НОЧНОЙ ПОЕЗД
За окном уже давно была ночь, когда Мераб, вдруг встрепенувшись, сказал:
- Пойдемте, господа, мы уже совсем засиделись. Раисе Ивановне пора отдыхать.
Вот незаметно прошел еще один вечер. Пили чай. Не обычный, грузинский, - индийский - Мераб достал где-то огромный пакет.
- Это для Цулукидзевской зоны. Когда будете там, скажите, пусть научатся собирать чай, а не веник, - пошутил он.
Он всегда шутил. Мы с Мариной Терзян очень привыкли к нему, его шуткам, его рассказам, ценили его простоту и душевность.
Еще он всегда приносил свежие газеты - "Московские новости", "Литературку", "Неделю", которые в последнее время достать стало трудно. Нина с жадностью набрасывалась на них, а Мераб кивал в ее сторону:
- Ну что, Нина, сегодня в программе у "перестройки" и "гласности"? Что говорят о сталинистах и ленинистах?
У нее было четкое разграничение: насколько ужасно первое, настолько же хорошо второе. Над этим смеялись все наши друзья. Меня нисколько не шокировала ее позиция, ибо всяк по своему с ума сходит. Она все-таки очень хорошая, добрая женщина, нашла меня так же, как и Мераб, - по "голосам", те как-то наш адрес передали. Пришла, и с порога: "Я о вас все знаю. Умоляю, скажите, чем я могу вам помочь?.."
Мариночка сегодня особенно хорошо играла и пела. Окна в лоджии открыты настежь, и соседи во дворе с удовольствием слушают этот концерт, играя в нарды и домино. Доносится музыка и до людей в машине с антенной, укрывшейся в зелени в самом дальнем углу двора. "Пусть знают, что ансамбль Фантом еще дышит", - говорит при этом Марина. Она с энтузиазмом распевает "Глори, глори, аллилуйя".
После предупреждения Мераба все поспешно собрались уходить. Провожая их, я выключила лампочку на лестничной клетке. Дома включила погромче радио. Потом выглянула из окна. Соседи уже разошлись по домам. По опустевшему двору лениво прохаживался огромный серый кот, прижившийся в соседней столовой. На асфальте, исписанном детворой мелом, валялись поломанные игрушки, бумажки... Я прикрыла окно, плотно задернула занавески и начала переодеваться.
Седьмой год я хожу в черной траурной одежде - с тех пор, как умер Зураб, мой муж. Все привыкли видеть меня в черном, сжилась с ним и я сама. Но сейчас я надела цветное платье, на голову набросила светлую косынку. Перед дорогой на минутку присела, потом перекрестилась, захлопнула за собой дверь на замок, поднялась лифтом на последний, восьмой этаж. Отсюда по пожарной лестнице я взобралась на крышу. Светло как днем - луна сияет. Иду, на всякий случай пригнувшись. Наш дом пристроен к другому восьмиэтажному зданию, и я пробралась в самый дальний его конец. Отыскала нужный люк, - слава Богу, он открыт!
Самый сложный момент: когда открываешь люк и спускаешься вниз по лестнице, надо, чтобы никто из соседей не попался на лестничной площадке. Вот будет номер: Раю видели снующей ночью по крышам! А главное, дорожка эта нехитрая будет прикрыта.
Пронесло!
Из подъезда я шмыгнула за угол дома, в тень деревьев, остановилась тут. Ни один листочек не колышется, тихо. Тишина измученного зноем города. Солнце за день накалило все, размягчило асфальт, который теперь пышет жаром. Даже сейчас, в середине ночи, нет облегчения. А каково сейчас там, в тесном склепе?
Подождала минут десять-пятнадцать, вроде никого не заметила, перешла улицу и быстро зашагала по мосту к метро.
Уже который раз за последнее время я выбираюсь туда по ночам - и все напрасно. Друзьям об этом ничего не говорю. Поделиться с ними - одну не пустят, а одной легче остаться незамеченной.
Я успела на последний поезд метро. Редкие пассажиры устало и равнодушно смотрели в пол, дожидаясь своей станции.
На привокзальной площади в любое время суток оживление и суета. Несмотря на поздний час, на перроне полно людей, ждущих местного поезда. Разомлевшие от жары, они громко, до крика, разговаривают на непонятном, скорее всего азербайджанском, языке, ругаются, смеются. У кого-то на полную мощность включен транзистор. Толстый милиционер, отирая платком пот с лица, сидит на скамеечке, не обращая внимания на трещащую возле него рацию. Весь вид его говорит о том, что ему плевать на любые вызовы.
Я иду по длинному перрону, лавируя меж толпящимися здесь людьми. Иногда втискиваюсь в самую их гущу, специально задерживаюсь на некоторое время. Спешить мне некуда.
Подали пригородный поезд. Толпа загалдела пуще прежнего, повалила к вагонам, втиснула и меня в вагон, откуда я с трудом выбралась, зашагала в самый конец перрона. Там была будка для стрелочников. Я нырнула в нее.
