки душа
темной ночью когда даже сна не разглядеть
ищешь старую тропинку в диких травах
бежишь как пес чьими-то неоставленными следами
до речки до черного камня где бабы
столько окровавленных рубах перестирали
на холодную воду руки испуганные кидаешь
на темную молчаливую и такую тревожную
что железная чешуя нарастает на сонных рыбах
бродячие ветры к берегу силятся притулиться
а твою непутевую голову чертороем крутит
тяжелыми брызгами листья сбивает с ивы
заливает камень смывает следы с тропинки
а загребущим рукам твоим жалко каждую каплю
кажется что упадешь на рассвете в дикие травы
а на рубаху мамке воды не хватит
и как нагому ребенку за мир становится страшно
и с горбатого дна поднимаешь голоса скалки
и каждую рукоять выцеловываешь как на прощанье
и тропинку ощупываешь пока не взойдет солнце
яйцо которым испуг тебе выкатит ива
Те мелодии печали... Сколько, где их
забывалось, как перчаток, вспомни точно.
В твердокаменных молчащих колизеях,
в сатанинском вертограде полуночном.
Надлежит еще пройтись орлиным взором
темным бором, безголосых душ не трогать,
обойтись не столь фольклором, сколь декором,
но узнать, что привкус скорби - жженый деготь.
Это кто там в красных ботах на воротах?
Как вареник-самолет - еще летает?..
Бездна с бездною,
сквозняк
по смертным нотам
руки с плеч
в пустое небо
выдувает.
ты живой ты смеешься говоришь смеешься говоришь
а в паузе
цветок стеклянный зацветает морозом
хоть не собственная и все же крепость четыре стены
обособлен ты есть ты уверен что стеклянный цветок
не заметил никто
а цветок уже скрупулезно малюет в сквере напротив
художник
у него их целая коллекция
видно все комнатный муравейник и ржавую кровь
фотоснимки детей и ружье в третьем акте
видно как ты живой как известь оседает в суставах
как река босоногая пробегает в помещении
конечно же без разрешенья
насквозь
ты живой ты стеклянный смеешься гово...
тишина внезапна
и только слышно
позвякивание ступни прозрачной
речки-беглянки
так встречай меня жёнка
встречай меня жёнка соляная медовая терпкая
полынная
так встречай меня в белых одеждах
в белых одеждах с волосами темными дикими
и в багряных слезах виноградных на белых одеждах
встречай пополудни
застилай наш песок
застилай наш песок золотою лозою и листьями и
тенью
и тенью деревьев заслонись
заслонись на мгновенье от палящего черного ока
застилай наш песок
соляная медовая терпкая
полынная
так встречай меня в поле в саду в изголовии дома
в море
так встречай меня сын
встречай меня сын мой ночной быстроногий глазастый
так встречай меня с рыбой серебряной
с рыбой серебряной с гарпуном вороным и звенящим
в гибком теле ее лучезарном в гололедице серебристой
встречай меня в полночь
очисти с меня чешую и усталость
вынь все гнилое пугливое тихое в зелени
зелень духмяную вылей в огонь
огонь прохладный текучий вихлястый осенний
очисти с меня чешую и усталость
о ночной быстроногий глазастый
так встречай на вершине в изголовии камня
в море
так встречай меня друг
встречай меня друг мой далекий далекий далекий
так встречай во сияньи меча
в свете стали в суровой неслышной молитве
на устах оставляющих след на сияньи меча
встречай на рассвете
проведи меня в храм
проведи меня в храм в храм подземный и тайный
свечу разожги
разожги и закутай в запах ратного воска
проведи меня в храм
о далекий далекий далекий
так встречай меня в снах и словах в изголовье могилы
в море
вот из провала Бог
на золотых ветрах
нас будто выдох-вдох
душу о двух телах
золотом обовьет
кров просмолит как челн
и золотым мечом
страх навсегда убьет
может и вовсе нет золота в том плюще -
чувствую трепет в нем будущего креста -
спит Украина - чу - в черном дождя плаще
а золотой поток ищет твои уста
Господь меня простит: я жил и был не прав;
зато уж и любил без края и без права.
Я не бежал ножей, но и своих в рукав
заточек и стихов не прятал. Как Варавва,
пощады не просил; и чаша - она вот.
За черный чет простит. За белый нечет.
За неуемных птиц, долбящих этот свод.
За плод, что сам - как голова Предтечи -
на блюдо мне падет... Вот и скажу: Господь,
скорей, простит меня... А не простит - не надо:
как веретье, сметет слова-огрызки - плоть
того, что не вернет из каменного сада.
Когда рассвет былые строки,
как письма в щель за шкафом, спрячет,
а древний стих - мотив жестокий -
замесит в голове горячей,
тогда, повсюду проникая,
взойдёт безумие, как тесто...
И где лечебница такая,
в которой мне не будет тесно?
Когда, клонясь к закату, солнце,
устав работать сутки кряду,
осветит напоследок сосны -
ко мне в особую палату
войдёшь ты, будто бы случайно -
кто б ласку на меня потратил?
И слово замолчит печально -
мой духовник и надзиратель.
Стыд - эти сорок под взглядом ужа -
киевский стрепет...
В сорок под срам наезжает вожжа
прозы, как рэкет.
Можешь соловушке сбросить слова,
только не стоит:
бритоголового слога братва
разом построит.
