Словесность

[ Оглавление ]







КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Конкурсы

   
П
О
И
С
К

Словесность




ШИНЕЛЬ



У меня пропала шинель. Я даже не говорю, что ее украли - присвоивший ее наверняка оскорбился бы, услышав такое. Он просто надел ее, мою шинель, надел, наверное, даже с сознанием некоторого права на нее, в чем я не мог ему полностью отказать. Точно таким же образом эта шинель досталась когда-то мне. Она долго висела в казарме ненадеванной, пока я не почувствовал, что она принадлежит мне. Она была не очень новая, но и не старая, она была ладная и удобная в плечах, она была в меру длинная, так, что прикрывала только самый верх голенищ- и я уже подумывал в ней и дослужить до демобилизации. Но я не учел, что это была слишком уж ничейная шинель - она была просто отмечена печатью ничейности, - вот почему она перешла в конце концов к другому владельцу. И все же я сожалел о пропаже. Тем более, что я был не в своей части - я был, что называется. прикомандированным, и, как все прикомандированные, и без того чувствовал себя не в своей тарелке.

Стоял март, и хотя в последние дни потеплело, и снег осел и приобрел сероватый оттенок, все равно без шинели я рисковал подхватить простуду. Я уж не говорю о том, что до приказа коменданта гарнизона о переходе на летнюю форму одежды - это оправдало бы мой легкомысленный вид - было далеко.

Но самое скверное заключалось в том, что я даже не знал, с чего начинать, и, наверное, именно поэтому я сделал опрометчивый шаг - пожаловался старшему лейтенанту, иначе старлею, Балюре, с которым приехал сюда и с которым, по всей видимости, должен был и возвращаться.

Старший лейтенант интендантской службы Балюра по возрасту явно вышел из лейтенантского звания - что-то, видимо, помешало ему вовремя одолеть рубеж, отделяющий средний командный состав от старшего, и потому на лице его постоянно присутствовало смущение, словно он извинялся перед окружающими за то, что исполнял в жизни роль неудачника. В остальном же Балюра ничем не отличался от других хозяйственников - к вещам относился с любовью, и пропажа моей шинели его явно расстроила, даже рассердила. Конечно же, он обвинил во все меня самого, а последняя его фраза "умел потерять, умей и найти" оставила меня в недоумении, поскольку из нее следовало, что надо было без всяких там лишних рассуждений присвоить чужую шинель, и хотя в части осталось бы ровно столько шинелей, сколько было до моего приезда, решиться на это я не мог. Я поступил иначе - принялся за поиски. Однако ни в столовой, ни в казарме, ни на КПП своей шинели я не обнаружил и, заглянув напоследок на командный пункт, решил, что мне лишь остается обратиться к старшине роты.

Знакомство с чужим старшиной не входило в мои планы, потому что, хотя меня и поставили в столовой на довольствие, в списках роты я не числился, приходил туда только ночевать, а днем протирал штаны в штабе по своим командировочным делам. Но вот знакомство наше состоялось, и старшина поначалу обрадовался - у него как раз не хватало одного человека в наряд на кухню, а потом, выяснив, что меня можно задействовать лишь с разрешения начальника штаба, огорчился и еще больше огорчился, когда я сказал, что у меня пропала шинель.

- Ты какой год служишь? - тихо спросил он.

- Третий, - так же тихо ответил я.

- И у тебя, говоришь, украли шинель...

- Не знаю, может, она пропала...

- Как это пропала? - сказал старшина и как бы в недоумении обернулся к ефрейтору-каптерщику, малоприметному, как все каптерщики.

- Я ее повесил, а потом гляжу - ее уже нет.

- Гляжу, говоришь, - протянул старшина, - Видно, не туда глядел, не в ту сторону. А мы на тебя два года потратили...

Старшина сделал паузу для моего ответа, но я молчал, глядя перед собой, поэтому он больше не стал ничего говорить, лишь кивнул мне на шинель, висевшую слева от меня у двери.

- Это не моя, - сказал я.

