Сан-Мишель

    Резкий и тонкий запах апельсина. Он обернулся. Вагон качало. Одна из сидящих высасывала апельсин. Ее губы растягивались; крупные, красные, они обволакивали оранжевое и снова сжимались, оставляя на кожуре мокрый, быстро высыхающий след. Она была увлечена, и ее колени в коротенькой юбочке непроизвольно раздвинулись. Он не мог отвести взгляд. "Почему у них там ничего нет?.." — была мучительная мысль. Трамвай остановился, и он вышел.
    — После алгебры хорошо, да? — звонко, соблазнительно рассмеялись за спиной.
    Он хотел выбрать другую дорогу, но выбрал эту. Тропинка шла мимо озера. Три разукрашенные автофургона с надписью "Мороженое" застыли на берегу. Шоферы курили. Сидя на корточках, они смотрели на купальщиков.
    Он вспомнил каток, который был здесь в феврале, когда она так смешно скользила и падала. Она каталась с пакетиком воздушной кукурузы, он зашнуровывал ей коньки. Тогда они кружили здесь вокруг странного сооружения из стекла — тысяча маленьких зеркал, словно осколки одного большого зеркала. Она не умела поворачивать и смешно, как цапля, переставляла ноги, а он говорил ей: "Пригнись, согни их в коленях". Он смотрел на нее, и для него она была только девочкой с длинной косой, в белой кофточке, в черном трико, карие глаза, она поджимала губки, как ребенок, да она и была для него ребенком, ведь он был старше ее на несколько лет. Потом он провожал ее домой, и она рассказывала, какая она дура; она хотела казаться взрослой и рассказывала, как напилась со школьной подругой и падала во все лужи, и ее поднимали незнакомые мужчины, и каждый хотел проводить.
    Чумазый шофер пальцами выстрелил "бычок"; другой, полуголый и мускулистый, уже равнодушно накачивал баллон. Три девочки топили мальчика, по очереди подныривая под него. "Ты держи, а я сорву!" — кричала одна. Они хищно окружали его, оттесняя на глубину.
    Солнце садилось. Он вспомнил его блеск в иллюминаторе и то, как тень одного человека совместилась с другим, когда самолет заходил на посадку.
    Еще вчера — белый собор Сан-Мишель, красный подиум, и два бронзовых пеликана, и бронзовый змей, обвивающий подсвечник; распятие было рядом, но он не мог себя заставить думать о Боге. Теперь он стоял в своей комнате. Солнце село. Звонить ей не было смысла: все было кончено еще в марте. Никто никого никогда не вернет.
    — Фудзи... — закрыл он глаза и заплакал как ребенок.
    Мама называла ее так, когда она была еще совсем маленькой и сидела с куклами на диване. Ее мама рассказывала ему об этом.
    "Фудзи, почему все так случилось? В твоей комнате зеленая лампа, а под ней иконка Богоматери всех скорбей, бабушка входит и зовет тебя ужинать, и ты говоришь "сейчас", а сама включаешь зеленую лампу, потому что солнце село, уже скрылось и трудно читать, наступили сумерки — время, когда и ты вспоминаешь, что могла бы быть счастливой..."
    За окном забренчали на гитаре, запели. Он вздрогнул, открыл и вытер глаза. "Частная жизнь" — так называлась газета, которую он купил в аэропорте, она лежала на столе. Там были эти телефоны — фирма "Марина" и фирма "Настя", фирма "Ольга"... "Наши девушки самые лучшие в мире, они помогут вам забыть обо всем".
    — Горько! Горько!.. — скандировали за окном.
    Агент привез через два часа. Крепкий парень с тонким разрезом на шее, он долго подобострастно извинялся, выпрашивая еще десять долларов на такси ("Сломалась наша машина", — объяснял агент), и он согласился, опасаясь, как бы тот не увез девушку обратно. От парня пахло мазью Вишневского (шрам был свежий). Он с детства ненавидел этот запах: когда-то ему покрывали мазью Вишневского сильный ожог.
    — Значит, поднимаем, — сладко, противно закивал парень.
