ДОМ, ПОКОСИВШИЙСЯ К РАЗУМУ
О книге: Василий Филиппов. Карандашом зрачка. - СПб: ООО "Издательство Пальмира", М.: ООО "Книга по требованию", 2017. - (Серия "Часть речи")
Есть одна жестокая и печальная вещь, убеждающая меня в здравомыслии стихов Василия Филиппова. Здравомыслие это, в случае Филиппова, - несомненная победа или, по меньшей мере, успешное сопротивление. Но на войне как на войне, потому и победа, и сопротивление даются дорогой ценой.
Начнём, впрочем, с того, что в здравомыслие, как и положено поэзии, не вмещается и расширяет границы реальности - с филипповских образов. "Я один в городе-ванне / Среди голых машин", "мышцы травы и кресало неба", "метель ресниц", "свет из-под ног". "Улиц нерасстрелянная обойма". "Карандашом зрачка". Вообще, метафора - это способ сказать материальными вещами о том, что на их языке не вполне или вообще не описуемо. В стихах Василия Филиппова грань между материальным и нематериальным становится гранью между представимым и непредставимым, оттого так внезапно и зорко зрение. Образ срабатывает как раз на самом пределе возможности его воспринять. Оттого возникает ощущение, что предмет изображения - уже немного другая реальность, чем та, что доступна рассудку. Немного, но не совсем другая и всё-таки близкородственная. Как море - родственник берега, а небо на горизонте - родственник земли.
Образно-смысловое начало в этих стихах явно и безущербно владычествует над формально-мелодическим. Действительно, возникает ощущение, что своеобразная ритмика и мелодика поэзии Филиппова родились из безыскусного, хотя и несколько ироничного, соблюдения некой основополагающейся формальности. Как если бы молодому человеку, которому не особо мила необходимость рифмовать зачем-то строки и укладывать их в ровный ритм, дали задание "написать в стихах". И вот он начинает писать "как надо", но "не заморачиваясь" - блоками из двух строк со смежной рифмовкой. А вот считать слоги - это уж явно лишнее, и насаждать такую примитивную казарменную гармонию в собственных мыслях молодой человек не будет. Ничего - без "пятёрки" вашей обойдёмся, а вот "зачёт" придётся поставить. И что же? Ритмика, при всей грубости, шероховатости, растянутости - оказывается абсолютно достаточной для построения вещи, рифмы, иногда казавшиеся издевательски нелепыми, вдруг становятся неожиданными, парадоксально-точными, порой изящными - а мощь образного начала и мгновенная простота создания смыслов таковы, что перед читателем, ощущающим, надо думать, тяготение этих текстов к прозе - воочию происходит непосредственное существование поэзии.
Именно форма, в её косном школьном изводе, даёт Филиппову творческий вызов обратить её в гармонию. Ведь что есть гармония - сложный и свободный порядок, где даже элементы хаоса вольно играют на замысел и таинственную, глубинную целостность. Одновременно рамки такой формы становятся рамками отчёта, в которых нужно максимально полно описать, уловить, отстоять реальность. Зафиксировать и воплотить то, как именно "прошло это лето". В случае Филиппова "сочинение в стихах" оборачивается повседневной феноменологией духа. Не в гегелевском, конечно, смысле, а скорее в прустовском, недаром фамилией реконструктора "утраченного времени" назван цикл стихов, текст из которого присутствует в книге. А вот концовка этого текста, приводящая меня лично к неутешительному, но неоднозначному выводу:
В Вифлееме ночью рождается глиняный Спас
С трещиной уст,
"Мама", "папа" знает, перебиваемых голеней
хруст.
|
Здесь прустовское начало удивительным образом находит свой способ описания в начале...обэриутском. Вернее говоря говоря, протообэриутском - вспоминаются стихи капитана Лебядкина и одна малоизвестная мистификация Ходасевича. Как-то раз Владислав Фелицианович, анализируя творчество "графоманов" своей эпохи, приписал одному из них следующие - додуманные самим Ходасевичем - строки: "И вот свершилось торжество - арестовали Божество". Это про ночь в Гефсиманском саду. Звучит на грани между бездарным кощунством и гениально-неожиданной простотой. Концовка стихотворения Филиппова производит похожее впечатление - за вычетом, конечно, и тени бездарности. Поначалу образ глиняного - то есть, живого, рождённого из той самой земной глины - Христа, с рождения знающего свою гибель до самого звука собственных раздробленных костей - поначалу этот образ ошеломляет своей экстремальностью, какой-то сакральной жутью, отчаянной жизненной энергией и смыслом, буквально вскрытыми у нас на глазах из глубины ценой лютой боли, ценой жизни и смерти. Поневоле вспомнишь "проклятых поэтов" и вообще любого поэта, чья судьба в той или иной степени воплотила трагедию. И да, судьба Василия Филиппова была явно не чужда трагедии - но... ещё при первом прочтении концовка отсвечивает совсем другими энергией и смыслом, которые впоследствии становятся доминирующими: подробное, в изобразительном смысле бесстрастное описание разрушения, краха, смерти, фиксация неприятной и страшной, убивающей жизнь правды. Боль остаётся и звучит, но подспудно, обречённо - без тех ярости и надрыва, на скорости которых её могло бы занести за край смерти, куда-то во тьму бессмертия. И здесь, похоже, приходится признать, что по инерции собственной интуиции я искал в этих строках то, что присутствовало в них разве что как возможность. То, чего не обязано быть в них по духу.