- Верно, - подтвердил он. - Одевывай, покуда свою искать будешь. Потом сдашь.

- Я уже искал.

- Еще поищи, - повысил голос старшина и бросил каптерщику:- Отведи его к Минину. Пущай съездят на приемный и передающий.



- Не поедет, - задумчиво покачал головой Минин, глядя мимо.

- Кто не поедет? - не понял я.

- Да лошадь.

- Ты что, конюхом?

-Им, - буркнул Минин. - Дизель в мастерские увезли, так меня к этой скотине определили.

- А далеко до приемного? - спросил я.

- С полчаса. Да ты погодь, может, здесь она, твоя шинелка?

- Я не нашел.

- Пойдем, вместе поищем.

Вслед за Мининым я еще раз обошел военный городок, только теперь мы заглядывали совсем в другие места - в гараж, в кочегарку, в кабину радистов, откуда, на мгновенье распахнув дверь, за которой открылись исполненные звуков чистые панели и блоки мощной аппаратуры, нас послали подальше.

- Ясное дело - на смену взяли, - сняв солдатскую меховую рукавицу, поскреб затылок Минин. - Ну, ладно ть, - решительно тряхнул он головой. - Ты иди на дорогу, жди, а я ее, заразу, уломаю.

Я вышел на дорогу и стал ждать. С дороги было видно, как на эстакаде между невысоких сосен медленно поворачивается антенна радиолокатора. Там, за частью, сразу начинался лес, а по эту сторону было светло и пусто, и до первых запорошенных деревьев было далеко. Дорога была хорошо укатана, и в ее грязноватую корку въелись коричневые пятна мазута. Было тихо и пахло мокрым снегом.

Над сугробом перед раскрытыми настежь воротами части показалась голова как бы изо всех сил бегущего Минина - правда, для бега перемещение головы было слишком плавным - и в следующий момент из-за края снежной груды вынырнула лошадь и сани, и Минин на санях, стоящий во весь рост, с натянутыми поводьями. Я было подумал, что ему незачем так стоять, но потом пригляделся к лошади и решил, что он здесь ни при чем. Вообще-то я не нашел в ней ничего особенного, разве что голову она держала слишком уж гордо и бежала, хоть и резво, но как-то брезгливо, словно ей было неприятна попадать копытами в пятна мазута.

- Садись! - озабоченным голосом крикнул Минин, проносясь мимо, и я, удивившись такой прыти, с ходу, не раздумывая, прыгнул в сани - это был мой ответ на вызов посостязаться в лихости. Но лошадь словно в насмешку сразу перешла на шаг.

- Как ее зовут? - уязвленный, спросил я.

- Прежний конюх Домкратом звал, - внимательно следя за действиями лошади, сказал Минин.

- Так она ж кобыла, - удивился я.

- Ну.

- А ты?

- Чего?

- Ты как зовешь?

- Да никак. Она все одно не слушает.

- Строптивая? - спросил я, стараясь вспомнить, что мне известно на лошадиную тему.

- Дурная просто. Ей хозяин нужен, чтоб воспитывал.

Минин помолчал и, вздохнув, тоскливо произнес:

- Мне бы снова на дизель. На кой хрен нервы с ней мотать. Все старшина. Говорит, успеешь на технике. Говорит, техника не лошадь - в лес не убежит. Шутник...

- Ты что, по первому году служишь? - спросил я

- По первому, - сердито ответил Минин. - Какая разница.

- Никакой, - поспешно согласился я.

На приемной центре было тепло и чисто, в коридоре блестел покрытый линолеумом пол, на вешалке, аккуратно заправленные - борт к борту - висели шинели.

- Вам чего? - вышел навстречу младший сержант, очевидно, начальник смены.

- Ничего, - сказал Минин. - Товарищ старшина велел шинели проверить.

- У меня шинель пропала, - пояснил я, делая веселое лицо, словно вся эта затея с поисками ужасно меня забавляла.

- Проверяйте, - холодновато сказал младший сержант. - Вообще-то чужого не берем.