    "И чего такой?" — подумал он.
    Ее подняли в лифте — агент и еще двое молодцов. Маленькая, взгляд волчком.
    "Не принцесса".
    Ее провинциальная стрижка под мальчика, тонкая шея, тонкие обнаженные руки в коротких рукавах — ее хрупкость рядом с бычьей фигурой агента, пожалуй, внушала бы жалость, если бы не все тот же дерзкий, вызывающий взгляд.
    Он расплатился — помятая стодолларовая бумажка — и дал еще, по обещанию, десять.
    — Один на один? — спросил агент, осторожно заглядывая в кухню и комнату. Парни стояли как каменные.
    — Один на один, — подтвердил он, как и по телефону.
    — Мы вернемся ровно через два часа, — сказал на прощание агент, с неприязнью взглянув в глаза. — Будь уже готов.
    — Мне хватит, — ответил, не отводя взгляда.
    Он закрыл дверь, и они остались одни. Она стояла у зеркала, скорее всего произнося в себе "чи-и-из", чтобы губы непроизвольно раздвинулись в дружелюбной улыбке, но взгляд по-прежнему выдавал ее.
    Она все же улыбнулась.
    — Туфли снимать? — спросила с фальшивой послушностью.
    — Да, — глухо ответил он.
    Она сняла и прошла быстро в комнату, сев сразу на диван. После улицы пол показался ей холодным, она поджала одну ногу к другой.
    "Как в милиции".
    Сейчас, вот сейчас она разденется без лишних слов, чтобы он сделал с ней то, что хочет, чтобы забыть, забыться, что теперь один, один. Фудзи, почему так жестока жизнь и так горька и сладка подмена...
    Он посмотрел на девочку и спросил:
    — Как тебя зовут?
    — Оля , — оживилась она. — А мы будем пить вино?
    — Вино, — он горько усмехнулся.
    — Да?
    Она вдруг весело засмеялась.
    "Очевидно, внешне я все же не так ужасен", — усмехнулся и он.
    — А как тебя? — спросила она.
    — Что?
    — Зовут?
    Он налил божоле, красное, которое привез из Брюсселя.
    — Олег.
    — За любовь, Олег, — усмехнулась она, поднимая бокал, и он снова заметил в ее взгляде то же дерзкое выражение.
    Они чокнулись и выпили.
    — Ну, ближе к телу, как говорил Ги де Мопасан, — сказал он, поставив бокал обратно. — Прими-ка душ иди, а я потом сам тебе принесу полотенце.
    Она медлила.
    — А еще? — вдруг подняла бокал.
    Он пожал плечами и опять разлил божоле. Она выпила и показала мизинцем на книги:
    — Ты математик?
    — Естествоиспытатель, — усмехнулся он.
    "Когда-то мне казалось, что это просто, что это слишком просто: возвратно-поступательное движение шатуна, который входит и выходит в — из хорошо смазанной муфты — когда-то я все мечтал изучить квантовую механику".
    — А это что? — кивнула она хромированный блестящий предмет.
    — Собор Сан-Мишель.
    Он посмотрел на макет.
    — Ты там был?
    Белый собор Сан-Мишель, где он сидел еще вчера, слушая как настраивают орган. В соборе было холодно. Мастер играл, а ученица спускалась вниз и слушала, а потом что-то громко говорила мастеру, которого там, на высоте органа, не было видно, а он очень хотел увидеть его лицо. В соборе было холодно, а в комнате на одной из улиц вблизи вокзала Гар дю Норд было жарко: два электрокамина, каждый по тысяче ватт, один стоял у широкого окна, которое служило витриной и где, расставив ноги в черных чулках сидела проститутка...
    — В ванну иди, — глухо приказал он.
    Она фыркнула и поднялась, дрогнув всем телом так, что его внезапно и остро пронзило желание.
    — Или нет... Сюда.
    Он грубо схватил ее и завалил на диван, одной рукой держа за шею, а другой нащупывая узкие трусики. Она не сопротивлялась и даже изогнулась в спине, помогая ему.
    — Только не рви белье.
    — Я не рву.
