ПО ОСЕННЕМУ ЛЕГКОМУ ЛЬДУ
* * *
Дует ветер, колеблется пламя свечи,
и дрожит, на пределе, света слабая нить.
Чуть еще – и порвется. Так много причин,
чтобы не говорить.
Чтоб молчать, стиснув зубы, глотая слова,
опасаясь дышать и не зная, как быть –
то ли ветер унять попытаться сперва,
то ли пламя укрыть.
_^_
* * *
Ты вспомнишь обо мне когда-нибудь.
Пусть мимоходом, пусть ни зло, ни добро. –
Да как угодно, только не забудь.
Мне кол осиновый уже уставлен в грудь,
и острие принять готовы ребра.
Но что бы ни открылось в этот миг,
и кем бы ни была я, ради бога!
Запомни имя и последний крик,
и осенью размытую дорогу...
_^_
* * *
Годы сплетается красное кружево,
годы вплетаются в сложный узор.
Перед глазами проносится, кружится
ветром взметаемый сор.
Нитка свивается ловкими пальцами,
движется, тянется замыслу в такт.
Тело до боли растянуто пяльцами,
или мне кажется так?
Было бы легче без тела, без имени.
Скручивай нитку, крути.
Господи, слышишь ли? освободи меня,
в красную нить преврати.
_^_
* * *
Дух густой и дурманный от гудящего медного чана
поплывет к потолку и стечет в наступающий день.
Рaвно жизнь или сон, рaвно сон или смерть – это чары. –
Это чудится мне, это падает тень на плетень.
В полумраке по ступе щербатой запляшет толкушка.
Истолки ароматные корни и камни до пыли сотри.
Пусть окажутся вместе в котле и звезда, и лягушка.
Пусть кипит это варево, пузырится, клокочет внутри.
_^_
ВОДЯНИК
Кто сейчас далеко-далеко,
тем полярная в помощь сова,
пусть расскажет она, как легко
засыпает под снегом трава.
Чтоб чудесный привиделся сон,
чтоб и ты попыталась заснуть,
издают мелодический звон
медный лоб, оловянная грудь,
топоток – костяная нога.
Если станет тебе невтерпеж,
если хочешь туда, где снега –
доведет,
попадешь,
пропадешь.
И куда ни направишься, впредь
будут, лишь украшая твой путь,
с каждым шагом тихонько звенеть
медный лоб, оловянная грудь.
Только бойся глубокой воды
и – водянику – помни одно,
важно олово, вовсе не ты,
но сгребет и утащит на дно.
Пусть помогут его отпугнуть,
не дадут незаметно пропасть,
будут грозно бряцать –
медный лоб и железная пясть.
_^_
* * *
Лето было ли, гостило?
Нет? Уже не помню я.
Осень.
Осень зачастила
в наши грустные края.
Поотмыла с кленов охру
и загар свела со щек.
Как на этом свете мокро!
А еще,
слышите? В осеннем гимне
дождь заходится, звеня:
осень, осень, помоги мне,
не губи меня.
_^_
* * *
От любви до любви сколько было неверных шагов
по осеннему легкому льду, по пустой обнаженной аллее?
Наугад, второпях, от свободы внезапной шалея.
От тебя до тебя – сколько так совершилось кругов?
_^_
* * *
Мы пили кровь, затем вкушали плоть
и лакомство искали за грудиной,
и верили: вот-вот придет господь –
целехонький, во славе, невредимый.
Вот за окном мелькнет его картуз,
он явится и скажет нам: ядите!
Кто кровь его попробовал на вкус,
из жил его к хоругвям делал нити –
что можно вместо предложить тому?
Но понял я, он не приходит дважды.
Что мне сказать народу моему,
ослепшему от голода и жажды?
Что я ошибся, что обречена
страна ужасной череде событий,
что больше нет ни пищи, ни вина?..
Что им скажу?!