- Да я вижу, моей тут нет, - сказал я, чувствуя себя так, будто сам взял чужое.

- Что, нет? - недоверчиво посмотрев на меня, переспросил Минин.

Я покачал головой и толкнул дверь во двор.

- Да ты не расстраивайся, - говорил Минин, вышагивая рядом, - Раз нет, значит, на передающем.

Мы сели в розвальни, и лошадь тронула. Теперь она побежала рысцой, словно решила размяться после стояния. Она бежала как бы сама по себе, не замечая ни нас, ни саней. Слева, где лес то приближался, то далеко отступал от дороги, потянуло ветром, морозцем, и под полозьями саней стало похрустывать. Я поднял ворот шинели.

Это была моя третья шинель - вторую я так и не мог вспомнить, а вот первую - ту, что мне выдали еще в карантине, - первую я запомнил. Я еще поразился тогда ее величине, колючести ее грубого сукна и даже сострил в письме на гражданку, что хожу в ней как в огромной, изрядно помятой картонной коробке. Ее достоинства я оценил позднее, когда начались холода, и от дыхания ворс воротника покрывался серебристым инеем. Но и первой моей осенью, когда во время учений меня как неспециалиста послали на круглосуточное дежурство на вершину сопки - там строился домик для релейщиков - той осенью, я уже разобрался, что такое шинель.

Ночевать мне приходилось в крошечной будке строителей, откуда за несколько своих порывов ветер с моря выдувал все тепло, которое я тщательно накапливал в течение вечера, - и только шинель спасала меня от того, чтобы правый бок не поджарился от соседства с раскаленной печкой, а левый не закоченел от могильного холода, протекающего сквозь щели в дощатой стенке. Я отстегивал на шинели хлястик - и тогда ширины ее хватало, чтобы накрыться с ногами до самого подбородка, а длина пригождалась, чтобы завернуться, как в одеяло. И, если я не шевелился, под нею сохранялось тепло.

В первой моей шинели демобилизовался наш шеф-повар, жизнерадостный блондин, ничуть не похожий на "старика", и, сколько его ни помню по своим нарядам на кухню, все распевавший знаменитую тогда песню "На побывку едет молодой моряк". Он попросил ее у меня за месяц до ДМБ, и я не решился ему отказать, к тому же я считал, что в армии так и принято, и что и я в свой черед тоже попрошу шинель у "молодого". Хотя, в сущности, зачем на гражданке шинель?

Он-то и оставил мне свою, о которой у мeня не сохранилось никаких воспоминаний, кроме того, что от нее еще долго разило кухней. После обмена я стал пользовался исключительным расположением шеф-повара, и в том, что в начале службы я поправился на десять килограммов, была и его личная заслуга.

Сколько потом мне ни приходилось носить шинелей - ни разу не попадались две одинаковых, У каждой был не только свой собственный вид, но даже свой норов. Эта, последняя, что была сейчас на мне, явно стесняла плечи, погоны на ней топорщились крылышками, а левый угол воротника, как я его ни поправлял, все задирался вверх. Она была явно враждебно настроена ко мне.

- Нам бы только...,- услышал я голос Минина и с усилием стряхнул приятное оцепенение:

- Что, что?

- Нам бы только ворота проехать, - не оборачиваясь, сказал Минин, - тогда уже до самого передающего дуть будет.

Я вопросительно посмотрел на его спину, на мерно и твердо раскачивающийся круп лошади, и в этом попеременном усилии ее мощных бедер мне вдруг почудилось какое-то коварство. Но прежде чем я разобрался в своих впечатлениях, произошло что-то вовсе непонятное. Надо мной угрожающе, как гребень огромной волны, навис край саней, и нерассуждающая, неукротимая сила швырнула меня куда-то. Наверное, я и двух метров не пролетел над дорогой, но чувство было такое, словно я падал целую вечность, в очаровании полного поражения, похожего на восторг.