    Он повернул ее голову, поймал губы, рот, расстегнул брюки, закрывая глаза и вздрагивая от горячего прикосновения ее пизды.
    Делать, делать, делать, ибо это делается. Надевать, надевать, надевать, ибо это снимается и надевается опять. До конца, до конца, до, до самого конца...
    — Е-е-е, — попробовала она вырваться.
    — Потерпи! — Рот ей зажал.
    Как стеклодув, из осколков разбитого зеркала выплавлял он свой мучительный шар. Огненный! Он приподнялся и откинулся наискось, дернулся и обмяк.
    — Как от удара саблей, — усмехнулась под ним блядь.
    ... Белый собор Сан-Мишель и эти низкие бельгийские стулья с высокими спинками-полочками. Молящиеся вставали и шелестели листами псалмов. Если откинуть голову, думал он, голова ляжет точно на полочку, и это будет как гильотина. Он знал, что Бог есть и что Бог есть любовь.
    Она внезапно выскользнула и, отодвинувшись, стала разглядывать его лицо.
    — Ты такой жадный. У тебя что, давно не было?
    — Чего?
    — Любви.
    — Любви?!
    Он засмеялся громко, мучительно, закашлял, словно казня и еще раз казня.
    — Что с тобой? — она испуганно отодвинулась. — Ты что, с ума сошел?
    Он поднял голову и посмотрел на эту маленькую, голую. Она отпрыгнула и, поджав ноги, села на ягодицы, ее колени были разведены, и лоно, маленькое, аккуратное...
    "Почему у них там ничего нет?"
    Он вспомнил вдруг, как украл у Фудзи ее старый читательский билет: там была ее фотография.
    — Что ты так смотришь? — испуганно сказала девочка. — Налей мне еще вина.
    Она взяла со столика у дивана пустой бокал и играючи протянула к нему. Он нехотя поднялся, облапив по дороге ее маленькую грудь, ткнулся носом в шею, потом налил — все же сначала себе и только потом ей.
    — У тебя есть кто-то постоянный? — спросил.
    Подумал: "Что за дурацкий вопрос..."
    — У меня есть муж, — усмехнулась она, глядя на него поверх бокала.
    — И кто он?
    — Крупье.
    — Крупье?
    Он с удивлением посмотрел на нее.
    — Так, значит, ты богата?
    — Да, — она зажигательно засмеялась и поджала плечо так, что он снова услышал в себе, как шевельнулось это — слепое, мучительное.
    — Он что, старик?
    — Он такой, как ты.
    — Ты... любишь его?
    — Да-а!
    Она звонко засмеялась, глядя с насмешкой на него.
    — Тогда зачем ты делаешь это?
    — Нравится, — ответила вдруг бесстыдно и дерзко.
    И не отводя взгляда, еще слегка раздвинула колени.
    — Ты просто блядь, — сказал он, чувствуя снова, как разгорается и разгорается кровь.
    — Это правда, — ответила она с какой-то ослепительной ненавистью, прекрасной ненавистью, словно освобождаясь от чего-то.
    Он взял медленно из ее рук бокал и поставил. А потом тяжело, жадно навалился, подминая под себя. Подрагивая в его объятиях, она сначала нарочно уклонялась, распаляя и распаляя еще, и вдруг замерла. Он начал нежно и сладко.
    "Зачем, зачем такое наслаждение, Господи?!"
    Он приподнялся на руках, чтобы взглянуть под себя, чтобы увидеть эту последнюю правду: как там, под ним, его тело входит в ее. Она усмехнулась, безжизненно и глупо скосила глаза, открыла рот и перестала дышать.
&;   "Играешь..." — Он вдруг разозлился и теперь продолжал, работая все резче и резче.
    Резче, еще и еще, ловя себя на просыпающейся жесткости. Она задышала, нелепо изображая теперь предсмертные судороги.
    "За что, Фудзи?! За что?!" — вдруг ощутил он в себе горечь слез.
    Его рука скользнула вдоль тоненькой ключицы и неумолимо легла на горло этой маленькой кривляке.
    — Кричи! — сжал вдруг со всей силы под кадык.
