Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность


ОЧИ  СИНИЕ,  ДЕНЬГИ  МЕДНЫЕ


Глава первая. НЕВОЗМОЖНОСТЬ ПОНЯТЬ

1.

Зашел в магазин купить плавленых сырков и замешкался - отгораживая пространство, здесь теперь торчали никелированные столбики, соединенные сияющими цепями, - магазин работает опять, как в советские времена, - с кассой по выходе. О да, Андрей не обратил внимание - над входом появилась красочная вывеска с колбасой, виноградом и цветами по краям: "СУПЕРМАРКЕТЪ". Добавились проволочные корзинки, обязательные для покупателей, да форма на молоденьких продавщицах, похожая на форму стюардесс.

Девушки сегодня - редкое дело - молчали, меж собой не переговаривались, но, стоя по другую сторону витрин, старательно улыбались посетителям, как тот стюард - почему-то вспомнилось - из романа про знаменитого капитана Немо, который (стюард) умирал молча и с улыбкой - то ли из нежелания открыть перед незнакомцами свою национальность, то ли привыкнув к бессловесному героизму.

Однако, плавленых сырков не было. Между массивными комками ветчины, обтянутыми крест-накрест фабричной леской и напоминавшими морды бульдогов в намордниках, и как бы под их охраной, имелись, конечно, имелись в наличии сыры немецкие и голландские, венгерские и бельгийские, круглые и овальные, как хлебы, и в виде труб и в виде квадратных кирпичей, в разноцветных одеждах, - нежные, они мерцали под мягким светом ламп, позевывая на разрезе маленькими ртами дырок, интригуя иноземными названиями, но все они были явно дороги. И дело не в их огромных размерах - лежали тут и мелко расфасованные, в серебряной бумаге, как раз годящиеся - как и наши плавленые - для намазывания на хлеб. Но эти были сложены плотными клинышками в круги и эллипсы, и представляли собой, судя по крохотным разъясняющим картинкам, чудесные сорта с креветками, с ветчиной, грибами, травами, к тому же были запечатаны сверху прозрачными крышками... Небось, всего парочку долек выковырять и продать не захотят? Нет, не захотят.

Оставалось почесать в затылке, как чешут в затылке все персонажи из сказок, ибо в таком магазине человек начинает ощущать себя персонажем, попавшим в несомненно сказочный мир. А поскольку Андрей Сабанов - русский, простой, так сказать, мужичонка из похоронного оркестра (первая скрипка, господа!), он и чесал в затылке. Точно таким образом чешут пальчики знакомой арфистки Оли по струнам, когда она выводит ласковые мелодии-переборы Рамо или Глюка. Когда-то она поглаживала-почесывала именно так затылок Андрею (тренировалась и в полусне)... Хотя зачем вспоминать милую белогрудую, как свеженаметенный вешний снег, Оленьку, если она уже давно замужем, да и Андрей совсем еще недавно был женат и даже любил абсолютно неразвитую в музыкальном отношении даму...

Надо уходить. Пришел с пустым карманом - надо уходить. Время приходить - и время уходить... Если явится новый Сталин, то, вне сомнения, он более усердно, чем тот, усатый вурдалак, учитывая усталость народа от политики, примется использовать слова и ритмы из Книги всех времен. Время "кюшать" и время "нэ кюшать". Время разбрасывать камни - и время собирать оторванные головы...

Андрей и вправду хотел уже удалиться (был нетерпелив, стоял из чистого мазохизма), да вдруг заметил повернувшуюся возле (и ниже) своего правого плеча тоненькую, обрызганную насмерть духами горделивую молоденькую женщину. Стоит как солдатик или как балерина в классе перед зеркалом. Надо сказать, почти девочка, но очень изысканно и дорого одета.

На ней - голубая шелковая блузка, синяя юбочка с оборками, синие бархатные туфельки с синими камушками на ремешках. Да на левом запястье - серебряный браслет с голубыми камушками, в правой ручке портмоне из синей опять-таки кожи. Личико у девочки будто в белой маске (грим или тонко помолотая мука?) - господи, зачем так мажется? Юная, чтобы показаться еще юнее? А вот волосы светло-рыжие, о которых вполне можно сказать - золотые... нарочито спутанные, как бы мокрыми локонами спускаются до плеч, как у красавицы Венеры на картине Боттичелли... Правда, у той глаза зеленые, а у этой, разумеется, синие, да еще обведены синим карандашиком... русская дуреха. Хоть и выпятила подбородочек, как какая-нибудь американка. Наверное, предобрая душа.

Но когда Андрей заглянул ей в лицо, как шмель в подсолнух, эти глазки, даже не заметив человека, сонно перескочив, уставились на сверкающую витрину. Это уже всерьез. Это уже хамство.

- Вам что-нибудь еще?.. - прыгала птичкой с той стороны прилавка продавщица, видимо, не первый день зная юную гостью.

И юная гостья тихо что-то молвила. То ли "цванциг", то ли "тильзицер"... В общем, нечто иностранное, скорее всего немецкое, со всякими "ц" - близкое к Моцарту. И верно, вот уже продавщица режет ей роскошный, цвета спелой дыни сыр. Лучше бы она этим своим широким ножом взяла да зарезала незнакомку, гордую - ишь, личико вскинула. С такой красотой да с деньгами мелькать в постсоветской стране, когда у многих граждан в кармане пусто, а у отдельных господ с высшим музыкальным образованием, живущих в однокомнатной квартирке на первом этаже, стоят на столике всего лишь три сиротливые бутылки пива (кто угадает - российского или баварского, тому приз - машина "Volvo"! Ха-ха!..) в связи с собственным днем появлением на свет, где уже побывали Моцарт, Пушкин, Вавилов, Микельанджело, но ведь не удержались (грустная шутка), а я еще живу!.. И надо бы чем-то закусить, да зарплаты нет четвертый месяц, если не считать подарка алкашей - червонца - за то, что сыграл им вчера с завязанными глазами "Гоп со смыком"... Да, да, всё так. А когда растерян, и не ты один, когда многие вокруг еще и озлоблены, лица у людей становятся некрасивыми.

Это Маяковский написал когда-то: "Запомните, в шестнадцатом году в Петербурге исчезли красивые люди?.." Так вот, они опять исчезли. И в этакой угрюмой стране выходить на яркий свет подобным красоткам просто негуманно. А она, юная сияющая леди из новобуржуазной семейки, не понимает. Как сказал бы, желчно смеясь, любимый писатель Андрея В.П. Астафьев: "Не понимат! Потому что не проходила ни истмат, ни сопромат!" Вот у нее в проволочной корзинке уже покоятся палка сервелата, кусок сыра в желтой накидке, жестяная баночка с черной икрой и еще стеклянная конусообразная - с красной. И ведь не уходит, зараза, что-то еще берет!

Ясно, как то, что до-диез - это и есть си-бемоль, живет неподалеку, пришла в магазин, где ее знают. Еще раз равнодушно скользнула гляделками своего намазанного отрешенного личика мимо Андрея, мимо всех живых. Вот она, тряхнув золотыми, как бы мокрыми локонами, расплачивается с кассиршей, которая от восторга едва не плачет, принимая ее деньги... Вот красотка-манекен уже за пределами ограды перекладывает покупки в большую кожаную, опять-таки синюю да еще - опять-таки - с синими камушками по углам хозяйственную сумку. Андрей, естественно, ничего не взяв, шагнул следом за светлые цепи и стоял, не сводя глаз с этого равнодушного чуда.

Как дрыгается в кармане в полузабытом детстве гибкий обрывок хвоста, сброшенного ящерицей, так внутри всего существа Андрея, как это бывало с ним только в самые счастливые минуты, запрыгал-засверкал обрывок обольстительной мелодии из "Кармен" Бизе, того самого, о ком сестренка изумленно когда-то спрашивала у нервного угрюмого братца, пилившего на скрипке: "Без чего? Без "э"?"

Что-то в этой синеглазке было ему непонятно. Хотя неспроста она ему в день рождения встретилась, ой не неспроста. Оркестр, вечно звенящий в мозгу Сабанова, замолк. Палочка дирижера, взлетев, замерла.

Спокойно, очень деловито в свои пятнадцать-шестнадцать лет сложив купленное, вскинув небесные глаза - но не высоко, а только до уровня горизонта - чтобы видеть дорогу, да и глядя-то перед собой как-то неопределенно (уж не слепая ли она?), юная богиня пошла себе, неторопливая - цок-цок... не обращая внимания ни на то, что справа, ни на что, что слева (не из английской же королевской она семьи!..) - словно абсолютно уверена, что так и должно быть - она богата и ослепительна, а все вокруг не стоит ни малейшего интереса. И даже когда некий южный товарищ в серебряной двужопой иномарке лихо подвернул к тротуару и, откинув дверцу, золотозубо, горячо, щедро что-то ей предложил на своем орлином языке, она словно и не расслышала его - даже не отодвинулась от края тротуара... Плыла как пава дальше.

А может, у нее горе? Она будто в обмороке? На ее глазах, как на переспелой смородине, дымка печали? Андрей, Андрей, нельзя же так легко судить о человечке! Псих, ты не внимателен! Но увы, нет на ее ласковых глазках никакой дымки печали, а просто они, глаза, струятся мимо всех чужих глаз, словно играют в игру, словно созданы из синего воздуха, как помнишь - в школьные годы колечки табачного дыма выпускали изо рта... уплывают, проплывают мимо, не удостаивая внимания.

В прежнюю эпоху так вели себя, должно быть, дети и внуки членов Политбюро... но те вряд ли сами ходили за покупками? А если этакая блажь и влетала в их пустые, как гитары, головы, то, небось, следом за ними топали секретные охранники.

Оглянувшись, Андрей никакой охраны, конечно, на заметил. Брели, сося розовые шарики на палочках, два молодца в спортивных бликующих костюмах зеленого цвета, да толстая беременная мамаша катила на коляске двойню...

Да хрен с ней, с юной девицей! Может, он встретит сегодня еще и другую. Мало ли на свете иных милых прелестниц, готовых помочь Андрею скоротать вечер, а то и оставшиеся 70 (60, 50, 40, 30, 20, 10...) лет. И вообще, зря мы придаем значение событиям, совпавшим по времени с неким важным для нас событием. Встреть он ее вчера, не в день рождения, - и внимания бы не обратил, ибо не ждал ничего такого уж особенного от жизни, был весел, сыт, рассеян.

Так что же он, до сих пор стоит, глядя вслед пропахшей парфюмерией до пят незнакомке?! Уставился на пустышку, которую родители нарядили, как елку!.. Андрей скрипнул зубами, крутнулся на стертых каблуках и пошел вон. Да, да, именно - вон, ему всегда нравилось это слово. "Вышиб дно - и вышел вон. Пушкин."

И замерший было оркестр грянул продолжение - и его, Андрея, скрипка там ослепительно пела и царствовала...

В этот вечер он медленно пил пиво, заедая копченой рыбьей мелочью, купленной у мужичков на углу, и тускло смотрел, раздвинув тюлевые шторы, на улицу. Квартира ему попалась при размене, как уже отметил автор этого печального повествования, на первом этаже. Ночью в окно совались любопытствующие бомжихи - приплющивали к стеклу широкие носы и свинячьими глазками многообещающе моргали. В ответ на это Андрей хватал инструмент и, встав в демоническую позу, изрыгал несколько резких диссонирующих звуков. Испуганные дамы бальзаковского возраста мгновенно исчезали, как странные видения ночи. Державин бы написал "нощи".