Собственно говоря, здравый смысл вернулся ко мне только после того, как я вскочил на ноги и сделал по инерции несколько шагов вперед. Впереди, в метрах пятнадцати от меня, прытко, на своих двоих удалялся Минин, но с еще большей прытью уносилась от нас злополучная кобыла - вот уже и сани, прощально блеснув своими задранными подбитыми железом полозьями, скрылись за сугробом перед воротами в часть. Минин остановился и, пока я шел к нему, он, стоял не шевелясь, с набок опущенной головой, и смотрел на дорогу. Так мог бы стоять самоубийца, прозевавший поезд, под который он собирался броситься.

-Отряхнешь? - равнодушно сказал он, продолжая глядеть вбок и вниз.

Я снял рукавицу и обхлопал сзади его бушлат.

- В баню пойду, - задумчиво сказал он. - В баню, а? - поднял он на меня глаза.

- Давай, - сказал я.

- А шинелка?

- Да нет ее там, - уверенно сказал я, мотнув головой в сторону передающего центра.

- Точно?

- Абсолютно, - пожал я плечами, чувствуя как никогда, что именно там, на передающем, и висит моя незаменимая дембильная шинель.

- Туда пехом больно далеко, - сказал Минин.

- Угу, - сказал я.

- Час туда, час назад.

- А до бани?

- Вона, - показал он на светлый бревенчатый домик вниз по дороге, в метрах двухстах от нас.

- А пустят?

Минин запустил руку в карман бушлата и вытащил длинный ключ:

- По утрянке дрова завозил...



Баня, видно, была построена совсем недавно, и цвета охры бревна ее источали свежий смолистый запах. Перед нами мылась первая смена - деревянные полы еще не просохли, а когда Минин плеснул горячей воды на веющую сухим жаром груду камней, и по всей бане, тесня друг друга, покатились клубы пара, стало так, будто мылись здесь не только мы с Мининым, а, по крайней мере, целый взвод. Минин все поддавал жару, поплескивая воду, - и каждый раз камни со стоном выдыхали новую порцию пара, и на их темных, несколько мгновений лоснящихся боках, возникал отблеск дня.

Мы потерли друг другу спину, облились напоследок ледяной водой из предбанника и стали одеваться.

- Ты знаешь, что сделай, - говорил Минин, утирая набегающий пот, - ты поди к старшине и скажи, что на передающем тоже не нашел. Он тебе новую выдаст. Новая всяко лучше. Ты только в выигрыше будешь. Точно, а?

Я кивнул. Говорить мне не хотелось, меня так разморило, что на каждое слово требовалось физическое усилие. Но главное - во мне начисто исчезло чувство пропажи, словно для этого надо было просто помыться. Мы медленно поднялись по дороге и за воротами части разошлись.

В казарме, кроме дневального, никого не было. Я посидел, не снимая шинели, у окна и отправился в каптерку. Старшина был один. Он что-то писал.

- Ну, как? - спросил он, хотя ему было уже ясно, что шинели я не нашел.

- Нет нигде, - сказал я.

- Так что же прикажешь делать? - отложив в сторону ученическую ручку, спросил он.

Я молчал.

- Прикажешь тебе новую выдать?

Я неуверенно пожал плечами.

- Новую, да? - повторил старшина, будто находил в этом слове какое-то мучительное удовольствие. - А была ли у тебя шинель? - перешел он на заговорщицкий шепот, как бы допуская, что от такого, как я, можно всего ожидать.

- Я с Балюрой приехал, со старшим лейтенантом, - сказал я.

- С Балюрой? - кашлянув, сказал старшина. - Зачем он только брал тебя? Иди. Скажешь товарищу старшему лейтенанту, что потерял предмет личного обмундирования.

- А шинель? - спросил я.

- Кру-гом! - пропел старшина.

Я повернулся кругом через левое плечо и направился к двери.

- Чтоб у меня погоны вшил, - сказал старшина мне в спину. - Вечером проверю!