    Она захрипела, испуганно тараща глаза.
    — Ты, ш-што, дура-а-ахк?
    Забилась, толкая коленкой, хотела вырваться. Но он навалился крепко и сжал еще, не отрывая взгляда от ее перекошенного от ужаса лица.
    — Па-шэ-му? — прохрипела она с каким-то страшным детским удивлением.
    — Потому что любовь смертельна, — тихо ответил он.

HOMEPAGE | КОГДА ОТКЛЮЧАЮТ ТОК | САН-МИШЕЛЬ | ПРОЗРАЧНАЯ ЗЕМЛЯ | КОГДА ЗАМЕРЗАЕТ ОЗЕРО | ДЖАЗЫ СОЗНАНИЙ | ТАПИРЧИК | МАТ И ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ | НОЧНАЯ РАДУГА | ШАРИПУТРА | СТРЕЛЕЦ

Книга отзывов

НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"

Светлана Богданова. Попробуй не засмеяться [Я знаю, что сейчас мое путешествие прервется, и мне надо все запомнить и все записать. Поезд старательно подыгрывает мне, выводя под занавес на свою сцену...] Мила Борн. Другая Агата, или искусство стать невидимым [Загадочная история исчезновения Агаты Кристи. Что произошло и, главное, почему? Это стало не просто газетной сенсацией, но и глубоким психологическим...] Акоп Арутюн. Стихотворения [Я останусь с сухими глазами, – / свежим, / как возлюбленный солнца...] С. К. К. (Сергей Кудрин). Танцпол для парапсихологов [Прочесать лебедем / Вышний Стонхедж. / / Попросить Мерлина / Оживить булыжники.] Елена Бородина. Белый шум [Всё тот же хрупкий лист неповторим / в своём полете ветреном, бесстрашном / из неба в бесконечность – Бог бы с ним. / Вот – новый день, / а что...] Аркадий Паранский. У Печоры у реки... [Это было чудо какое-то – поле белых астр. Но самое поразительное: среди белого, напоминающего пушистое покрывало, пространства алели ярко-красные, почти...] Вахтанг Чантурия. Восемь бит [Восьмая часть меня живет в мире восьмибитной игры о праздно шатающемся по пыльным улицам большого города пьянице...] Юлия Великанова. Что же значило это странное "memory postum" (О поэтическом сборнике Милы Борн) [Перед нами поэтические тексты прозаика и драматурга. Это чувствуется в каждой строке. Непрерывное повествование, нарратив, впрочем, чрезвычайно поэтичный...] Борис Кутенков: "Поэты останутся в истории не по эстетическим соображениям" [Телеграм-беседа с поэтом и критиком Борисом Кутенковым в рамках проекта Андрея Войнова Voinovpoetry: "20 вопросов Борису Кутенкову".] Лора Катаева. Ласточки наших слов [Всё – молчание, тайна, но истины не видать. / Нам бы выстоять, искренний мой, залетай сюда, / Это небо глотай до упаду – и ешь, и пей, / Просто...] Лана Юрина. На грани [Пока не время – пой, летай, кружись, / хватай в охапку солнечные блики! / Ещё чуть-чуть – и я тебя окликну, / и обниму, и расскажу про жизнь...] Читайте также: Ольга Андреева. Ищу, на что бы опереться | Владимир Буев. "Бог его знает, что несешь, стоя с утра под душем..." | Дмитрий Гвоздецкий. Мой сын напишет не хуже | Георгий Жердев. Четыре четверти | Яков Каунатор. Времена не выбирают | Николай Милешкин. "Самый главный процесс – отделение тьмы от света..." | Ашот Наданян. Подстриженные мысли | Айдар Сахибзадинов. Синёва: и Осенний сон | Людмила Свирская. Я успела в последний вагон | Елена Ханова. Разновеликие цветы | Дмитрий Аникин. Царь Эдип | Илья Будницкий. После оттепели | Владимир Буев. Обнять не обнятое | Андрей Бычков. Человек знака | Изяслав Винтерман. "В неразбавленной воде, в глубине песка"