Но тоска - это не ария Тоски, это ближе к волчьему вою... Андрей недавно и сам, напившись вдрызг после удачной панихиды (хоронили местного уголовного авторитета, заставили играть два часа подряд, но и заплатили щедро...), приплелся домой уже ночью и, открыв форточку, высунул далеко в темноту руку - вдруг кто-то заметит да и пожмет ее... Точно так делал Андрейка в детстве, в звездные ночи, надеясь, что ему пожмет ее с небес марсианин!

Но сегодня-то что делать? Взять скрипочку да заиграть бешено? Новые, еще мало знакомые соседи начнут стучать в стены. А если сказать им: платите, тогда не буду играть? И кто знает, может, и заплатили бы? Говорят, в Ереване есть (или был? Слышал лет семь назад, во времена СССР) некий хирург-академик, которому несли взятки, лишь бы не он оперировал... Но ведь Андрей замечательный скрипач, умеет и хорошо играть... Правда, теперь желательны, господа, помедленнее вещи... Рука, рука. Но что о ней говорить?! Андрей пил и не пьянел, хотя был голоден с утра, как в светлые консерваторские годы... Но тогда-то грели мечты о мастерстве и всемирной - не меньше! - славе.

Всю-то я вселенную проехал -
нигде милой не нашел!..
Я в Россию возвратился -
сердцу слышится привет...

Открыл футляр - похожая на маленькую тупую женщину, красная скрипка возлежала на черном бархатном ложе. Каждый раз нужно цепко ее хватать, уговаривать, учить говорить чистым голосом. Скрипочка была недорогая - видимо, беспородная. Андрей купил ее еще в юности в комиссионке - заработал в речном порту за полтора месяца погрузкой картошки и цемента... Корпус по цвету, как кипрейный мед или даже сургуч. С одного бока, на обечайке, - царапина в виде буквы "V"... Впрочем, она аккуратно замазана прозрачным лаком. Колки по форме несовременны - с крылышками, как у бабочек. В эфы заглядывай, не заглядывай - никакой этикетки мастера на нижней деке не увидишь. Но звук радостный, плотный, если не форсировать игру... Кто знает, кому ранее принадлежал инструмент. Андрею покупка досталась в годы первого исхода евреев из СССР... еще Брежнев был жив...

Имелась, правда, еще одна скрипка, на которой Андрей играл в восьмидесятые годы, солируя в оркестре филармонии. Почти черная, плоская, с чуть удлиненной "талией" - говорили, будто бы изделие Витачека... Но она есть собственность филармонии, покоится ныне в специальном сером сейфе в кабинете директора... доведется ли еще Андрею взять ее в руки?..

Выскочил на улицу. Нет ничего горше одиночества в позднелетние вечера, когда уже рано темнеет, улицы пахнут фруктовой гнилью, когда низко носятся ласточки в померкшем серо-багровом небе... впрочем, скорее всего, летучие мыши. Да, да, морда одиночества - это сморщенная мордочка летучей мыши, которая вцепилась лапками в твои волосы и нюхает их...

Постоял - вернулся в подъезд, сунул походя, машинально руку в почтовый ящик - странно, шебаршит некая записка. Прошел к себе, включил свет: " Г. Сабанов! (Раньше написали бы "Т." или "Тов." Сабанов. А "Г." - это как говно. Уж пишите "Гос.") Мы приглашаем вас выступить у нас, в детском приюте по ул. Свердлова, 3-А завтра, в 14 часов. К сожалению, оплатить игру не сможем, но чем сумеем отблагодарим. Убедительная просьба - не отказать. Дети ждут." Неразборчивая подпись.

Дети ждут? Хорошо, он сыграет им. Что исполнить? Вокализ Рахманинова? "Лебедя" Сен-Санса? Ну и, если захотят петь, Андрей подыграет несчастным сиротам... Детям надо бесплатно помогать. Он тоже был дите. Ей богу.

Спал, накрывшись с головой, и грезил музыкой... И до сих пор он так спит, и до сих пор грезит. И всю жизнь ночами мерзнет...




2. СОН САБАНОВА

         И вот иду я, как по льдинам, по облакам - и я предстал
перед суровым властелином всех этих рек, огней и скал.
         Похож он чем-то на Толстого, и на Бетховена похож.
В одной руке - святое слово, в другой сверкает дух, как нож!

         Я лепечу ему: скажите, мы Вашим движимы умом,
иль в муравьином общежитье своими мыслями живем?
         Заранее, скажите, Боже, любая пишется судьба,
иль я могу свободно тоже, как Вы, туда лететь, сюда?

         Иль все обман - и труд напрасный, и это только сны мои.
Я как машина в день ненастный не выскочу из колеи.
         Иль есть простор, пусть малый, право, как у боксера, что в углу
подныривает влево, вправо - и выскочил... и я могу?!

         И рек Господь страшнее грома, да так, что онемел я весь:
ты не доволен кровом дома? В тебе к чужому зависть есть?
         В тебе от злобы кровь застыла? Что гнешься, аки ствол свечи?
Уж не мечтаешь ли постыдно прелюбодействовать в ночи?

         Или воруешь? В тайном блуде и пьянстве тратишь жизнь свою?
Но есть вокруг святые люди - не любишь их? - Я их люблю.
         Я всех люблю и всех жалею. Но я хотел бы все же знать -
могу ль пойти тропой прямее, куда никто не станет звать?

         Могу ль дерзнуть на то, о чем я мечтаю в самом сладком сне?
Иначе жизнь моя никчемна - как с черным спрутом на спине.
         Иначе жизнь моя нелепа - я тридцать лет в толпе плетусь?..
Но потемнев, молчало небо. Пила и пела наша Русь.

         А может, сами сочинили мы Бога?.. Людям нужен стыд,
и нужен тот, кто в страшной силе нас всех, безмолвствуя, простит?
         А чтоб ступни его весомей - он должен выше быть людей...
И снится мне земля соломой - с пожаром мчащимся по ней...




3.

Детский приют располагался в двухэтажном деревянном доме, обитом зелеными плашками в "елочку". Одна из стен - левая, если смотреть с улицы, с пустыря, - выпучилась, словно там некий карман, куда дети насовали всякого своего добра. Дощатая крыша также казалась зеленоватой, но не от краски - от плесени и наросшей травы. Зато над ней горделиво торчала самодельная телеантенна и вертелся флюгер с жестяным петушком.

Ворот не было - от них сохранились выщербленные кирпичные столбы, между которыми стояла женщина средних лет в белом халате, с ячменем на левом глазу и шерстяной ниткой на правом безыменном пальце. Она держала в руке пучок желтых хризантем.

- Вы Сабанов? - Она протянула человеку со скрипкой цветы. - Вера Александровна. - Мятое доброе ее лицо улыбалось. - Мы уж боялись, что не придете... Дети так готовились.

По скрипучей деревянной лестнице, где некоторые истертые ступени напоминали седла, они поднялись на второй этаж.

- Сразу к людям? - волнуясь, спрашивала воспитательница. - А может, вам что нужно? Вы скажите!

- В каком смысле? - нахмурился Андрей. Проклятая память... Почему-то вспомнилась знаменитая фраза Державина, которого лицеисты с благоговением ждали в зале, а он, появившись, с порога: "А где тут у вас, голубчики, нужник?"

- Нет, нет, - повторил Андрей. - Мне ничего не нужно, я сразу.

Вошли в большую комнату. Увидев дядю с футляром, дети вскочили и зааплодировали. Андрей, смущенно озираясь, кланялся. Видимо, это их "красный уголок" - висят портреты Ломоносова, Гагарина, Ельцина и Александра Матросова (с каких же времен он сохранился тут - точно такой висел в школе у Андрея?..) И конечно, неизбежный лозунг, начертанный зубной пастой на красном ситце: "Учиться, учиться и учиться!" Фамилия Ленин стерта, почти не угадывается - на этом месте клубится лишь бледное облачко.

Знали бы они, какая буря спит в этом облачке..

Андрей достал скрипку и смычок. Дети замерли. Собираясь в приют, Андрей надел свой единственный приличный костюм с заштопанным еще Людмилой левым локтем, но был, конечно, без галстука - хомуты на горле мешают работать. Впрочем, любимую "бабочку" вишневого цвета нацепил бы для важности, да потерял на каких-то поминках еще зимой...

Среди детишек, которые сидели поближе, Андрей сразу выделил для себя главного слушателя (он всегда так делал) - мальчика лет шести-семи в сиротской белой рубашке. Стриженый наголо, красноухий малыш уставился на гостя с трогательной гримаской - вот-вот расплачется. Наверное, любит музыку.

- Дети, вот это - скрипка, вы, конечно, знаете. Она из дерева и струн, как гитара. Когда-то считалась вульгарным инструментом простого народа. Но постепенно все поняли - это божественный, самый таинственный источник наслаждения. Она может петь, как человек... - Андрей повел рукой, и нежная мелодия пролетела по комнате. - Может - как флейта. - Андрей приложил смычок в самом низу, у подставки - и возник свистящий звук... А если вот эту штуку надеть сверху... гребешок... - Он посадил на струны сурдинку. - Голос у скрипки становится тихий, ласковый, как у мамы... - Ох, зря он сказал, как у мамы. Сразу глаза у детей намокли. И торопясь отвлечь музыкой повеселей, Андрей заиграл менуэт Боккерини...

Дети слушали, затаив дыхание, открыв рты, а стриженый мальчик - весь точно обмирая, наклонился вперед, веки как у птички легли на зрачки... И когда Андрей закончил, и все захлопали в ладоши, он не сразу опомнился и тоже захлопал зябко согнутыми ладошками.

В детстве Андрей точно так же обостренно воспринимал музыку. Не отходил от радиотарелки. А когда мама привезла из города патефонную пластинку и под иглой сверкающий страшный оркестр и хор грянули что-то мучительное и мрачное из оперы "Мефистофель", Андрей, корчась, лег на пол, словно ему в живот ткнули гвоздем... Его трясло, как электрическим током.

Исполнив для детей вокализ Рахманинова, скрипач увидел - бледный мальчишка спрятал от холода и переживаний руки меж коленками. И Андрей заиграл песенку про Антошку, которого зовут копать картошку...

А ведь у Сабановых мог быть такой сынок. И уже намечался ребенок, засветился, как новая звезда в космосе... Но скудость жизни и устойчивое неверие Люси в талант мужа привели к беде - жена тайком сбегала в больницу... Если бы хоть немного помедлила!.. В связи с неким новым праздником демократической России городские власти пошли на неслыханный шаг - дали музыкантам филармонического оркестра квартиры. И им, Сабановым, тоже выделили, и они с Люсей, не веря в свое счастье, переехали - да что "переехали"?!. Пешком перебрались - с улицы на улицу - из общежития химзавода в светлую двухкомнатную квартиру с кухней и ванной.