_^_
* * *
Ты узнаешь меня
по походке дождя,
ты увидишь вдали – это я.
Среди мокрых осин,
здесь, в осенней стране,
суждено затеряться и мне.
Здесь в холмах,
умываясь вечерней росой,
ходит месяц босой.
Здесь другие ветра
и другая заря.
Не грусти обо мне,
это зря.
Если шорох услышишь
в склоненных ветвях,
это я прошептала тебе второпях:
не грусти обо мне,
это зря.
_^_
* * *
Ангел мнется у края пропасти,
смотрит вниз, пожимает крыльями,
и, потея слегка от робости,
вверх по склону уходит пыльному.
Крылья сдернул и вот их ломает сам,
и швыряет ненужные оземь, и
вверх по склону опять поднимается,
чтоб вернуться глубокой осенью
и шагнуть в пустоту бездонную,
слившись с силами тяготения,
страшный крик свой смешав со стонами
всех разбившихся при падении.
_^_
* * *
Ты вновь фигурки восковые лепишь
и думаешь судьбу постичь гаданьем.
Но тьмой накроет взгляд, и слепнешь
и мечешься, и ищешь оправданий.
Не надо, погоди, дождись рассвета.
Увидишь мир до самых дальних краин.
Ты – брат мой. Слушай,
важно только это:
Ты – брат мой, Каин.
_^_
* * *
Глазами желтыми вновь осень смотрит вдаль.
Тягучий взгляд, больной и неотвязный.
Ей жаль всего. И ничего не жаль.
А вдоль дорог уже желтеют вязы.
С густых волос отряхивает медь
и головою в такт дождям качает,
и душу заставляет петь
смычком печали.
_^_
* * *
Не скоро, не сразу, но будет потом. –
Когда опустеет, покинут, мой дом,
последним его постояльцем...
Тогда в нем появится солнечный кот
и выберет из всевозможных забот –
гоняться за солнечным зайцем.
По стенам и полу, и складкам гардин,
хихикая так, что щекотно в груди
и щиплет, и солоно глазу.
И снова начнется в дому круговерть,
а это совсем не похоже на смерть.
Ни разу.
_^_
ЭПИСТОЛЯРНОЕ. I
Я все равно идти к тебе пытаюсь,
хотя уже не понимаю, где ты.
Ты словно свет, который отовсюду,
а я хочу найти его источник.
Как будто нету ничего важнее,
чем отыскать, приблизиться, приникнуть.
Но с юга налетает шквальный ветер,
сбивает с ног, легко сминает тело,
как киоскер вчерашнюю газету,
и, в сторону швыряя равнодушно,
уносит прочь, все дальше, к горизонту.
И все равно идти к тебе пытаюсь,
упершись лбом в бушующее небо,
хватаясь то за землю, то за воздух,
в траву вцепляясь, в камни на дороге.
И плачу от бессилия и злости,
от боли в исцарапанных ладонях.
И все-таки опять идти пытаюсь.
_^_
* * *
Ни к чему серебро, растрясу даже легкую медь.
Вечно буду хотеть и не буду иметь.
Буду руки тянуть, только все проплывет мимо рук.
Знаешь, это не солнце – заколдованный кованый круг.
Это богом забытый, даяние нищим, медяк.
И не ветер шумит, так скулит за дверями сквозняк,
А ночами луна... не луна – только жалкая треть...
Снова руки тяну, и напрасно, и сыпется медь.
_^_
* * *
Вот уже и снег выпал.
Этот жребий нам, как снег, выпал.
Для чего Ты в нас вдохнул душу?
Чтоб потом в нее вдохнуть холод?
И от воздуха во рту горько,
и повсюду разлита горечь,
и ее на целый век хватит,
и еще сверх меры нам будет.
_^_
* * *
Однажды весной, бесприютной и серой,
столкнемся на кромке прохладного дня.
