НЕЗАКОНЧЕННЫЕ МЫСЛИ О ЧЕХОВЕ
Недавно отмечали день рождения Антона Павловича Чехова.
155 лет исполнилось бы ему, если бы не коварная чахотка.
А что - по меркам Мафусаила - 155 лет - тьфу - пустяк!
44 года, что были отведены чеховскому веку - и вовсе малость. Или Мафусаилы мельчают с каждым новым столетием, отделяющим от нас от Адама и Евы - кто знает.
Кстати, скончался он в курортном Баденвайлере, где проходил лечение. А за четыре года до него отдал концы Стивен Крейн, американский писатель, журналист и поэт. Представитель, если верить википедии, импрессионизма, основоположник верлибра в американской поэзии. Крейн и вовсе вполне может быть записан в "клуб 27", если бы был музыкантом.
Так вот. Чехов. Самый настоящий разночинец. Родился в купеческой среде. Вплоть до самой смерти относил себя к мещанскому сословию, и ничуть этого не стыдился. Но презирал мещанство как состояние души и ума, засекая даже ультракороткие волны пошлости в радиусе метра. И тут нет никакого противоречия. Это деревенщина урбанизированная любит себя гламурными аристократами величать, столичными жителями, стахановцами креативного станка, ценителями утонченных удовольствий
Как известно, "тонкие натуры" любят "грубые удовольствия". Антон Павлович, и это не умаляет его достоинства, любил женщин и водку. Свидетельства собственных вояжей по мировым борделям он зафиксировал в дневниковых записях, и лет пять назад (могу ошибаться. Может - четыре или шесть) в свет была выпущена книга интимных записок автора "Чайки". Это вам не Алексей Максимович, краснеющий перед Львом Николаевичем, изрекающим сальности и падающий в обморок от лицезрения процесса ручного удовлетворения шлюхой какого-то там мужика ("...наклонясь над ним, встряхивая грязно-серыми кошелями грудей, начала мастурбировать его..." см. рассказ Горького "Сторож"). О нет! Чехов любил, как он выражался "тараканиться" в неумеренных количествах с девушками разных национальностей, признавая особый эротический талант за жительницами Страны Восходящего Солнца. Но, знаете ли, "тараканиться" могут многие (хотя и это под вопросом, по гамбургскому счёту, это отдельная тема - качество сексуальной жизни современного человечества), а написать первую модернистскую пьесу, предвосхитив Беккета и Ионеско, смог только Антон Павлович.
В русской литературе так повелось, что написание большого романа - что-то вроде экзамена на профпригодность. Нет большого русского романа - ни фига ты не классик, значит (хотя вот тот же Островский...). Эта ситуация напомнила мне о буме альбомного мышления в рок-музыке 60-х - 90-х, где жизнеспособность группы тоже оценивалась по критерию наличия студийных записей.
Чехов, по всей видимости - исключение. Не написал он свою "Анну Каренину" или "Обломова", сохранив себя в векАх (в вЕках истории) в первую очередь как мастер короткой прозы и драматург. Не сказать, что это его не мучило, напротив - с самой ранней юности он давал себе установку "написать роман!", о чём свидетельствуют дневники гения. Не верите мне - поверьте Александру Генису и Петру Вайлю: "Кризис неосуществленной романной идеи обострился к 88-89 гг. Упоминаниями о работе над романом пестрят письма того времени - к брату Александру, Суворину, Плещееву, Григоровичу, Евреиновой. Излагается содержание, приводится подробный план, описываются персонажи, называется количество строк. Но роман не вышел: все, что осталось от замысла - два отрывка общим объемом в десяток страниц".
И вот ещё: "У зрелого Чехова выделяются два типа рассказов, которые можно назвать собственно рассказами и микро-романами. Различие тут обусловлено отнюдь не объемом, и лучшие образцы микро-романов даны не в самых больших вещах, а в тех, где сгущение повествовательной массы превращает рассказ в некий компендиум, наподобие тех, в которых для нерадивых американских школьников пересказывается классика. Такие рассказы Чехова - сжатый пересказ его же ненаписанных романов".