Но что-то уже надорвалось в их отношениях. Люся ночами плакала, а днем злилась по любому поводу. И глядя однажды на ее пухлое кошачье лицо, Андрей вдруг понял, что не любит ее. И даже в иные минуты ненавидит в глубине души эти покатые плечи грузчицы пороховых мешков, квадратный зад... и особенно ее теперешние поползновения как бы поинтересоваться музыкальной карьерой Сабанова...

Но как бросишь человека? Мы все воспитаны на русской классической литературе, проповедующей крест, который нужно достойно нести. К тому же остались и в новом времени "советскими людьми". Вот если бы Люся изменила... а тут просто не мила. Наверное, и ЗАГС не разведет? И женился-то Андрей на Люсе легкомысленно: вернулся из армии - на танцах в ДК Сибстали именно Людмила Николаевна Иванова первой попалась ему в горячие нервные руки...

И что же теперь было делать? Андрей пил и, разумеется, не с ясного разума пошел на грех. Он давно понял, видел ясно - рука больна (это лечить умеют только за границей), и ему никогда уже не стать великим скрипачом... И Андрей поехал летом к родственникам Люси, чего раньше избегал. Работая на строительстве новой бани, позволил шурину, алкашу в темных очках, уронить себе на пальцы тяжелые листы шифера... но перестарался в своем мазохизме... Листы, поданные с кузова машины, скользнули друг по дружке и своими извилистыми краями чуть не оттяпали, как тесто на пельмени, обе ладони Андрея. Слава богу, косточки остались целы, но шрамы долго не заживали.

И вот квиты - Андрей теперь не будет мучить равнодушных к музыке людей своей скрипкой, зато у Люси отныне есть квартира... готов уйти-с... Но Люся, понимая, что это как бы она погубила окончательно судьбу музыканта, настояла на размене... И уже сколько?.. года полтора Андрей Сабанов живет одиноко в однокомнатной. Слышал, что Иванова будто бы вышла замуж за парня из ее деревни - вместе учились в школе.

Дай ей бог счастья. Но, конечно, не с человеком искусства. Даже если ты во прахе лежишь, волосами оброс, ракушками покрылся, женщина должна верить в твои запредельные силы - иначе она не может считаться Музой...

Мальчик слушал скрипку - Сабанов играл неизбежного на подобных концертах романс Свиридова из кинофильма "Метель" - и круглые глаза сироты напомнили Андрею его собственные глаза на детской фотокарточке. Только у этого мальчика носик вздернут, а треугольные губки скорбно поджаты, как у Д.Д. Шостаковича. Наверное, много недоброго испытал...

- А теперь, дети, - поднялась женщина в белом халате, - мы поблагодарим нашего замечательного музыканта. Как мы это сделаем?

- Можно мне?.. - вышла девица в черном узком платьишке с красным бантом в волосах и вдохновенно-заученно начала (такие девицы есть и будут всегда):

- Музыка вдохновляет на труд, музыка утешает в часы горя. Музыка дает силы, как волшебная вода - только испей ее. Одной любви музыка уступает, сказал Пушкин, но и любовь мелодия. Вы, Андрей Михайлович, в нашем городе - как Паганини в Италии... Мы знаем и любим ваше творчество. Ваше удивительное мастерство помогает всем нам жить...

"Да позвольте, откуда вы знаете про мое творчество?.." - помрачнел и согнулся от стыда над столом Андрей. Всегда вспыльчивый, уже хотел замахать руками и выбежать, но перехватил умоляющий взгляд доброй воспитательницы (бровки вскинулись, как мамины прищепки на бельевой веревке). Мол, пусть говорит - это же она своим сверстникам говорит...

Андрей более старался не слушать - только сердце ныло от выспренней лжи, среди бела дня он будто в сон погрузился.

-...Мы обожаем ваш вкус, ваш ровный чистый звук... мы гордимся, что живем с вами в одном городе... в одно время... - лепетала где-то вдали девица с красным бантом.

Ну не для издевки же они! Что-то про звук... Наверное, прочитали аннотацию столетней давности в буклете симфонического оркестра, еще первого состава, когда его, Сабанова, - неслыханное дело - похвалил заезжий дирижер. Но служба в армии, беготня с гранатометом на морозе, ледяные ночи в казарме ослабили пальцы...

Словно сжалившись над скрючившимся музыкантом, Вера Александровна громко зааплодировала девице, которая тут же послушно умолкла и сгорбившись - чтобы выглядеть скромнее - пошла на место... Воспитательница торжественно объявила:

- А теперь, Андрей Михайлович, дети приглашают вас в нашу столовую... не откажите.

Детвора вскочила, однако тут же, сдерживая себя, образовала примерную колонну, которая медленно потекла мимо гостя в коридор, а уж оттуда - с топотом и визгом - посыпалась вниз, на первый этаж.

Столовая была тесная, низкая, здесь пахло хлоркой, на сдвинутых буквой "П" алюминиевых столиках стояли тарелки с хлебом и валялись россыпью алюминиевые ложки и вилки - некоторые из них скручены в пропеллер. На обед поварихи подали - среди них и сама Вера Александровна в белом халате - вермишель с тушенкой, жидкую манную кашу, кисель.

- Кушайте! - укоризненно глянула воспитательница на Сабанова, который сидел, зажав между колен футляр с инструментом. - Инструмент можете отставить в сторону - никто не украдет. Верно, дети? А мы сейчас, раз-два, вспомнили... вилку надо держать в какой руке?

- В ле-евой... - ответили дети, уже хлебая ложками кашу и вермишель, но держа в левой вилки.

Андрей тоже взял легкую, жирную на ощупь ложку и увидел, что мальчик с круглыми глазами сидит неподалеку - смотрит на музыканта. Вдруг он встал, подошел и протянул гостю кусок хлеба.

- Ты чего?.. - неловко спросил Андрей. - Кушай сам.

- Ну, сядь рядом, раз уж подошел сюда, - разрешила Вера Александровна. Мальчик продолжал стоять. - Он у нас славный. Да вот - потерялся. Не знает, где его родители... - И шепотом, на ушко Андрею. - Сняли с поезда... Говорит, три раза проехал страну... вроде немного повредился умом. А так - умный, таблицу умножения знает.

В разговор вмешался лысый старичок - его Андрей сразу и не заметил. То ли завхоз, то ли тоже - воспитатель, он вышел с благодушным видом из-за столиков - пузатенький, в подтяжках крест накрест, весь сверкает - лысиной, пряжками и зубами, белыми, неправдоподобно молодыми:

- Молодой чел-эк!.. Рады видеть вас в наших пенатах! Вы кушаете с нашими детьми, мы оценили ваш поступок... не брезгуете! Но вы не можете не видеть, в каком положении пребывает бездомная молодежь России. И ее все больше, не побоюсь этого слова. - Он клонит круглую обритую голову к плечу и, вынув белый платочек из кармана, мелко смеется, радуясь быстрым смелым словам, которые летят из его рта. - А президенту наплевать с высокой башни, и всем его опричникам наплевать. Не правда ли? - Он тщательно вытирает уголком платка зубы и убирает его. - Вы кушайте, кушайте! Я отвлеку только на минуту.

Вынув из кармана пиджака сложенный вчетверо лист бумаги, он нацепил очки - и сразу лицо его стало пугающе строгим, значительным. Андрей тут же вспомнил несколько человек, похожих на этого старика - идиота-военрука в школе, ефрейтора в армии (который командовал: копать отсюда до обеда!..) и собственного отца - да, таким он тоже бывал...

- Молодой чел-эк, мы уже обратились ко многим знаменитым писателям и художникам. Нас поддержали. Подпишите и вы наше требование - президента и правительство немедленно в отставку. Согласны? Дети, которые так любят вашу музыку, все до единого подписали, верно, дети?

Дети молча и растерянно молчали, глядя то на гостя, то на старика.

- Я вообще-то музыкант, вне политики... - краснея, пробормотал Андрей.

- Но вы гражданин, - подскочил на каблуках толстяк, сверкая очками. - Вы же видите - страна в руинах... искусство не поддерживается... Вам в филармонии не платят зарплату уже сколько? Пятый месяц?

- Четвертый... ну, не важно...

- Нет, это очень важно! Очень!

- Владимир Ильич, - остановила его нерешительно воспитательница. - Может, дадим нашему гостю подкрепиться?.. А все остальное сделаем позже, в рабочем порядке? - Она тоже знала необходимые старые слова.

- Да конечно, вы ешьте, ешьте! - сняв очки, заулыбался старичок и снова достал белый платочек. Но продолжал цепко, не мигая, разглядывать жидкого в кости, с мальчишеской русой челкой гостя. - Потом так потом.

Но кусок уже не лез в горло. Андрею показалось - дети разочарованы его нерешительностью.

- Я хочу сказать, - невнятно заговорил Андрей, обращаясь, пожалуй, именно к ним. - Я понимаю, ужасно, что вот так пока не налажена наша жизнь... Но мы будем к вам приходить... я поэтов приведу, сказочников... - Он говорил не то, но коли начал, надо было что-то сказать. - Очень желаю, чтобы нашлись ваши родители... ваши близкие...

- А то возьмите да усыновите! - воскликнул старичок, обрадованный возможностью продлить разговор. - Вот будет почин! Всем починам почин! Если все музыканты-писатели России возьмут себе по одному ребенку... это же целое поколение образованных людей вырастет! - И он снова вытер платком свои сверкающие зубы.

В столовой стало тихо - только слышно, как хрипит в легких у сидящей рядом доброй воспитательницы..

- Да я неженатый... мне пока затруднительно... Возможно, попозже... да?.. - бормотал Андрей, глядя под ноги.

Снова Вера Александровна выручила его:

- Да выпейте хоть киселя!.. Вот ваш кисель, - она пододвинула по столу стакан с красной жидкостью. - И не брезгуйте... до дна.

Еще не поняв, что это может означать, и чтобы хоть как-то уйти, наконец, от страшной для детей темы, Андрей взял и махнул - считай, до дна - жгучий спирт, разведенный сладким киселем. Поперхнулся и под общий хохот - дети-то вряд ли поняли, что он выпил - сам заулыбался.

И не зная, что еще тут можно делать дальше, Андрея достал из футляра между ног скрипку. Играл, что в голову придет - "Спи, моя радость, усни" Моцарта, вальс из оперы Вебера "Волшебный стрелок"... А потом стал торопливо рассказывать, не мог остановиться:

- Самым знаменитым мастером, изготовлявшим скрипки, был Страдивари. Он жил в Италии. Вот он ходит, рассказывают, вдоль заборов, пощелкивает по доскам, выстукивает... звук понравился - оторвал доску и унес домой. И никто на него не обижался. Понимали - из этих деревяшек он делал скрипки, которые стоили дороже золота... Конечно, я не призываю вас отламывать чужие доски, - вдруг стушевался Андрей, увидев, как насмешливо смотрит на него старик. - Я к тому, что талантливые руки могут из ничего сделать что-то очень хорошее... Один бездарный мастер купил у него самую бесценную скрипку, разобрал на части, чтобы из таких же частей повторить самому... Но его скрипка не пела, а визжала, хрипела... Даже дети Страдивари, от которых отец не прятал своих секретов, не смогли создать такие волшебные инструменты. Это дар божий... И любой талант - дар божий...