В сорок бывает такой оборот:
градус без водки,
в прозу Галиции "скорая" прет
юзом подметки.
Тем и сюжетов навеяли впрок
частные лица.
Львову кофейному врезался в бок
угол больницы.
При сороковке поэт как маньяк
"prosit" при морсе...
Тут и судьба подмигнет, как маяк
прозе приморской.
А вот пока ты на лире бряцал
глории - свинке,
где-то мудрец-одессит откопал
золото инков.
Дуй в прозаичный прозрачный экспресс
сороконожки
топчут изгои с изнанки небес
стежки-дорожки.
В глотах у них, как в зашитых сумах,
зов волхованья.
Сорокалетье в синайских песках
аж до закланья.
Сорок - как морок то стрелок, то стрел,
лик без обличья,
не беспредельность, но и не предел
послеязычья,
послелюбовб без греха и гроша.
будто в "Токае",
сорок - затычка, а стерва-душа
все ж вытекает.
Дополнение от переводчика
Сорокалетье примерит наряд -
стрекот сорочий,
а у безвременья тот же расклад,
только короче.
Сорок твоих сороков не у дел -
тихо и пусто.
Кто бы последнее слово допел
сорокоуста?
о это целая история
грустно говорит осенняя дева
рассказывая как
целых полчаса любилась
в вечернем саду
с незнакомцем
согревался у ней на груди
изумрудного галстука шелковый змей
в волосах блуждали пальцы из шелка
на золотом волоске качалось
небо с ничейной звездою
гигантский куриный бог
и так повествует дева
о своем приключенье в саду Тюильри
а тебе видится
что те полчаса
вырваны из грязной истории
как чистый лист
что незнакомец ангел
камень отвалил с ее сердца
словно с гроба Господнего
Иллюстрация С. Слепухина
2
ты не святая Тереза
я не святой Себастьян
и значит не будем о муках
муки взаправду это
сигареты и кофе с утра
полные бреда газеты
нахальный звонок телефонный
похабный пейзаж за окном
и обморочный этот стих
а на деле ведь жизнь прекрасна
ибо есть виноград и вершины в тумане
и я среди них туманный
и ты в интернетном тумане
и дети рахманные
ну чем не прекрасная жизнь
по черному вышита бисером
жемчугом изукрашена
стрелами оперена
только прошу закрой свое сердце
закрой свое кровоточащее сердце
рукою Тереза
Иллюстрация С. Слепухина
3
я позволяю тебе все
ведь сосна позволяет белке
состязанье с осенним ветром
я позволяю тебе все
ведь творец позволяет шуту
делать вид что он первотворец
я позволяю тебе все
ведь фарфоровая чашечка
позволяет себя разбить
я позволяю тебе все
ведь подсвечник позволяет свече
только ночью гореть
я позволяю тебе все
ведь позволяет себе пичуга
садиться мне на плечо
я позволяю тебе все
ведь глаза Пречистой Девы
позволяют жить мне
я позволяю тебе все
ведь ты опасная небесная белочка
о это целая история
Богородица, склоненная, словно лилия,
над младенцем, - кверху не поднимает глаз,
не видит звезды,
которая во мгле некрещеной
лучом нащупывает сучковатым
ветхую крышу хлевца.
Богородица, склоненная, словно лилия,
над младенцем, - не поднимает глаз, ибо знает:
увидит сад и стражу,
камень, который только она -
только она! - может сдвинуть
своим худеньким плечиком.
Богородица, склоненная, словно лилия,
над младенцем, - глаз не поднимает
на воды,
ибо всякий, кто идет по ним, как по суше,
на звезду непременно наступит
или на ее отражение...
Богородица печальных
глаз не сводит
с Его печальных очей.
Иллюстрация Е. Слепухиной
2
"Мы так похожи с тобой, -
говорит он, - что с учетом разницы в возрасте
это можно считать инцестом".
А когда ни ночи, ни дня - болит,
а когда ни ночи, ни дня - молчание,
а когда ни ночи, ни дня - одни сплошные сумерки,
он их во мрак превращает,
в темноте ведь легче рассмотреть
крупицу неба,
смертельную и мерцающую, -
в тучах волочит ободранный хвост,
как будто павлин в Лазенках,
где на стойке в пивной -
рядом с пепельницей и картой вин -
иссохшая морская звезда.
"S’ilvousplaît, - говорит он, - grossBier,
dużepiwo, большую кружку,
самого темного".
"Star-crossed, -
говорит она, -
несчастливая звезда, наверное".
Иллюстрация С. Слепухина
3
А когда пропоет третий, последний,
отрекусь - не от друга, любимой, Учителя -
от себя в кругу привидений,
от себя - в их замедленном танце,
в жутком бесшумном хороводе,
где каждый жест и каждый звук
вневременьем фиксирован и безголосьем,
как гипсом - перелом кости:
неслышный навечный хруст.
Одолжу хоть на час свое залатанное тело
и - спешно, пешком ли, ползком -
к воде, на воду:
пусть Сена то будет с отражениями башен, клошаров,
или фонтан в аэропорту вблизи Карфагена,
или Талалая, в конце огорода, озерцо, -
брошу пригоршню мелочи
а также звезду несчастливую,
чтобы вернуться в этот обморочный мир...
в осенний день,
прозрачный, тяжелый,
словно слеза Богородицы.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]