* * *
Я думаю здесь затаился очень важный момент. Самим фактом своего существования Чехов заявил об устаревании крупной романной формы, и в этом плане он более современен, чем, скажем Шолохов. Мне могут, конечно, ткнуть в нос Музилем, Брохом, Томасом Манном, Джойсом, Солженицыным и много кем ещё, но это, как говорил Довлатов "обрушит сюжет" моей заметки. Сколько людей, столько и мнений. Тем более, что у романа как формы, своя история, своя логика существования, она парадоксальна и неэволюционна. В мире романа "Дон Кихот" может оказаться более современным, постмодернистским произведением, чем, скажем "Война и мир". "Путь романа вырисовывается как история, параллельная Новому времени. Когда я оборачиваюсь, намереваясь охватить его взглядом, этот путь представляется мне до странности коротким и уже завершённым...", говорил Кундера в лекции где-то между 1979 и 1985 годом.
Вполне могло быть так, что Чехов возвестил о кризисе романной формы, о её первых признаках. Ведь и Шпенглер написал свой "Закат Европы" задолго до того, как Европа погрузилась в глубочайшую трясину. Гений на то и гений, что бьёт без промаха в ту цель, которую никто не видит.
Само нутро Чехова сопротивлялась роману. Если в ранней юности он любил "Обломова", то впоследствии неумолимо стал охладевать к детищу Гончарова. В начале мая 1889 года он высказал писателю Тихонову своё отрицательное мнение о Гончарове:
"Читаю Гончарова и удивляюсь. Удивляюсь себе: за что я до сих пор считал Гончарова первоклассным писателем? Его "Обломов" совсем неважная штука. Сам Илья Ильич, утрированная фигура, не так уж крупен, чтобы из-за него стоило писать целую книгу. Обрюзглый лентяй, каких много, натура не сложная, дюжинная, мелкая; возводить сию персону в общественный тип - это дань не по чину. Я спрашиваю себя: если бы Обломов не был лентяем, то чем бы он был? И отвечаю: ничем. А коли так, то и пусть себе дрыхнет. Остальные лица мелки, пахнут лейковщиной, взяты небрежно и наполовину сочинены. Эпохи они не характеризуют и нового ничего не дают. Штольц не внушает мне никакого доверия. Автор говорит, что это великолепный малый, а я не верю. Это продувная бестия, думающая о себе очень хорошо и собою довольная... Ольга сочинена и притянута за хвост. А главная беда во всем романе холод, холод...".
* * *
Довольно страстным он, Чехов, был. Полная противоположность флегматичному Гончарову. С таким темпераментом мог бы стать революционером или каким-нибудь религиозным реформатором, ярым еретиком, если бы не полная деидеологизированность. Внутри Чехова, там где обычно хранятся "убеждения", жила пустота и разочарованность во всём, что только можно представить: в позитивизме, в церкви, в социализме, в утопии, в светлом будущем, в людях, в силе науки, в традициях, в философском постижении реальности, в прагматизме. Во всём. "А смысл?", - это про Чехова. Три сестры собираются в Москву, да всё никак не уедут.
Я в начале говорил о ста пятидесяти пяти годах. Так вот, по всей видимости в 44 года, отпущенные Чехову Провидением, вместились без остатку полтора века с гаком. Его не убил ни культ, что царил вокруг его имени в СССР, ни цензура, под чьим неусыпным надзором было составлено ПСС в 30 томах. У Пушкина, как вы знаете, менее завидная судьба в этом плане. Трудно представить другого гения, упоминание чьего имени вызывает у школьника зевоту (при всём при этом мы до сих пор говорим на языке Пушкина). Чехов больше всего напоминает разведчика, самым первым из людей ступившего из века XIX в век XX, на terra incognito.
* * *
Лев Шестов называл Чехова певцом отчаяния и вообще чрезвычайно опасным автором, не оставляющим надежде никакого шанса.