- Талант принадлежит народу... - погрозил пальцем лысый старик. - Он дан вам народом, через школы... через родителей...

- Да, да, - кивнул Андрей, лишь бы отвязался человек. И продолжал, обращаясь к детям. - И в каждом из вас он есть... надо только понять, в чем он...

Когда, наконец, вся эта мука - напряженные глаза детей, поминутные попытки круглоголового старичка перевести разговор на политические проблемы - кончилась, и можно бы убежать, воспитательница взяла гостя под руку, обмякшего, будто ослепшего, и повела в комнатенку дирекции, здесь же, на задах столовой.

В кабинете стояли двухтумбовый стол, два стула и складские весы. В углу белели метровые мешки с чем-то сыпучим. Криво висел портрет Макаренко.

Женщина достала из-за стола и протянула музыканту тяжелый полупрозрачный пакет размером с подушку.

- Это что? - смутился Андрей.

- У нас нету денег, - жалостно заглядывала ему в глаза Вера Александровна. - Мы - товарами. Вы уж извините, Андрей Михайлович, просто так отпустить не можем. Мы же знаем, что и людям искусства кушать надо...

- Нет, нет!.. - Андрей попятился, споткнулся о весы.

- Сами дети так проголосовали, не верите? Они же все теперь понимают... - Женщина держала перед ним мешок. Веко с ячменем на ее левом глазу дергалось.

- Что там? - в сотый раз краснея в этом заведении, тихо спросил Андрей.

- Сахар. Манка.

- Я не ем сахар и не ем манки.

- Ну, хоть что-нибудь возьмите! - Воспитательница повела взглядом по комнате.

Андрей топтался у самой двери.

- Чего они не едят?.. - наконец, с кривой улыбкой выдавил из себя. - Чего не любят?

- Морскую капусту, - легко ответила женщина. Рассмеявшись, показала на подоконник, на котором высилась горка жестяных банок с зелеными наклейками.

Но только раскрыла она зев пустого пакета с Кремлем на боку, как на пороге возник бритоголовый старичок, в руке он держал лист бумаги.

- Нет, нет... - запротестовала воспитательница, вдруг перейдя на тоненький голосок. - Умоляю вас, Владимир Ильич!.. мы договорились обо всем этом в следующий раз? Вот, берет только капусту... говорит, то, что дети не любят.

- Это он молодец. Хотя морская капуста тоже полезна, - закивал старичок, с сожалением убирая документ в карман. - Вы играете на свадьбах и похоронах, молодой человек. Ничего, скоро сыграете на похоронах этой власти. Вы же не можете поддерживать власть воров? Разрешили воровать. Ленин разрешил производить и торговать, а эти - воровать. Кто успел, тот и съел. - Он ухмыльнулся до ушей и достал белый платочек. - На деньги, которые выделил коллектив, получится... банок десять?

- Возьму три, - отрезал Сабанов. - Раз уж вы настаиваете. - И, кивнув воспитательнице, зажав подмышкой футляр со скрипкой, с гремящим пакетом в руке выбежал вон из деревянного дома, чтобы не видеть больше, как этот старик будет протирать до блеска свои молодые белые зубы.

И вообще, Господи, как все это мучительно!

Нужно ли говорить, что теперь, оказавшись на улице, Андрей вмиг опьянел. И побрел медленно, не зная сам, куда ноги приведут.

"Почему же я не спорил с этим старым хреном? - начал он вяло упрекать себя. - Сегодня есть главное - свобода. Да, да, но почему стыдно об этом говорить?.. Особенно в детском приюте. Старик закричит: свобода от родителей?.. свобода от нравственности?.."

И увидел, что стоит возле магазина, того самого супермаркета, где вчера встретил набрызганную духами, намалеванную - словно в белой маске актрису японского театра - юную дурочку с глазами, высокомерно глядящими сквозь всех. И подумал: "А вдруг она и сегодня тут что-нибудь берет?" И сам себе признался, что девочка - красоты невозможной.

И вдруг его обожгло: "Болван! Да она из таких же сирот, каких ты сегодня видел! Ее удочерили! Нарядили! И учат ни с кем не разговаривать. Идиот! Вот кто она!.."

И она показалась в дверях супермаркета - да, да, это не кто-нибудь другой!.. - видимо, все уже купила и собралась домой. Одетая точь-в-точь как вчера, намазанная как вчера, только личико грустнее да синевы вокруг глаз побольше. Может, приемные родители поругали, а то и побили ее.

"Да, да, как же я сразу не заметил! Она и шагать-то старается, как модели на подиуме, бедрами вперед. А смотреть на других людей просто боится."

Опьянев почему-то еще сильнее (надо было поесть каши-то, поесть!), Андрей с футляром в одной руке и брякающим пакетом в другой, тащился следом за девчушкой. Остановить. А о чем спросить?

Она шла по прямой, высоко подняв голову. Андрей вспомнил, как в приюте детей учат не торопиться к столу, а в столовой - держать вилку в левой руке. Она тоже учится держаться, как воспитанная юная дама. Конечно, детдомовская.

Ах, как хорошо - на пути светофор! Да здравствует красный цвет даже в эру демократии! Все остановились - и, представьте себе, красотка тоже. Андрей, пользуясь моментом, чтобы получше рассмотреть ее, быстро ступил на асфальт улицы в полосах "зебры", и этак лихо повернулся к своей возможной судьбе... Ведь ничего на свете нет случайного, ничего нет случайного! Увы, юная мамзель с белым накрашенным личиком стояла, слегка морща лобик и глядя сквозь Андрея, словно он был стеклянный.

Впрочем, пауза не затянулась, Сабанова тут же едва не сбила машина - за спиной завизжали тормоза... зашипели колеса, как сало на сковородке... И грянули хриплые выкрики:

-... твою мать!.. мать!.. мудак!.. Ты чего тут?.. обосрался, чего стоишь?.. мать!..

К счастью, не оказалось рядом милиции, забрали бы музыканта... ведь еще и нетрезвый... Ах, если бы забрали - девица, возможно, обратила бы внимание на уводимого в наручниках... хоть засмеялась бы вослед... Но вряд ли! Минуты две уже гремел, как гром из облаков, русский мат-перемат со всех сторон, а незнакомка и бровью не повела - все так же стояла, наморщив озабоченно лобик, перед несносным красным светофором. Спокойно, как умудренная жизнью старушка.

А может, она и есть старушка??? Ей сделали подтяжку на морде или как там называется? И ей уже ничего не интересно?

В секунду, когда загорелся желтый, и красотка с удовлетворением уже чуть подняла правую ножку в синей туфельке с синими камушками на ремешке, чтобы ступить на асфальт, Андрей нарочито громким, актерским голосом спросил - правда, глядя в сторону - на случай, если она оскорбит насмешкой (а он тут же ответит, что обращался не к ней, а... к кошке, рыжей, безухой, которая сжалась возле дымящей урны):

- Вы тоже - любите - немецкие - сыры?

Не слышит!!! Может, глухая? Говорить говорит, но не слышит? Прошла мимо, вильнув бедром. Наверное, ей папа наобещал в мужья красавца шотландца или негра с золотым гнутым ломом на шее. Может, именно такому гостю в доме и несет юная раскрашенная особа всякие вкусности из магазина. Ступает звонко по каменной земле, не глядя ни вправо, ни влево, отчуждая всех.

Андрей снова обогнал ее и, дурашливо раскинув руки с футляром и пакетом, замычал в лицо:

- Слушай, давай я тебя удочерю? У меня тебе будет лучше! Я из тебя человека сделаю!

И только тут незнакомка словно споткнулась, ее глазки быстро - словно в молнию - раза два заглянули в душу Андрея - и отлетели:

- Вы с ума сошли, - тихо сказала она. - Я - женщина. Пропустите.

- Ну-у, если женщина... - Андрей никак не мог понять, что его с такой силой тянет к пустенькому существу. Хватит же, болван, отойди в сторону. - Если женщина - выходи за меня... Я буду любить тебя больше, чем твой миллионер. - Он продолжал бормотать скорее по инерции. - Буду любить как небо - и птиц... как попугай - музыку... А?

Ничего не ответив, только снова озабоченно наморщив белый лобик, она скользнула мимо - и, нажав на кнопки, скрылась за железной дверью подъезда краснокирпичного дома с арками и башенками - он недавно тут вырос, на проспекте Мира, прямо в центре города. Вот оно что. Действительно, жена богача.

Шел бы ты подальше, Андрей, пока тебе рыло не начистили, в скрипку не нассали, да еще твоими же банками с капустой в спину не засадили.

И правда - он услышал негромкий насмешливый голос:

- Чё ищешь, парень? Вчерашний снег?

Обернулся - двое громил, впрочем, с добродушными лицами, в зеленых шелковых спортивных костюмах. Да, он их уже где-то видел. Это ее охранники? Ну, тут и вовсе круто. Вали домой, Андрей Сабанов. Кто ты такой для таких девушек?

И он побрел домой - со своей дешевой скрипкой в футляре и тремя банками морской капусты...




4. СОН САБАНОВА

         И я спускаюсь к Вельзевулу. В аду вокзальный душный гул.
Сидит, ружьишку дуя в дуло, на старом стуле Вельзевул.
         Мычит, ногой бутыль катая. Лицо - как кованая медь.
О чем спросить бы негодяя? - Могу я раньше умереть,

         знаком с шагреневою кожей... Добавил бы таланту мне! -
Моргает тускло глаз заросший, как ноготь мертвеца на дне.
         - Не прыгай предо мной, как заяц! Итак, я помогу тебе -
но дашь, о чем и сам не знаешь, чему лишь быть в твоей судьбе.

         (Чего еще я сам не знаю? Что явится в судьбе моей?
Да вряд ли... только скука злая да пара скомканных рублей.
         Давно я одинок на свете, давно в ночах я одинок.
И может быть в моем ответе одно согласье, видит Бог.)

         И сатана рычит довольный: - Коли согласен - по рукам...
И только в сердце стало больно, как будто побывал он там.
         Зато идти по красным углям не жарко и не трудно мне...
И вот к себе вернулся утром - а что же это на стене?!.

         Висит посол нечистой силы - моргает глазом паучок...
Нет, показалось. Отпустило. Я все ж договориться смог!
         А он того не знает - знайте! - жизнь моя в будущем пуста...
А я прибавил ли в таланте? О, пятипалая звезда!

         Рука работает на скрипке, как десять самых быстрых рук.
Но почему же без улыбки стоит во тьме мой старый друг?
         Но почему же звука нету - хоть весь я изодрал смычок?
И я кричу живому свету: какой же в договоре прок?!

         И вдруг встают сверкая залы, где лампы - будто виноград,
где мчится - на меня, пожалуй - аплодисментов водопад!
         Дворцы Парижа, Вены, Бонна... газетный снег... радиогам...
И только сердцу больно, больно, как будто побывал он там...




5.