Еще целых три дня я просидел в штабе, делая наново чертежи и схемы. На некоторых стоял гриф "секретно". Штабисты восхищались моей работой и несли все новые бумаги. Лучше бы меня поставили в наряд. За это время ни разу не падал снег, а тот, что лежал, стал тяжелым, зернистым, и на сапогах от него оставались подтеки. Минина я больше не встречал - видел только его лошадь. Она бежала по военному городку, увлекая за собой пустые сани. Она бежала легко и непринужденно, словно знала, что на нее смотрят. Я еще подумал, что вот сейчас Минин появится, но его почему-то не было.



Уезжали мы утром, из расчета поспеть на дневной двухчасовой поезд в Мурманск. Балюра, мощно потеснив меня в сторону водителя, захлопнул дверь кабины, и наш грузовик выкатил на дорогу. Очень скоро мы миновали приемный радиоцентр, и все, что было связано с частью, где осталась моя шинель, - все это ушло назад. Моя новая шинель по-прежнему стягивала плечи, и левый угол воротника лез все так же вверх, зато погоны теперь не топорщились, прошитые суровой ниткой, как того хотел старшина, - и вообще я старался больше не замечать недостатков своей вынужденной обновы.

Водителя я не знал, но было похоже, что он, как и Минин, служил первый год. Однако руки его не без щегольства держали баранку руля - видно, шоферить он начал еще на гражданке. Он слишком уж лихо выписывал повороты, и раза два Балюра недовольно посмотрел в его сторону, давая понять, что гнать незачем. Водитель молча сбавлял обороты, но потом его снова разносило, и, когда наш грузовик тяжко ахнул над здоровенной рытвиной, Балюра поморщился, погрозил пальцем и сказал: "Смотри у меня". Однако смотреть было поздно - под нами что-то сухо застучало, и рычаг переключения скоростей - такой длинный изогнутый стержень с набалдашником - стал резко мотаться. Мы проехали еще метров сто и остановились.

- Хо-рош! - как бы в сильном восхищении отчеканил в два слога Балюра. - Хорош! - повторил он, не находя более удачного слова, в сердцах рванул дверь и, выпростав ноги, соскочил на дорогу. Я спрыгнул вслед за ним.

- Сейчас исправим, - пробормотал водитель, вылезая из кабины с другой стороны.

- Сейчас или через час? - спросил Балюра.

- Через пять минут, - послышалось из-за машины.

- Пойдем, - сказал мне Балюра и тяжело пошел вперед.

Мы шли довольно медленно, но, когда я оглянулся, машина была далеко позади. Оттуда доносились частые металлические удары, потом стало тихо и только было слышно, как шлепают по грязной снежной кашице наши сапоги. Прошло минут десять, прежде чем мы услышали звук приближающейся машины. Водитель, обогнав нас на несколько метров, затормозил и готовно распахнул дверцу на нашей стороне. Я хотел пропустить вперед Балюру, но он подтолкнул меня со словами "садись, садись", будто уступая лучшее место, и сел следом. Мы снова поехали, и Балюра повеселел.

Теперь мы ехали чинно, неспешно, и Балюра, проследив один из аккуратных маневров водителя, удовлетворенно и назидательно сказал: "Вот"... Так мы проехали еще несколько километров, и тут под нами опять жутко застучало, и рычаг переключения скоростей стал биться, как припадочный. Балюра негодующе крякнул и, нагнув голову, вылез наружу. Он заложил руки за спину и пошел вперед, и, хотя мне он ничего не сказал, я тоже на всякий случай спрыгнул и догнал его.

- Опоздаем, - сказал Балюра.

- Может, не опоздаем, - сказал я, - время еще есть.

Мы шли посреди дороги, а совсем рядом по обе стороны стоял лес. Оттого что была оттепель, стволы деревьев совсем потемнели, и под каждым образовалось что-то вроде лунки с лиловатым отливом на скате. Лес был виден далеко насквозь, и на снегу были заметны какие-то оплывшие следы, пересекающие друг друга. Следов было много, и это казалось странным, потому что в лесу стояла тишина, такая тишина, что шаги наши раздавались в ней, как хлопки выстрелов.