Сам Чехов, тем не менее, с восхищением смотрел на Гиляровского, на его витальность, отмечая, что как раз за такими людьми, гнущими подковы и спокойно общающимися с отребьем с Хитровки, и есть будущее.
Представители крайних течений русского авангарда не сбрасывали его с парохода истории.
Если бы Чехов написал бы роман, он, как большинство романов Кафки, оказался бы незавершённым. Предвосхитив Камю, он выявил это "чувство абсурда, подстерегающее нас на каждом углу". "Неуловимое в своей трагичной обнажённости, в тусклом мерцании своей атмосферы". И определять человека по разыгрываемым им комедиям "не меньше по подлинным душевным порывам" он научился до отцов экзистенциализма.
Люди делятся на тех, кто его любит без меры и кто терпеть не может. Я не говорю про тех кто его вообще не читал. Таких среди мало-мальски грамотных в принципе быть не может.
Не прочитать или хотя бы косвенно не воспринять его практически невозможно. Все эти "Злоумышленники", "Ионычи", "Крыжовники", "Дамы с собачкой", "Налимы", "Пересолили" и т.д. надёжно поселяются в подкорке даже матёрого двоечника и литературоненавистника.
* * *
Июльский полдень. Я закончил восьмой класс. Мне звонит школьный товарищ, спрашивает, как дела и чем я занимаюсь. "Читаю Чехова", - отвечаю. "А нам разве его задавали на лето?", - спрашивает, картавя.
На этот вопрос я искренне не мог найти ответа, потому что обычно просто брал его с полки, любую наугад из ПСС, открывал на первой попавшейся странице и читал, читал, читал, пока солнце не сядет. Шёл он по программе - не шёл - мне совершенно пофиг было. Была такая привычка читать Чехова днями напролёт, не задумываясь совершенно, сложный это автор или нет.
Жую себе черешню и читаю Чехова на бабушкином балконе.
Потом как-то в классе нам задали сделать постановку по одному из его рассказов. С одноклассницей, с которой на тот момент у нас был роман, решили (инициатива полностью на её стороне) "поставить" рассказ "Ушла". По мотивам этого я даже рассказ написал, естественно, "все совпадения - случайны:
"...На дворе стояло бабье лето. Катя знала, что скоро они с родителями переедут в другой район, и с этой школой придётся прощаться. И с Тёмой, который недавно подарил ей букет астр. Ну нет, прощаться с ним она не будет, обязательно возьмёт телефон, найдёт в себе решимости. Она уговорила-таки Тёму участвовать в её постановке, для которой выбрала рассказ А. П. Чехова "Ушла".
"Пообедали. В стороне желудков чувствовалось маленькое блаженство, рты позёвывали, глаза начинали суживаться от сладкой дремоты. Муж закурил сигару, потянулся и развалился на кушетке. Жена села у изголовья и замурлыкала... Оба были счастливы..." - читала за автора Катя.
Спектакль был решён в духе минимализма: два стула - вот, собственно, и весь реквизит. Тёма замечательно справлялся со своей ролью, даже импровизировал. Было забавно наблюдать за этим хулиганом, трансформировавшимся в сытого и ехидного мужа: "Тэк-с... Ты, разумеется, не вышла бы... Н-да... Ну, а если бы ты сейчас узнала, что я тоже... негодяй?.. Что бы ты сделала?", - "Я? Бросила бы тебя! Не осталась бы с тобой ни на одну секунду! Я могу любить только честного человека! Узнай я, что ты натворил хоть сотую долю того, что сделал Трамб, я ... мигом! Adieu тогда!"...
Безвольная пустозвонка у Кати получалась тоже хорошо. Татьяна Сергеевна, учительница литературы, с умилением смотрела на новоиспеченный дуэт.
Как известно, муж, дабы испытать верность жены её же слову, расписал, какой он негодяй, а она, как и обещала, ушла... "Да, ушла... в другую комнату".
Аплодисменты.