"Все бред. Возможности упущены. И мы не Моцарты, не Пушкина. Если бы в свое время не жил в сырой избе на свайках у болотистой протоки... да и другой наш сельский дом возле оврага был не лучше - весь в щелях... если бы уехал в молодости учиться в Ленинград, а ведь советовал один бывший ссыльный музыкант, дед с лицом Мефистофеля, даже адреса питерских коллег предлагал... Впрочем, и Питер - сырой город... и дело не только в артрите... В конце концов, полечился бы на грязях... совсем рядом есть озеро Учум, многие музыканты приезжают руки-ноги там погреть... Вот если бы ты умел верить в себя, сковывать свои нервы... не падать в обморок, когда работа идет не так прекрасно, как хотелось бы... если хладнокровно медлил бы, не летел на сладостный огонь - женился не на Людмиле, а на девушке высокообразованной, нежной, которая любит музыку... если бы... то был бы сейчас не Андрей-скрипун, а маэстро АНДРЕЙ МИХАЙЛОВИЧ САБАНОВ. Не таскался бы по свадьбам-панихидам... Если бы."

Все - если бы. Да у самой матушки-России каждое десятилетие в судьбе это "если бы"! Но что на Россию ссылаться? Тебе кто мешал?..

Поел с хлебом морской капусты, запил водой из-под крана и сел у окна, подперев лицо ладонью, как Аленушка у озера на картине Васнецова. Его и дразнили в детстве девчонкой. Он был, как девчонка, хил телом, его били ровесники. Но упрямый и бледный, отрастив волосы до плеч, Андрейка постепенно отвоевал себе пространство в стороне. По настоянию матери пошел учиться в седьмом классе еще и в музыкальную школу, которую закончил на пятерки. Всегда на чем-нибудь тренькал - на пиле, когда дрова пилили, на стаканах, налив в них разное количество воды...

"Но разве тебе не везло? Мама, продав теленка, не тебе купила в детстве скрипку-четвертинку? И все в деревне вокруг терпели, когда ты во дворе пиликал на ней до ночи. Даже Райка, рыжая дворняга, тебе подвывала... Все впустую. Ничего из тебя не вышло. Ты - посредственность. Способная посредственность."

Уже тогда от боли в пальцах мутилось сознание... переигрывая, торопясь, доводил себя до бешенства... и нет, не тщеславие подгоняло, било в спину кнутом - страсть к совершенной игре. Падал возле дров, жевал в бешенстве опилки... И опускались руки, неделями ничего не делал. Шлялся с двоечниками из младших классов.

Получив "аттестат зрелости", по совету сестры без особой надежды поехал в город, в недавно открывшуюся консерваторию. И его в этом огромном белом доме с колоннами и зеркалами - бывшем дворянском собрании - приняли с первого захода! Профессор, похожий на Чайковского, проверил слух и внимательно осмотрел пальцы бледного сутулого парнишки... Ласково посоветовал немного укоротить космы: "Попадет волос под волос смычка - запутаетесь как ведьма..."

В школе Андрей не блистал знаниями, а здесь не пропускал ни одного занятия - не только сольфеджио и прочие обязательные уроки, но и бегал на класс композиции, он помнил - Паганини был еще и композитор... И профессор Куликов поощрял Сабанова - и Андрей делал, по словам учителя, грандиозные успехи, играл соло на студенческих вечерах... Но неожиданно Куликов упал на лестнице консерватории, умер от разрыва сердца. А новый учитель - старец Рокетский со впалыми щеками (они у него как эфы на скрипке) из Одессы - сказал, что Андрей не так держит пальцы, слишком шикует смычком, надо строже:

- De'tache', если оно связное, должно быть плотным, как кирпич (это про серию кратковременных штрихов смычком)... А пиано не должно быть рыхлым, как сидение дивана... - Одним словом, начал переучивать. И дело у Андрея пошло наперекосяк.

И не с кем было посоветоваться. Друзья-завистники с ухмылкой отворачивались: каюк любимцу Куликова... Ему б уехать в Ленинград, где командуют несколько "куликовцев", но Андрей нерешителен... А дома в селе трагедия - даже письма получать оттуда мучительно... Сабанов-старший, служивший в милиции райцентра небольшим начальником (пожалуй, даже сейчас Андрей затруднился бы назвать должность), был уволен по причине задиристости: толкнул кулаком в грудь сослуживца, который ругал Сталина. Старику бы радоваться, что теперь сокращения проводятся тихо, без расстрелов (вон что пишут про его любимые 30-50-е годы!), а он запил. Еще вчера ходил надутый, важный, подолгу отчитывал пьющих плотников, заваливших улицу обструганными бревнами, а теперь сам стоял у какого-нибудь оврага, глядя вниз, покачиваясь и скрежеща зубами. То ли от срама сгорал (отстранили от власти! Люди могут подумать: тоже - из-за пьянства! А его - по политическим мотивам!), то ли не представлял себе, каким еще делом может заняться - власть, даже маленькая, многих в России развратила...

Мать Андрея, тихая ласковая женщина, призывала к смирению, указуя на иконы, лила слезы, уговаривая Михаила Илларионовича не писать больше никуда писем, а он писал. Наконец, отца устроили на работу по линии сельского хозяйства в райисполком, но он продолжал оскорбленно отчуждаться от мира. Андрею еще в школе было совестно за него - надо же, уважает кровопийцу в кителе! Портрет его держит в избе над столом...

Сестра Андрея Лена (она старше его) с радостью уехала в областной город, вернее даже - в закрытый пригород на окраине, куда и при желании приглашающей стороны не всегда и всякого пустят - вышла замуж за инженера-физика Диму. Отец пару раз наведывался за сорок километров пьяный на КП, показывал стертые красные корочки, но его вежливо разворачивали обратно, в родимое Старо-партизанское. Правда, иногда дочь сама являлась, привозила диковинные в те времена в сибирской тайге апельсины...

К Адрею же в городе отец не заезжал - не тем занимается волосатый сын. Когда Андрея с четвертого курса консерватории забрали в армию, в пехоту ( пойти в военный оркестр он не захотел - и поступил, упрямец, глупейшим образом!), то узнал из писем матери: Сабанов-старший едва не умер, сильно болел, говорить не мог - только мычал. Но зато, как писала мама, прекратил пить водку - засел сочинять самую правдивую историю современной России, за каким занятием и застал его сын, вернувшись из армии.

Важный, лысый, в очках, как тот говорун с бумагой из детского приюта, отец показал сыну пять школьных тетрадок: там все было расписано по годам - участие М.И. Сабанова в войне... участие М.И. Сабанова в восстановлении народного хозяйства страны... борьба М.И. Сабанова с хулиганами и ворами... В последней главе он, как истинный сталинец, проклинал за распад СССР Горбачева и Ельцина... Анафема, писал он, "Иуде с отметиной"... Анафема - "Беспалому"...

Дочь звала, и мать не раз предлагала старику перебраться в закрытый город - там снабжение лучше, нет преступности, да и некому водиться с народившимся внучатами. Но отец бунтовал в своем райцентре, где даже элеватора нет, зерно возят в соседний район, а имеется лишь воняющий на всю округу рыбзавод да не менее вонючая маслобойня... Сабанову-старшему все мнилось - вспомнят о нем, вспомнят и с пионерами под оркестр придут, попросят прощения. Но никто к нему не приходил... бывшие секретари райкома все куда-то подевались - говорили, в бизнес ушли... И наконец, старик согласился-таки переехать к дочери как в изгнание - и то лишь ко времени, когда волна бедности и бандитизма достигла и секретных зон. Мать увезла его, почти уже невменяемого, жалкого, что-то невнятно бормочущего, с мокрыми кривыми, как волнушки, губами, за колючую проволоку.

А Андрей... что Андрей? Да ну его как пистон под курок, и вообще всех этих музыкантов и поэтов! Михаил-то Илларионович мечтал: сын станет генералом и всем врагам великой страны покажет, где раки зимуют... Надо - и до Индии дойдет. Правильно призывает политик Жириновский. Даже не верится, что у Андрея отец с такими смешными взглядами... Если бы старик нал, что для сына тягчайшими днями в жизни оказались именно два года в армии. И не из-за учений на морозе, не по причине чистки сортиров и не по причине прочих прелестей службы. Нет. Из-за хамства полу-офицерья, из-за унижений и поборов, которым "деды" подвергают первогодков, из-за страшного закона: "Молчать, пока зубы торчать!.." А уж юмор армейский! Андрей никогда не забудет:

- Девушка - консервная банка, один раскрывает, другие пользуются.

- Что такое девушка? В 16 лет - дикая, как Австралия, в 17 - жаркая, как Африка, в 18 лет - открытая, как Америка, в 19 лет - разбитая, как Германия.

- Лучше слышать вой шакала, чем клятву девушки.

- Снимай ремень и бей в п-здень... Ха-ха-ха!.. Га-га-га!.. Гы-гы-гы!.. - Самые низменные чувства вместе с черными кишками через рот выворачивает эта армия. Правда, говорят, в войну иначе...

Отец мог бы рассказать - он-то совсем юнцом попал на фронт, в 1944-ом. Но уже вряд ли расскажет - Андрей для него стал чужим, можно сказать, политическим противником, понимаете ли (его любимое выражение "понимаете ли"). После развода сына (и кого узнал о разводе? Наверно, земляки из села, заезжавшие к Андрею переночевать, доложили...) прислал писульку с каракулями, напоминающими колючую проволоку: "Как можно рушить ячейку государства?! Это влияние буржуев с их "свободой" любви!.." Андрей отбрил в ответ: "А как же тогда твой Ленин и его отношения при живой Крупской с красоткой-революционеркой Инессой Арманд?"

Лысый угрюмый батя не ответил. И более не писал сыну. Верно, окончательно и бесповоротно обиделся на сына. И теперь сочиняет, как Пимен, шестую тетрадь - про Чубайса и прочих демократов...

И остался Андрей один-одинешенек в России. Где друзья по консерватории? Самые талантливые - опять-таки в Питере и в Москве. А с бездарностями встретиться, водки купить? Захохочут, как вороны: "Снизошел?! Ну и чем ты лучше? Сшибаешь, как и мы, червонцы..."

О многом сегодня вспомнил Андрей после встречи в детском приюте (никак из головы не выходит мальчонка со скорбными губками)... До ночи просидел, думая и о своей надломленной жизни...

Мимо окна, жужжа, быстро летели подростки на шариковых коньках ("А мы когда-то на велосипедах ездили"). Промелькнули на бешеной скорости округлые таинственные иномарки. Наверное, в одной из них сидит, блаженно вдавившись в богатое кожаное кресло, и та девица с набеленным личиком. Идиотка.

Ничем не лучше бывшая жена - грудастая, холодная, как пингвин... Когда уходила, Андрей отдал ей телевизор - смотрите свою политику! У него есть свое высекание огня из кремня - скрипка. И уже давно не интересовался новостями, разве что местными. Если застрелили какого-нибудь банкира или хоронят ветерана в орденах - из разговоров в толпе скрипач похоронного оркестра что-то узнавал... Страна катилась черт знает куда.

Правда, Людмила оставила бывшему мужу старенький "кассетник" - пусть слушает до одури свою любимую музыку... И он иногда включал магнитофон, ставил наугад одну из захватанных кассет - там уже не разглядеть надписей, и никогда не знаешь, что сейчас заиграют. Нажимал на "play" - и засыпал... И сквозь сон было слышно, как тренькает и тихо рассыпается веером весенних сосулек на асфальте рояль Моцарта, и жалобно, жалобно поют скрипочки, и взмывают, как ласточки, в небо...