Сегодня дежурил Вано - первый мой здешний знакомый, уже немолодой, худощавый грузин, маленького роста с бегающими глазами, не по возрасту проворный. Он приветливо поздоровался со мной. Без лишних слов связался по селектору с поездным диспетчером, передав ему какие-то свои данные, и как бы между делом спросил, есть ли сегодня арестантский вагон. Я расслышала голос диспетчера: вагон уже шесть часов как стоит в тупике с противоположного конца перрона, у Малаканского базара. В груди у меня екнуло, как бы давая знать: сегодня он там!
Бешено застучало в ушах, расслабляя, мешая сосредоточиться. Соображаю: вагон будут прицеплять к ростовскому поезду, отправление которого в два тридцать. Сейчас час ночи. Не менее часа мне нужно просидеть здесь незаметно, в полутемном углу.
Заходили и выходили железнодорожники - ночные дежурные, косились на меня. Присаживались около будки на скамеечку. Я не прислушивалась к их разговору, но хрипловатый голос Вано выделялся, и мне показалось - он рассказывает о том, что я ему поведала в первый свой приход. Слышу, как несколько раз он повторил слово "цихе" - тюрьма по-грузински.
Со стороны города, напротив перрона, большое стеклянное здание, где располагаются управление метрополитена, метростроя, Тбилисское отделение железной дороги и другие учреждения. Когда-то мы с мужем там работали. Вон окно его кабинета - за большой буквой "М", горящей зеленым неоном. А раньше Зураб работал на железной дороге. Местные старые железнодорожники знали его, или слышали о нем. Еще и потому ко мне здесь такое участие.
Не знаю, пробежало или медленно протянулось время, только Вано вдруг подошел ко мне и сказал, что ребята на маневровом электровозе поехали за вагоном. Через несколько минут электровоз с вагоном задержался у будки. Я вместе с Вано вскочила на площадку электровоза, который завез вагон далеко в темный тупик. Вано спрыгнул со ступенек. Слышу его голос - он назвал нашу фамилию:
- Есть такой?
Послышалось сразу несколько голосов: есть! Есть!
Спрыгнув на землю, я негромко позвала сына.
И услышала в ответ скороговоркой:
- Мама, я здесь. Мама, милая, родная, как ты очутилась здесь? Как ты узнала? Как хорошо, что ты пришла! Где Ваня? Как он? Как вы все?
Зеки во всем вагоне закопошились, зашумели. Двое русских солдат из охраны прохаживались по коридору в вагоне, но не вмешивались. Не могу объяснить себе этого чуда. Спал или отсутствовал начальник конвоя, имел инструкцию не пресекать разговора, дабы получить из него информацию (такое тоже бывает)? Не знаю. Но разговор этот был чудом. Я-то шла, надеясь хотя бы пару слов успеть крикнуть, пока не навалятся и не оттащат от вагона...
Стараюсь говорить ровным, "своим" голосом. Да, мне нужно сообщить ему как можно больше, сказать что-то хорошее, обнадеживающее. Хоть на минуту обрадовать его. А слезы мои увидит только моя подушка.
Мы переговаривались минут десять.
Вано спросил, есть ли у меня при себе деньги. Дрожащими руками я открыла сумку:
- Вот две бумажки по 25 рублей.
Он выхватил деньги из моих рук, кто-то из ребят пригнулся, Вано влез ему на плечи и предстал перед солдатом в окне вагона. Просовывая деньги сквозь металлическую решетку, он шепнул ему:
- Одну тебе, другую - им.
Следом солдат выбросил с той стороны письма-бумажки, на жаргоне зеков - "ксивы", с адресами и телефонными номерами.
Железнодорожники в темноте бросились их собирать, подсвечивая фонариком. Засунули все мне в сумку. Все быстро прыгнули в электровоз, который, проманеврировав вместе с вагоном минут двадцать, остановился в голове ростовского поезда.
Спрыгнув со ступенек на перрон, я опять тихо позвала сына. Теперь я была на уровне вагона, и на яркой освещенной платформе он мог видеть меня.
- Мама, я не пойму, как ты опять появилась? Как ты все это смогла? - услышала я его голос.
Окно с непрозрачным стеклом в коридоре вагона приспущено сантиметров на двадцать. Оно забрано металлической сеткой. В коридоре тусклый свет. В глубине вагона, отгороженные от коридора решетками - ""купе" - клетки. В них копошится серая масса зеков, плотно облепивших решетки.
- Смогла, сынок, люди помогают. Ты знай, что я не одинока. У нас много друзей везде.
Мы опять с ним поговорили.
- Мама, ты видишь меня?
- Нет, сынок.
- Вот моя рука, мама.
Он повел ею по решетке из стороны в сторону.
- Теперь видишь?
В теряющейся во мраке глубине вагона я различила светлое пятно его руки. На мгновение показалось, что я увидела его лицо, стриженую наголо голову...