Тёма сказал ей потом, что она ему давно нравится, но он не знал, как об этом сказать"
* * *
Очень многое в моей жизни вокруг Чехова вертится. В самые беспомощные моменты своей жизни, когда я ощущал себя полным ничтожеством, его рассказы как живительный яд, спасали от страшных мыслей и действий. Возле кровати вповалку лежали зелёные томики его сочинений, из которых я произвольно выдёргивал книжку и читал до вечера. Закат солнца не был помехой, электрический свет отлично заменял его.
* * *
Чехов не имел предрассудков относительно богоизбранности и какой-то исключительности литературного труда. В графе самоидентификации рядом с сословной принадлежностью, в разделе "профессия" он писал: "Врач".
У Чехова было несколько братьев, двое из них точно писали, но ничего особо выдающегося там не было.
Именно он оказал поддержку Куприну, когда тот колебался относительно своего призвания, пописывая какую-то беллетристику. Достоверно известно, что рассказ о культуристе цирковом Куприн писал в доме Чехова, последний же и консультировал начинающего писателя по медицинской части, затронутой в рассказе.
Но Куприн с Чеховым и рядом не стоял. Никакой прозорливости, временами даже глупость какая-то
* * *
Незаконченные мысли о Чехове. А как они вообще могут быть законченными, когда речь идёт об этом авторе?
* * *
Сто пятьдесят пять лет прожил Чехов и ничуть не подпортился. Прожитые им сорок четыре года без остатку вместили эти полтора века с гаком. И сколько ещё вместят - вопрос открытый.
Ничего особо-то, Антон Павлович, не изменилось. Ну, две мировые войны, ну терроризм, рождение и крах тотальных идеологий, ну экзистенциализм, электронные карточки, адронный коллайдер, айфоны-смартфоны, чахотку вроде научились лечить, да тоже как-то херовато. А внутри человека как жила всепоглощающая пустота, так и живёт, спать не даёт.
© Ярослав Солонин, 2015-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2015-2024.
– Творчество Антона Павловича Чехова –
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Эльдар Ахадов. Баку – Зурбаган. Часть I [Однажды мне приснился сон... На железнодорожной станции города Баку стоит огромный пассажирский поезд, на каждом вагоне которого имеется табличка с удивительной...] Галина Бурденко. Неудобный Воннегут [Воннегут для меня тот редкий прозаик, который чем удивил, тому и научил. Чаще всего писатели удивляют тем, чему учиться совершенно не хочется. А хочется...] Андрей Коровин. Из книги "Пролитое солнце" (Из стихов 2004-2008) – (2010) Часть II [у тебя сегодня смс / у меня сегодня листопад / хочется бежать в осенний лес / целоваться в листьях невпопад] Виктория Смагина. На паутинке вечер замер [я отпускаю громкие слова. / пускай летят растрёпанною стаей / в края, где зеленеет трын-трава / и трын-травист инструкцию листает...] Александр Карпенко. Крестословица [Собираю Бога из богатств, / Кладезей души, безумств дороги; / Не боясь невольных святотатств, / Прямо в сердце – собираю Бога...] Елена Севрюгина. "Я – за многообразие форм, в том числе и способов продвижения произведений большой литературы" [Главный редактор журнала "Гостиная" Вера Зубарева отвечает на вопросы о новой международной литературной премии "Лукоморье".] Владимир Буев. Две рецензии. [О повести Дениса Осокина "Уключина" и книге Елены Долгопят "Хроники забытых сновидений...] Ольга Зюкина. Умение бояться и удивляться (о сборнике рассказов Алексея Небыкова "Чёрный хлеб дорóг") [Сборник рассказов Алексея Небыкова обращается к одному из чувств человека, принятых не выставлять напоказ, – к чувству страха – искреннего детского испуга...] Анастасия Фомичёва. Непереводимость переводится непереводимостью [20 июня 2024 года в библиотеке "над оврагом" в Малаховке прошла встреча с Владимиром Борисовичем Микушевичем: поэтом, прозаиком, переводчиком – одним...] Елена Сомова. Это просто музыка в переводе на детский смех [Выдержи боль, как вино в подвале веков. / Видишь – в эпоху света открылась дверь, – / Это твоя возможность добыть улов / детского света в птице...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