Но сегодня не до сна. И не до музыки. Всю ночь сквозь мглу на него смотрят круглые глаза потерявшего родителей мальчугана, который чувствует музыку так же болезненно и сладостно, как серебряная листва ветлы - ветер... Может, правда, - усыновить? Но на какие шиши растить его?

И еще эта девчонка-женщина... два раза быстро заглянули в душу ее растерянные фиалковые очи... Да кто она такая и что он к ней пристал? Еще не хватало увлечься малолеткой. Тоже мне, Лолита постсоветской эпохи... И все же таится в ее облике загадка... не полная же дура - так мазаться! Видит Бог, есть в лице ее запрятанное страдание... Но ты и ей не поможешь. Гол, как сокол. С гундосой магазинной скрипкой. Хватит! Спать! И забыть - эту прежде всего.

Включил магнитофон - заело, хотел вынуть кассету - потянулась пленка, вырвал метра два... выключил. Спал плохо.

Утром ожесточенно полез под ледяной душ и выскочил на улицу.

Хватит. Он сегодня, он сейчас идет в ненавистный цыганский оркестр - приглашали. Будет играть вместе с кудлатыми веселыми хлопцами, тряся задом, по ресторанам. Там хорошо платят.

Но судьба поворачивает, куда ты не ожидал... Еще не раз Андрей задумается во снах и среди бела дня, что же это такое - случайность в жизни... Случайность - корнями восходит к случке собак? Нет! Случай - безумие с луча лунного... Или: случай - слушай чаянность... Престань, доморощенный лексиколог! Твое дело - пила, смычок. Но ведь и смычок - смыкает... Сомкнутые губы - тайна. Сползаешь с ума? Больше не пьешь.

Так вот, не зайди он по пути к автобусной остановке на почту (вдруг от мамы и сестры письмо?), он бы не встретил никогда ту самую задаваку. И скорее всего, через день-два забыл бы о ней. Сколько можно?..

Но он забрел на почту, здесь у него имелся, как нынче у многих, свой абонементный ящик - в подъездах все жестяные ящички грубо вскрыты, пацаны воруют газеты и письма, а то и просто поджигают (если замочек не отпереть). Андрей открыл дверь в пахнущее расплавленным сургучом почтовое отделение - и увидел в двух шагах: намалеванная маленькая женщина беспокойно роется в открытом отсеке номер 8432. Она в слезах. Вот это да! Заревана. Впрочем, быстро поморгав, вынула красочные журналы, длинные конверты и, сложив в большую кожаную сумку с синими камушками, вышла.

Сегодня она была еще более нарядна, чем обычно, - в розовом и кремовом, вся - как торт. И духи, духи всех стран мира... Но почему плакала?! Не дали на уши золотые сережки повесить? Или ноздрю просверлить не разрешили - сейчас молодежь и в носу украшения носит...

Андрей выскользнул вслед за ней - красотка медленно (может, нарочито медленно? Но она, кажется, не заметила Андрея?) направлялась в сторону краснокирпичного с арками дома. Медленно, но и не глядя по сторонам - опустив голову - прямо монашенка. Но если ты не хочешь ни с кем говорить, пошла вон. Купили тебя с потрохами - и живи.

Однако ноги Андрея сами несли его в ту же сторону - за юной дамой. Вот и подъезд ее. Шаг. Еще шаг. Нажала на кнопки и - исчезла, словно впиталась, как алый дымок в эти алые стены. Новые времена - новые герои. Почему-то полюбили именно этот, так называемый кремлевский кирпич. Но если все так хорошо, почему она ревела?

Во дворе на кривых железных качелях качаются девочки в раздуваемых на ветру юбчонках. Они тоже, как взрослые, в клипсах, кольцах, браслетах. Маленькие мальчишки стреляют из автоматов, валяясь за бревнышками, - стоявший здесь некогда терем разломан. Ничего не жалко богатеньким детям. Надо - родители завтра новый терем закажут. Так что же эта-то юная женщина тут делает?! Может, уборщицей работает, как Золушка? Удочерили - и давай, трудись. Да, да, конечно. Так и есть. А что женщина - сделали и женщиной...

Вдруг Андрей вспомнил - она отпирала абонементный ящик. Надо хоть узнать фамилию. Сердясь на себя (зачем, зачем тебе это?!), вернулся на почту.

На почте работала Люба - смешливая толстая девица с собакой. Запрокинув голову и рассмеявшись: "Ха-ха!..", здоровалась с Андреем: "Привет, холостой патрон". На что он отвечал: "Потому что пьющий." Вот к ней в раздаточную комнату и зашел Андрей.

Люба разбирала газеты, белый в серых пятнах пес лежал у ее ног, как живой сугроб.

- Слышь, Люба-голуба, а кто это - ящик 8432?

Она оглянулась:

- На Наташку глаз положил?

- Да нет... Я насчет хозяина.

- Хозяина? Ха-ха! - и вдруг нахмурилась. - Зачем тебе хозяин? Хочешь поиграть ему? Он музыку не любит. - И почти шепотом добавила. - Мамина Валеру не знаешь? Неужто не слышал?

Андрей пожал плечами. И уже уходя, как можно более небрежно, спросил:

- А эта... вся в одеколоне... жена ему?

- В одеколоне!.. - снова зашлась в смехе Люба, и даже пес, поднявшись, ткнулся мордой в колени Андрею - молодец, мол, ровня моей хозяйке - тоже веселое существо на двух ногах. - Да это "Шанель" и черт те что в три ручья. А насчет жена - не жена, не знаю... Говорят - племянница...

Племянница. Вот оно как. Андрей вышел на улицу, постоял, криво скалясь на солнце (от нерешительности в мозгу нарастает шумовой фон из скрипок - crescendo...) - и в газетном киоске купил наиболее горластые городские газеты: "Шиш с маслом", "Бирюльки", "Дочь правды"... Может, там есть что про дядюшку этой девицы.

Сел в сквере - отсюда видно, как во дворе краснокирпичного дома качаются на качелях дети - и начал читать.

И сразу же наткнулся на любопытный текст.

Интервью начальника милиции области полковника Куденко: "У нас к господину Мамину претензий нет. Он чист. Если человек предприниматель, то непременно жулик? Нет. Именно Валерий Петрович в свое время помогал организовывать в городе народные дружины, а в последние годы много денег вложил в спорт. Наша м молодежь боготворит Валерия Петровича. Он патриот области, и у нас к нему никаких претензий, кроме искренней благодарности".

А в другой газете - фотография, на ней изображены спортсмены, готовящиеся к отлету на чемпионат по вольной борьбе, и среди них - В.П. Мамин... видимо, он самый?! Еще совсем молодой парень, высокий, сутулый, с широкой улыбкой мальчишки.

В третьей газете - фельетон: "Лучше свои воры, чем зарубежные". Оказывается, Мамин - владелец если не контрольного пакета акций местного алюминиевого завода, то весьма солидной их части. У него, говорят, дом в Лондоне, счета в Цюрихе и Нью-Йорке... У него два мерседеса, четыре сменных охранника с автоматами и мобильными телефонами. Ни фига себе!

В двух других газетах о Мамине ничего, а в еженедельнике "Шиш с маслом" - интервью самого Валерия Петровича: "Я люблю мою родину... здесь мой дом... И никуда уезжать я не собираюсь."

Значит, счастлив, и племянницу вместо домработницы держит. А что? Родня - самое верное дело. Родня не подведет, даже если видит, что неправедные дела делаются. Вспомни дона Карлеоне из "Крестного отца" - какая тесная и надежная семья вокруг стеной стояла, ощетинясь ножами. Не суйся в чужую жизнь, иди в цыгане.

Йехали на тр-рой-й-йке с бубена-цами...
А ва-дали мели-кали огоне-ки...




6. СОН САБАНОВА

         Не видя Бога ежечасно, но и не веря Сатане,
я так решил - хотя и страшно - но их посредник нужен мне!
         Так кто же здесь - веселый, наглый - во тьме как огонек
течет? Когда-то согрешивший ангел или раскаявшийся черт.

         На нем что шахматы одежды - весь черно-белый, как циркач,
мурлычет песенки Одессы и на башке катает мяч.
         Ты, проживающий охотно меж двух великих грозных сил,
скажи мне - рыжий, беззаботный - все в мире истины вкусил?

         Ты знаешь, почему страдаю? кого ищу я и зову?
Во тьме бессмысленно стенаю и рву созвездья как траву?
         Вот-вот в руке судьба-синица... - А глянь - цыпленок табака?!
Мой собеседник веселится, хотя в глазах тоска, тоска...

         - Ну, право ж... воду пью - водица чиста... - И вдруг десятый сорт?! -
Кто это - ангел веселится, иль это веселится черт?
         - Нет, право ж... вот иду - дорога... - И вдруг свивается как
лист?! - Кто это - выученик бога иль сатаны семинарист?

         Довольно глупого веселья! Иль сам не знаешь ничего?
Дай смертного любого зелья - но я хотел бы одного:
         зреть каждый день, что будет завтра, или хотя бы через час...
чтобы увидеть: сам я автор судьбы - иль дело леших, вас?

         Ну, хоть ты бейся головою об стену, трижды будь талант -
но если суждено судьбою - я буду просто глупый франт.
         И хоть я вешайся - веревка порвется... прыгнешь ли с моста
- зацепишься о край неловко... Не стоит и рубля мечта.

         Но что же - так и жить бараном?.. - Мол, в небе лысому видней? -
Мой собеседник со стаканом хохочет над душой моей.
         И говорит: - Вот пей, мудрило, и ты узришь все впереди.
Но ты забудешь то, что было вчера... Не хочешь? Уходи.

         Согласен? - Как же это можно? - А помнишь прошлое к чему?!
Оно уж было... это ж тошно все помнить - как жевать пчелу.
         - Я все забуду?.. - Все забудешь. (Но маму-то уж никогда...
а остальное...) Плакать будешь, но память сгинет навсегда.

         Согласен? - Черт возьми, согласен! Давай стакан... И выпил я.
Напиток тепел был и красен. Как будто это кровь моя.
         И словно занавес, мерцая, поднялся - и передо мной
стояла дева молодая - в руках с моею головой...




7.

Будь проклят этот день и час,
как яд из самых красных чаш,
как жирных скрипок диссонанс,
как черти в нас!
Из стихов А. Сабанова


У Андрея своих забот хватало - болел если не друг, то ближайший приятель, поэт. Звали его Володя Орлов. Был он грузный, в сивых кудрях, в сивой бороде, ходил в коротковатых штанах, как толстый школьник, любил глубокомысленно строить страшные гримасы на своем мясистом лице, к чему не сразу привыкали малознакомые, и курил безостановочно трубку. В синем облаке возле него кашляла милая молчаливая жена Лия, у ног дремал пес Рекс, такой же мохнатый, как сам Володя. Детей у Орловых не было.

Владимир с Андреем здесь, в провинции, оказались по судьбе своей как бы ровней - талантливые люди, да бог славы не дал.

- Мне б до пенсии дожить, - вздыхал Володя, щерясь и зевая, как лев. - Ау-ув!.. Вот уж я поэму напишу.