Чуть большую степень воплощённости эта возможность получила в концовке другого текста Филиппова, где описывается пребывание в церкви. Это один из ключевых мотивов в поэтике автора - балансирование на грани между верой и неверием.
Когда все уйдут,
Божья Матерь все так же будет молиться,
И из глазницы
Клубком паутины выкатится слеза.
|
В тексте также важную роль играет образ девушки, соотносящийся с образом Богоматери: "Богоматерь - девушка с улицы, щёки её горят от мороза". Вообще, женщина в поэтике Филиппова связана не только с темой любви, а скорее, если смотреть глубже, с чувственностью в широком смысле - с чувственностью реальности и мира, их воспринимаемостью в поле живого тела. Здесь не эротика, а скорее эрос. И любопытно то, как, условно говоря, физика соединяется в конце концов с метафизикой, с божественным - через образ Богоматери и образ смерти.
Предел безумия - не знать смерти, не видеть начисто её тотальности и окончательности. Или - осознавать смерть в образах живого. Или - осознавать живое в образах смерти. Воплощать бессмертие в приметах и чертах, невычленимых, казалось бы, из распада и тлена. Это, с одной стороны, парадоксальное утверждение жизни: слеза, покатившаяся клубком паутины из пустой глазницы, чем не слеза - пусть и другая, обретшая иную форму, плоть и исток. И глаз, ставший глазницей, чем не глаз, если даже зрачок, зеница ока - по сути, самопишущая дыра, грифельная чернота, острие карандаша, которым написана реальность. Но с другой стороны, прозревать бессмертие в образах смерти - явная повадка упёршегося в неё разума. Разума, без которого не возможны ни творчество, ни чтение книг, ни встреча с девушкой, ни мир за окном смирительной комнаты. Во внутренних коллизиях, закоулках этого противоречия - или амбивалентности - душа, окружённая безумием, обретает, обороняясь, разум и платит за это цену. Ибо если разум высекается из столкновения со смертью, то безумие - жизнь.
Поэтика Василия Филиппова - это место поворота от магического ли, мистического - и в равной степени чувственного - начала поэзии, поднимающего душу на ветер или бросающего её в пучину - к началу аналитическому: холодному, трезвому и в этом смысле, до известной степени, спасительному - но, при всём арсенале изображения и постижения мира в его сложности - подрезанному в корнях и крылах. Дом этой поэтики, вставший на углу между двух дорог, покосился к разуму - и уже никогда не рухнет. И потому мы можем, наверно, считать, что если и держит этот застывший крен что-то на другой стороне, на весу - так это священное, а то ли попросту святое безумие.
© Николай Васильев, 2017-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2017-2024.
Орфография и пунктуация авторские.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Эльдар Ахадов. Баку – Зурбаган. Часть I [Однажды мне приснился сон... На железнодорожной станции города Баку стоит огромный пассажирский поезд, на каждом вагоне которого имеется табличка с удивительной...] Галина Бурденко. Неудобный Воннегут [Воннегут для меня тот редкий прозаик, который чем удивил, тому и научил. Чаще всего писатели удивляют тем, чему учиться совершенно не хочется. А хочется...] Андрей Коровин. Из книги "Пролитое солнце" (Из стихов 2004-2008) – (2010) Часть II [у тебя сегодня смс / у меня сегодня листопад / хочется бежать в осенний лес / целоваться в листьях невпопад] Виктория Смагина. На паутинке вечер замер [я отпускаю громкие слова. / пускай летят растрёпанною стаей / в края, где зеленеет трын-трава / и трын-травист инструкцию листает...] Александр Карпенко. Крестословица [Собираю Бога из богатств, / Кладезей души, безумств дороги; / Не боясь невольных святотатств, / Прямо в сердце – собираю Бога...] Елена Севрюгина. "Я – за многообразие форм, в том числе и способов продвижения произведений большой литературы" [Главный редактор журнала "Гостиная" Вера Зубарева отвечает на вопросы о новой международной литературной премии "Лукоморье".] Владимир Буев. Две рецензии. [О повести Дениса Осокина "Уключина" и книге Елены Долгопят "Хроники забытых сновидений...] Ольга Зюкина. Умение бояться и удивляться (о сборнике рассказов Алексея Небыкова "Чёрный хлеб дорóг") [Сборник рассказов Алексея Небыкова обращается к одному из чувств человека, принятых не выставлять напоказ, – к чувству страха – искреннего детского испуга...] Анастасия Фомичёва. Непереводимость переводится непереводимостью [20 июня 2024 года в библиотеке "над оврагом" в Малаховке прошла встреча с Владимиром Борисовичем Микушевичем: поэтом, прозаиком, переводчиком – одним...] Елена Сомова. Это просто музыка в переводе на детский смех [Выдержи боль, как вино в подвале веков. / Видишь – в эпоху света открылась дверь, – / Это твоя возможность добыть улов / детского света в птице...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