- Подождем, - сказал Балюра и остановился. - Тихо как, - промолвил он и, потянув ноздрями воздух, добавил, - весна... - Он помолчал, похлопал себя по карманам, нащупывая папиросы, и неожиданно спросил:

- Домой-то скоро?

- Этой осенью, - сказал я.

- Значит, скоро, - почему-то вздохнул он. - Хочется?

- Не знаю, - сказал я.- Раньше хотелось.

- Привык.

- Наверно.

- Привык, - убежденно заключил Балюра. - Все привыкают. Да, - оживился он, - ты, вроде, шинель потерял. Нашлась, что ли?

- Нашлась, - сказал я.

Балюра кивнул и полез за спичками.

Среди тонких стволов беззвучно возникла очень большая, просто огромная птица и полетела в глубь леса.

- Глухарь, - сказал я, - смотрите, вон глухарь! - Я вытянул руку и засмеялся. Удаляясь в линии моего взгляда, птица, казалось, даже не перемещается, а висит в воздухе, неспешно помахивая короткими крыльями на толстом и круглом, как бочонок, туловище.

- Вы видели? - радостно спрашивал я. - Это был глухарь.

- А может, и не глухарь, - говорил Балюра, не признаваясь, видел или нет, - может, это был тетерев...

В лесу снова была тишина, тишина была на дороге и на плоских звездчатых ветках елок, и когда вдали возник подвывающий звук машины, то, конечно же, захотелось в теплую кабину, с ее запахом бензина, смазки, нагретого железа и буханки хлеба в бардачке, но и без того было хорошо.


1972  



© Игорь Куберский, 1972-2024.
© Сетевая Словесность, 2001-2024.






НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"
Эльдар Ахадов. Баку – Зурбаган. Часть I [Однажды мне приснился сон... На железнодорожной станции города Баку стоит огромный пассажирский поезд, на каждом вагоне которого имеется табличка с удивительной...] Галина Бурденко. Неудобный Воннегут [Воннегут для меня тот редкий прозаик, который чем удивил, тому и научил. Чаще всего писатели удивляют тем, чему учиться совершенно не хочется. А хочется...] Андрей Коровин. Из книги "Пролитое солнце" (Из стихов 2004-2008) – (2010) Часть II [у тебя сегодня смс / у меня сегодня листопад / хочется бежать в осенний лес / целоваться в листьях невпопад] Виктория Смагина. На паутинке вечер замер [я отпускаю громкие слова. / пускай летят растрёпанною стаей / в края, где зеленеет трын-трава / и трын-травист инструкцию листает...] Александр Карпенко. Крестословица [Собираю Бога из богатств, / Кладезей души, безумств дороги; / Не боясь невольных святотатств, / Прямо в сердце – собираю Бога...] Елена Севрюгина. "Я – за многообразие форм, в том числе и способов продвижения произведений большой литературы" [Главный редактор журнала "Гостиная" Вера Зубарева отвечает на вопросы о новой международной литературной премии "Лукоморье".] Владимир Буев. Две рецензии. повести Дениса Осокина "Уключина" и книге Елены Долгопят "Хроники забытых сновидений...] Ольга Зюкина. Умение бояться и удивляться (о сборнике рассказов Алексея Небыкова "Чёрный хлеб дорóг") [Сборник рассказов Алексея Небыкова обращается к одному из чувств человека, принятых не выставлять напоказ, – к чувству страха – искреннего детского испуга...] Анастасия Фомичёва. Непереводимость переводится непереводимостью [20 июня 2024 года в библиотеке "над оврагом" в Малаховке прошла встреча с Владимиром Борисовичем Микушевичем: поэтом, прозаиком, переводчиком – одним...] Елена Сомова. Это просто музыка в переводе на детский смех [Выдержи боль, как вино в подвале веков. / Видишь – в эпоху света открылась дверь, – / Это твоя возможность добыть улов / детского света в птице...]
Словесность