- Какую поэму? - тихо спрашивала Лия, маленькая женщина с накрашенными красным ртом, врач по профессии. Из-за отсутствия денег у государства она работала теперь лишь три дня в неделю. - А тебе не кажется, что пенсии и на чай с хлебом не хватит? И что ты на этих калориях сочинишь?

Грозно округлив глаза, он отвечал:

- Именно то и сочиню - поэму про время. Как время само вкалывает на меня. Хоть лежи я тут, хоть водку пей - кажный месяц пенсия. - "Кажный" - это чтобы не показаться выспренним. Ближе к народу.

К сожалению, до пенсии было далеко, а писал он мало. Да и кому в эпоху дикого капитализма нужна поэзия? Только ироническая протоплазма еще хоть как-то печатается да всякие рифмованные скабрезности, сочинение коих Володя не мог позволить себе, несмотря на свою нарочито комическую внешность и манеры. Андрей иной раз подначивал его, на ходу шаля и выдумывая глупейшие куплеты:

- Самолет вперед летит турбореактивный. До чего же я пиит

творчески активный. Он записку сунул: "Чхи!.." Думал я: пародия, а когда надел очки, получил по морде я.

В ответ на что Володя громогласно, как пещера, в которой работает трактор, хохотал. Потом скривившись, исказив лицо в очередной гримасе - например, один глаз выпучен, а другой зажмурен, а зубы оскалены - молчит минуту, две, три... Худы у него нынче дела.

Он заболел зимой. У него заныл "ливер", как называет он кишочки и прочие внутренности. Жена с трудом вытащила тяжелого на подъем стихотворца в больницу, и там ему выписали много бумажечек: надо сдать анализы на кровь и мочу.

- А что мне анализы сдавать? Я сам знаю - в моем спирте мало гемоглобина... - бормотал он, изображая из себя матерого таежного волка (когда-то поработал пару сезонов в геологии). - Нам это ни к чаму.

Но жена не отступала, и выводы врачей последовали самые мрачные. Ему, конечно, правды не сказали, объяснили - так, язвочка... надо подлечить. Немножко лучами посветим, немножко химией почистим органы.

- Вы бы заодно органы КГБ-ФСБ почистили... - щерился кудлатый Володя и закуривал свой вонючий, наидешевейший (брал на рынке) табак... И глядя на приятеля, Андрей не мог понять: знает Володя об истинном положении вещей или вправду наивен и благодушен, как любой человек, которому не хочется верить, что над ним нависла смертельная опасность.

Жили Орловы на Лесной горбатой улице, автобусом минут двадцать. Как-то ночью, уже после одиннадцати, когда транспорт практически не ходит, к Андрею прибежала Лия, бледная, как ее блузка с розовыми пуговками. Из коротких, сбивчивых слов женщины можно было понять: Володя умирает.

Она не плакала, но было бы лучше, если бы поплакала. Но перед кем плакать? Сабанов все же чужой для нее человек, и только потому она к нему пришла, что они с Володей дружат. У Володи матери нет, отец живет в Подмосковье, с мачехой, довольно угрюмой, если судить по фотографии, женщиной. У самой у Лии родители далеко - в заполярном Норильске...

- Врачи говорят, есть лекарство... - продолжала говорить Лия, заглядывая в бумажку, как будто сама не врач. - Вот, записала... двенадцать миллионов... Но где такие деньги взять? Мать пишет, на Севере по году не платят зарплату. Может, квартиру продать?

Андрей не знал, что и ответить. Он сам был беден, как любой современный музыкант, не работающий на громовой эстраде с прыгающими в дыму полуголыми старыми мальчиками.

- Я думаю, надо все-таки сообщить отцу Володи... ну, не может же не откликнуться. Володя говорил, в космической промышленности... лауреат какой-то премии...

Лия, кивнув, ушла. В памяти взвилась жалобная мелодия из "Адажио" Альбинони... И еще почему-то вспомнился, перебивая, хор-вопль женщин из чаплинского фильма "Огни большого города". Спохватившись, Андрей выскочил проводить Лию, но ее на ночной улочке уже не было - то ли укатила, от отчаяния схватив такси, то ли рыдает где-нибудь за углом...

Миновал месяц - Володю облучали, он стал хмур и безразличен. Лишь иногда, привычно развалясь на диване, разевал рот, как старый лев, - рычал на послушную тихую жену:

- А вот почему ты нам с улицы пива с воблой не принесешь? Вобла - во, бля!.. Так возникло слово "вобла".

- Не стыдно?.. - как бы ужасалась Лия (скорее всего, у нее не было денег). - "Вобла". Гостя бы постеснялся. Видишь, хмурится.

Извинившись и сославшись на желание похмелиться (хотя пить вовсе не хотелось), Андрей, не смотря на протесты Лии и самого Володи, шел за пивом. Володя с наслаждением высасывал бутылку темного "Купеческого" и закрывал глаза. Отец его, как Андрей узнал от Лии, на ее письмо (написанное, конечно, втайне от Володи) не откликнулся. Хотя это ни о чем еще не говорит - может, Орлов-старший в отъезде, за границей. А возможно, и собирается что-то прислать...

Но сегодня-то что делать?! Человек на глазах гаснет. На рынке продают золотой корень, маралий корень, мумие... толченый белоголовник... надо бы все перепробовать. Но таежные лекарства тоже денег стоят.

И вот Андрей Сабанов, нарочито взъерошив русые волосенки, в джинсовой куртке и мятых штанах, в красных китайских кроссовках (под цыган рядимся, под цыган!) со своей скрипкой подмышкой стоит перед девятиэтажным унылым бетонным зданием, весь фасад которого облеплен стеклянными и медными дощечками:

"Эсквайр", ООО "Симпатия", "Гранд", "Свежий ветер", ТОО "Контакт", АО "Глобус", Цыганский ансамбль "Ромэн-стрит". Да, нам сюда. "Буду хоть вприсядку плясать, но заработаю деньги для Володи. И насчет себя не придется беспокоиться - этих молодцов в любом ресторане бесплатно кормят".

Андрей поднимается на самый верхний этаж и еще из разболтанного лифта слышит визгливые голоса поющих дам и мяукающее тренькание электрогитар. Музыкант идет по вонючему коридору, где-то здесь приемная. Обшарпанные двери справа и слева открыты - на вешалках, как в магазине, висят разноцветные костюмы, шали, юбки, ходят полуобнаженные люди, пробуют голоса - гаркают, мекают, кудрявые, как истинные цыгане, но все же, кажется, других национальностей. Во всяком случае человек, сидящий под табличкой "ДИРЕКТОР" за столом с телефоном, носит фамилию Колотюк (его Андрей знает, оказались на одном концерте в администрации области по случаю избрания президента России).

Глаза у него с желтыми белками, навыкате, усы - предмет особой гордости - висят до шеи, говор, понятное дело, мягкий - на "х", но может и чисто по-русски говорить. Что Дмитрий Иванович немедленно и продемонстрировал:

- Сабанов? Наконец-то. Зря кобенился, сразу бы к нам. Ну, как это - цыгане - и без хорошей скрипки?! Тэно вущяв па като ттан!.. - Позже Андрей узнает, что это означает: не встать мне с этого места. - Прямо сегодня - играем. Плясать умеешь?

- Плясать? А зачем мне-то плясать?

- Надо и плясать. Эй, Аня! - Влетела золотозубая смуглая Аня с черной косой на груди, в руке - крохотная телефонная трубка. - Опять в Кишинев звонишь? Мне эти переговоры в копеечку влетают. Только ради твоей красоты прощаю. Идите в зеркальную, поучи двигаться на сцене...

Аня схватила Андрея за руку и завела в пустое помещение, по стенам которого, как в комнате смеха, висели слегка кривоватые зеркала. Отняла футляр со скрипкой, отставила в угол, бесцеремонно обняла гостя, как мужчина женщину в аргентинском танго, и дохнула в лицо конфетами:

- Проснись, красавец!.. - и Андрей завертелся, заходил, повторяя ее движения.

Главной сложностью оказалось - отбивать чечетку. Да еще - в пухлых кроссовках.

- А ты разуйся! - приказала Аня. - Надо уметь даже голыми пятками. Ты рома? Рома. Работай! Ты и в постели такой ленивый?

- Когда один - конечно, - вяло отозвался Андрей и вызвал этим ответом восторг у Ани.

- Какой остроумный! Ты не еврей? Я полукровка. Я сейчас подружкам перескажу, а ты пока работай ногами... - И она, хихикая, зашептала что-то в трубку, оглядываясь на Андрея, который с видом идиота стоял перед ней и время от времени дергал коленями...

Вечером вместе с новыми коллегами поехал на первое свое выступление в качестве солиста ансамбля "Ромэн-стрит". В автобусе - три гитары, ударник, контрабас, Аня с немыслимо подведенными глазами (вроде черных морских ежей), Колотюк -певец, и он, Андрей, со скрипкой.

Новый ресторан, где он еще и не был ни разу, расположен на самом берегу реки, обнесен жгуче-красной (опять-таки красной!) кирпичной стеной, плотно обсажен голубыми елями и называется "Яр". На въезде - в воротах - молодые люди в пятнистых афганках проверили документы у водителя и заглянули в автобус, под сиденья. В самом ресторане, в дверях, два паренька в строгих серых костюмах прошлись чем-то вроде маленьких утюжков - магнитными детекторами - по инструментам, по одежде приехавших, обхлопали карманы и щиколотки (знают, где можно спрятать пистолет или нож).

Само здание отделано снаружи и внутри огненным кедром и желтой сосной, много узорной резьбы. В зале нарочито затемнено, лазерные лучи играют в воздухе, как спицы. Музыканты - на возвышении. Внизу, в сумраке, за деревянными лакированными столами расселись могучие молодые люди с неразличимыми лицами. И среди них - две три роскошно одетых - в пеньюаре, что ли? Такая нынче мода... - молоденькие женщины. Батюшки!.. да среди них... - Андрей даже сфальшивил от волнения, взвизгнул на квинте, на верхней металлической струне, что, впрочем, вызвало веселую радость у братьев-цыган: по-нашему начал!.. молодец!.. Да, да, уважаемый читатель, среди хозяев вечера - Наташа, та самая, уже известная нам "красотка".

Сидит, маленькая, надувшись, с маленьким своим личиком, в облаке кружев, - бледная, красоты бессмертной.

"Да хватит же тебе попадаться на моем пути! - как бы взмолился Андрей, но он знал: врет себе, он знал: эти встречи с ней

неспроста. И уже более пристально всмотрелся в хозяев жизни: - Кто же это около тебя? Да уж не благодетель ли твой - Мамин?.."

И точно - рослый, выше других над столом, сидит, слегка сутулясь, обнажив в мальчишеской улыбкой лошадиные зубы, весь такой простой, в голубенькой рубашке, в белесой ветровке со шнурками на груди, воротила местного бизнеса, которого шпана обожает, а милиция выдала ему, как с завистью сквозь зубы сказал Колотюк, на оба "мерса" под стекло картонку: ПРОЕЗД ВЕЗДЕ. Да Мамина и без картонки побоятся остановить, его номера - 666 и 999 знают все.