Вагон прицепили к составу и подали электровоз. Он дал сигнал, дернул состав с места. Тут уже все смешалось за окном, и я потеряла его из вида. Поезд стал медленно набирать скорость, побежали перед глазами ярко горящие окна пассажирских вагонов. И вот уже виден только хвостовой фонарь поезда, который тоже быстро скрылся в темноте ночи.
Перрон опустел. Опустело все. Вот только сейчас я слышала его голос, даже, кажется, видела его. И все улетучилось и никого нет. И ничего нет.
Ночь. Темнота, Запах шпал и гари. Подошли мои железнодорожники, предложили подняться на электровоз. Я молча пошла за ними. Колотил нервный озноб. В ушах голос сына и шум уходящего поезда. Стук колес. Голова чужая. Без единой мысли. Все чужое и мертвое.
Я сидела на кожаном сиденье в кабине стоящего электровоза. На пульте светились зеленые лампочки. Все молчали. Потом кто-то сказал:
- Проглотите глоток чачи - это поможет.
Я покачала головой.
- Может, чаю? - сказала женщина (она была из той будки) и налила стакан.
Я с усилием сделала глоток, потом еще. Выпила весь стакан. Чувствую, как внутри разлилась теплота, дрожь начала отпускать. Я постаралась взять себя в руки.
Женщина стала меня уговаривать:
- Успокойтесь, что ж теперь делать. Вы ему нужны. На свидание поедете. Вот у меня сын тоже сидит в Цулукидзе. Вашего куда повезли, неизвестно? Может тоже туда?
Один из ребят сказал:
- Этого здесь не оставят. Таких здесь не оставляют. Этого, скорее всего, в Сибирь.
- В какой зоне ваш сын в Цулукидзе? - спросила я у женщины.
- В пятой.
- Господи, так у меня там второй сын, Ваня...
Опять все смолкли.
- Как вы сейчас поедете домой? Где вы живете? - спросил кто-то.
- В Дигоми.
- Это же близко. Мы сейчас довезем вас до Дидубе, а там кто-нибудь вас проводит.
Я отказалась от провожатого, сказав: "Чего мне бояться? Я не боюсь, мне бояться некого".
Электровоз двинулся и вскоре остановился у малюсенькой полуосвещенной платформы. Я спрыгнула. Чтобы попасть домой, мне нужно пройти большой Дидубийский мост.
Я медленно пошла по нему. На середине моста остановилась. Посмотрела вниз. Кура шумно несла свои воды из Турции в Каспий. Вода мутная. Должно быть, где-то в Турции дожди...
Чувствую, близко остановилась машина, щелкнула дверца. Я оглянулась. Передо мной - желтые "Жигули" с антенной. Из машины кто-то, похоже, собирался выйти. Но дверца вновь захлопнулись, и машина поехала.
Вот те на. А я думала, ушла незамеченной... Я испугалась за тех, кто мне сейчас помогал. Они все засвечены. Их всех вызовут.
Я пошла к дому. Луна уже почти выцвела, из багровой стала совсем бледной. Ночь, эта ночь 20 июля 1986 года, постепенно уходила.
Только сейчас повеяло свежестью.
За домами занималась утренняя заря. В нашем дворе просыпались в ветвях птички. Весело и возбужденно они приветствовали утро, ясное тбилисское утро.
У подъезда я оглянулась. Желтые "Жигули" стояли на своем обычном месте.
Я устало поднялась по лестнице к себе на второй этаж. Обессиленная, опустилась в кресло.
Со стены мои сыновья всех возрастов подмигивают мне. И я слышу их шутливые голоса: "Вот такие дела, маман".
С другой стены смотрит Зураб: "Ничего, Раечка, крепись".
В тишине стукнул лифт. Пробили часы. Сильно сдавило сердце, стало не хватать воздуха. Я вышла на балкон.
Солнце еще смелее пронизывало листву деревьев, развеяло остатки ночной мглы. Курдянки, в ярких разноцветных юбках, подметали двор, зычно переговариваясь. Оживал вдали город.
По ту сторону Куры с грохотом тянется товарный состав... А ростовский поезд сейчас где-то в районе Гори-Хашури. Так же бежит он сейчас среди зелени и пения пробуждающегося мира. Так же ритмично стучат его колеса на рельсовых стыках, увозя моего сына в чужие, холодные края, на скитания по пересыльным тюрьмам, на муки и страдания. На долгую-долгую ночь разлуки.
Я вернулась в спальню, молилась перед образами прежде, чем уснуть. Эта ранняя молитва была горяча. Пресвятая Дева держала Младенца на руках, внимала моим материнским скорбям. Все святые мои - православные и католические - внимали, несли дары утешения, спешили помочь. Золотом вспыхнул оклад на иконе Спасителя. Лик его в темной глубине оклада был сейчас так пронзителен! Он все видел и ведал.
"Господи! Помоги им!.."
© Раиса Уварова, 2006-2024.
© Сетевая Словесность, 2006-2024.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