Ты мне улыбнешься, но будь милосердна,
убей меня сразу, не мучай меня.
На долю мгновенья окажешься рядом,
так близко, что я, ощущая тепло,
отвечу улыбкой.
Убей меня взглядом,
покуда мгновение не истекло.
_^_
* * *
Вот бы птицей стать...
И вдруг обернулась птицей –
городскою чайкой, наглою и злой.
Неприветлива Нева, холодна водица,
а в груди по-прежнему топкий летний зной.
Оперенье белое отливает красным,
если тронуть облако на заре плечом. –
Или я так хороша, или жизнь прекрасна?
...А в груди по-прежнему, спасу нет, печет.
Обо мне не вспоминай. Свидимся не скоро. –
Так сказали календарь, водка и анис.
Вверх взмываю от реки и смотрю на город,
и кричу до одури, и ныряю вниз.
Крыши, пристани, мосты здесь мои по праву
птичьему, беспечному, ныне и вовек.
...Но в груди по-прежнему пепел, дым и лава.
Будто бы не чайка я, будто человек.
_^_
* * *
Мне ночь звенела звездами и снегом,
и лаяла Луна и мчалась следом.
И чья-то заплутавшая душа,
приблизясь к дому, ускоряла шаг.
И фонари стелили шаткий свет.
Покачивались шторы в сквозняках.
И, убаюкан, сладко спал рассвет
у ночи на прокуренных руках.
_^_
* * *
Смотрю, как душа погружается в кому –
вот-вот и захлопнется наглухо дверь.
Когда-то мы были с тобою знакомы,
но не теперь.
И птичьи права, и наречие птичье,
и тело, способное вылететь вон –
вот то, что имею.
Теряет обличье
фигура и вновь погружается в фон.
Что видно сквозь время, сквозь облако пыли?
Кто – птица ли там, человек или зверь? –
не важно, не важно.
Когда-то мы были...
но не теперь.
_^_
* * *
так скажи мне: никто не вечен,
в переполненных поездах
будут те, кто сойдет на Млечном,
и другие, на чьих глазах,
кто, в испуге прилипнув к окнам,
смотрит вслед им сквозь немоту.
...тем, кто по световым волокнам
вышел в млечную пустоту...
_^_
* * *
Давай простимся здесь, поближе к краю.
Я вслед за солнцем снова умираю
от осени до будущей весны.
Мне видятся теперь чужие сны
и образы, неясные, чужие.
А мы с тобою, правда ли, что жили?
И правда ли, друг другу мы нужны?
...Но будем на мгновение нежны,
пока метель нас не накрыла тенью.
И вот – зима... и смерть, и запустенье.
_^_
* * *
Полотна ткались и ветшали.
И мыши по углам шуршали.
И падал снег.
И таял снег.
И дни стремительно бежали,
не попадая на скрижали
и не заботясь длиться век.
_^_
* * *
Поскольку Земля кругла,
Вселенная как яйцо,
дорога, где бы ни пролегла,
замкнется в конце в кольцо.
И значит, нельзя уйти
и не вернуться. Но
безжалостно ветер перекрутил
дорожное полотно:
то впадина, то гряда.
А в небе снуют стрижи.
Спешишь
короче дороги жизнь.
_^_
* * *
Лавровый венок понемногу уходит на щи.
Ты смысла особого в этой беде не ищи.
И, впрямь-то, беда! но посмотришь – еда как еда.
Давай отщипнем по листочку еще и добавим туда.
От солнца и зим выцветают не только плащи.
Пожалуй, ты смысла и в этой беде не ищи.
Роскошней еще выцветают лицо и глаза,
а главное – то, что внутри, то, что прячется за.
(Ты знаешь меня, я утешу, чем только смогу...
Что киснет всегда молоко, зато тьма творогу.)
Ты только не кисни и смысла ни в чем не ищи.
Давай-ка еще по листочку подбросим во щи.
_^_
|