Справа от него держит хрустальный бокал на пальце, жонглируя, круглолицый весельчак, нос картошкой. Слева от Мамина, спиной к Андрею, пируют еще трое широкоплечих молодцов. Их дамы - лицом к сцене. Но глаза Андрея текут, как ртуть по наклонному столу, к ней, к Наташе...

Что так торжественно? Заказали прямо, как у Толстого, "Не вечернюю". Может, они Наташу сегодня замуж выдают вот этому, толстому??? Ишь, подбросил, поймал фужер, поставил на стол косо - фужер не падает... веселится, десны кажет. Но ни Мамин, ни он не пьют спиртного - только иностранную минеральную воду, которую подливают им официанты в широких красных галстуках. Перед женщинами в синеватых бокалах шипит шампанское. Водку пьют те, что спиной к сцене, а один из них еще и запивает водку пивом, после чего громко хохочет и трясет головой.

А вот и нет - не свадьба - Мамин обнял Наташу, закрыл глаза и странно, блаженно улыбнулся. Хорошо иметь такую красавицу- племянницу, можно выдать замуж хоть за директора лучшего банка страны, хоть за самого главного уголовного авторитета планеты.

"Видит она меня или нет?" Нет, конечно. Наташа на цыган и не смотрела, она сидела, как беломраморная статуэтка, принимая знаки восхищения от дружков Мамина - они ей все ручку целовали, а она этак грациозно ее подавала. Пальчики в синих и зеленых (бриллиантовых?) перстнях. И вдруг - она даже отшатнулась: узрела, наконец, над собой, наверху, Андрея. Узнала! Немножко нахмурилась, отвернулась и снова глянула на него, чтобы удостовериться - тот ли это странный прохожий, что приставал на улице, - кажется, тот, хоть и на скрипке играет, неумело подпрыгивая... и снова убрала в сторону синие свои небесные, глубокие, таинственные...

Потом хозяева изволили кушать - и Наташа на Андрея больше не смотрела, вилка и ножик в ее ручках грамотно и быстро работали. Колотюк устроил перерыв и для своей команды - их усадили в другом углу ресторана, где угостили наповал, как лесорубов или грузчиков. Андрей не хотел пить, но это было его первое выступление в ансамбле, да еще предложили тост за его "бешеную" скрипку (он здесь постарался, хотя сразу занемела кисть, стал сбаивать мизинец), и пришлось под бдительным оком усатого атамана хватить пару стаканчиков коньяка.

А потом Колотюк, жарко дохнув, прошептал ему:

- Твоя игра Валерию Петровичу понравилась, пойди, подойди к их столу и сыграй. Как цыган сыграй, понял, поганый русский?!

Андрей видел в каком-то кинофильме, как играл в дыму и звоне "шалмана" скрипач-цыган. Андрей приблизился, спотыкаясь от смущения, но все же как бы игривой походкой к столам богачей и сел с размаху у ног Мамина и Наташи и, блаженно закрыв глаза, как это делает и Мамин, завинтил самую, пожалуй, серьезную из всех ресторанных вещей на свете - "Цыганские напевы" Сарасате. Ее все хотя бы раз, да слышали. О, Сарасате! В десять дет он изумил своей игрой королеву Испании, и та подарила ему скрипку Страдивари! И он, как Андрей, всю жизнь был одинок, любил только музыку, тлько скрипку! О, если бы Андрею такую!..

Сабанов изобразил из себя несомненно пьяненького, что позволило спрямить некоторые мелизмы, все эти неизбежные украшения - пальцы не успевали. Но все равно эффект был колоссальный.

Мамин взял со стоявшего за спиной пустого стула кожаную сумочку (наверное, там и оружие), вынул несколько денежных бумажек и бросил музыканту на колени. Как потом увидел Андрей, это были хорошие деньги, но перед Наташей он не мог их взять. Как бы не заметив, роняя их на пол, поднялся. Из-за стола мгновенно выскочил круглолицый, присел и, рассовывая деньги Андрею по карманам, буркнул в ухо - как поцеловал:

- Сбацай еще что-нибудь... Валерке нравится. Ну?!

"Валерка" моргал от слез, откинувшись на спинку стула, опустив руки чуть не до полу, расслабленно глядя на человека со скрипкой. Откуда было ему знать, что Андрей и Наташа знакомы? А она и не смотрела больше на скрипача - отложив ножик и вилку, напряженно улыбалась, как куколка, у которой повернули в спине ключик. Но красивая, да, да.

Андрей "сбацал" еще, по просьбе толстомордого, - "Мурку", девицы завизжали от восторга, "женихи" угостили водкой, Андрей выпил и снова сидя играл. Кстати сказать, сидя играть очень трудно. Гениальный Иегуди Менухин будучи в Индии, куда он ездил к йогам лечить руки, чуть с ума не сошел, так был потрясен игрой некоего индуса, который играл на скрипке именно сидя на каменном полу. Но Наташа на Сабанова больше не смотрела - картинно отворотясь, рассеянно перебирала кружева платья, а Мамин зажмурился, ресницы его были в слезах. И Андрей тоже заплакал, играя, - было страшно жалко свою жизнь и жизнь Володи, жизнь Наташи и вообще жизнь всех хороших людей...

Ночью его привезли домой - он стонал, еле держался на ногах. И все боялся, что оставил скрипку. Ему сунули подмышки несколько бутылок пива, одну он разбил тут же у автобуса, цыгане хохотали - для них не впервой были щедрые подарки заказчиков. С трудом отперев дверь, Андрей, не раздеваясь, упал на кровать.

Всю ночь, как наяву, в ушах орал хор: "Здравствуй, моя Мурка, Мурка дорогая... здравствувуй, моя Мурка, и прощай... Ты зашухерила всю нашу малину, а теперь "маслину" получай. И лежишь ты, Мурка, в кожаной тужурке, в голубые смотришь небеса..."

Проснулся часов в пять утра - сердце грохочет в груди, как вживленный будильник. Выпил пива и несколько отошел. Прощай, Наташа. Теперь ты знаешь, кто я, а главное, знает Мамин, и уж конечно ни под каким видом он тебя за меня не отдаст.

Днем забрел еле живой на почту - в ящике лежала записка: "Цыган, позвоните 223322. Н."

"Господи!.. Кто это?! Она??? С ума сошла?.."

Купил в киоске жетон, позвонил из уличной будки.

Мужской голос ответил:

- Слушаю. Вам кого? - И поскольку Андрей молчал, добавил. - Вы звоните с автомата. Возможно, он не сработал. Наберите с другого.

Этим своим небрежным знанием, откуда звонит Андрей, человек на другой конце провода совершенно напугал бедного музыканта. Вот так аппаратура! Ну и на хрен всех вас. Андрея вчера исцеловала Аня, даже следы зубов оставила на его щеке... волосами своими черными шею ему обматывала, на узел завязала - умирая от смеху, еле развязали... С ней, с Аней, и надо ему контакт держать. А Мамин - страшная личность. Говорят, вся шпана города ему подчиняется, он их герой, выходец из Березовки, самого бандитского района в городе, но своими руками ничего не делает - он чист, он в деле.

Этому танку, украшенному цветами, лучше под траки не попадаться.

Всё так, господа, всё так... Но что вы скажете, если вмешивается сама судьба?! Как вы заметили, с нашим героем мы уже устали думать-размышлять, что же это такое - судьба, и как движется ее лезвие в темных травах бытия.

А именно следующей ночью, вернее - в половине двенадцатого в квартирку Сабанова постучали, хотя есть звонок... Андрей открыл - и отступил, не веря: из темноты, оглядываясь, вошла Наташа.

Она прикрывала ладошкой подбородок, скулила, как собачонка, и смотрела то на дверь, то на Андрея, намалеванная, как матрешка, но сегодня - в длинном сереньком плаще, скрывающем ее платье и коленки, на голове - шляпка с пером, надвинутая на глаза.

- Ты - Андрей?.. - Задохнулась. Голос упал до шепота. - Андрей... Увезите меня сейчас же... спрячьте где-нибудь. - Она заплакала в голос. - Почему стоите?!

- Что такое? Куда спрятать?.. - Андрей не понимал. Как она сюда попала? Наташа опустила руку - он увидел под ее нижней губой синяк с багровой ниточкой сбоку - на что-то наткнулась в темноте? Андрей, повинуясь ее мокрым затравленным глазам, запер дверь.

- Ты же с цыганами?.. - Поднырнув сбоку под его вытянутые руки, она приникла к нему. - Я могу намазаться смуглой... Вы же меня любите? - Ночную гостью трясло. Ее коленки тыкались в его коленки. Может, наркотиков накололась? - Бу... будешь любить? Ты позавчера сказал... правда?

- Правда, правда, - прошептал Андрей, заражаясь ее страхом. Неужели не сон?! Она сбежала? И сбежала к нему? Плачет, размазывая по круглому лицу синие капли с век. - Прямо вот сейчас?..

- Да, да. Выключите свет!..

Он выключил.

- Сегодня... сегодня он Костю застрелил... охранники рассказали... Они напились и много чего рассказали. Это... это мафиози, крокодил Гена... страшный дядька. И меня ударил. Я больше не могу. - Ее руки, вцепившиеся в руки Андрея, были ледяные.

- Он тебе действительно... дядя? - глупо спросил Андрей, уже все прекрасно поняв и боясь поверить.

- Да при чем тут дядя? Он... он.. - и не умея объяснить, что Мамин - ее любовник, муж, она навзрыд заплакала, как-то даже подпрыгивая, приникнув узкими плечами к Андрею, шляпкой под горло. - Увези! Как можно дальше!.. А то достанет и в чемодан с дустом сунет. Ему ничего не стоит.

В голове у Андрея пламенем кружились мысли, что нет денег, что надо, конечно, бежать, да куда?.. надо бы обдумать... что эта встреча с Наташей должна была, видит Бог, произойти... но он толком ничего не продумал... Ах, будь что будет.




8. СОН САБАНОВА

          Да это - голова живая была моя... глаза мои...
я руки протянул, рыдая, - но руки близко не дошли.
         Я закричал - она молчала... я замолчал - она кричит...
Так что это - конец, начало судьбы моей? Кто объяснит?

          Господь, не верю я чертенку или ангелочку-дурачку.
Позволь же к твоему чертогу припасть - не лодырю-сачку.
          Коль есть там у тебя бинокли, ты видел - я немало лет
смычком работал... аж промокли мои одежды до штиблет.

          Хотел я страстно совершенства, в трудах изнемогал вполне,
но звуки легкие блаженства давались очень редко мне.
          Хотя меня порой хвалили прославленные мастера -
я видел, что бескрылы крылья, смычек грузнее топора.

          А годы как в сугробах вешки - не разглядишь, вперед гоня...
И в этой гонке, этой спешке себя загнал я, как коня.
          Но почему ж не получилось? Ведь так я музыку люблю...
Господь, ты оказал бы милость и объяснил судьбу мою.

          Жить серой мышкой, прозябая, съедая хлеб, куря табак...
а если бы судьба другая, все быть могло совсем не так.
          И глупая жена, увидев, какой я славой окружен,
меня б могла не ненавидеть... бывает так у русских жен.

          И я бы не ходил со взором упрятанным, как в ворот клюв, -
себе бы не казался вором, который лишь пьянчужкам люб.
          Кричу "дур-рак", как "попка" в клетке, весь день себе лишь самому,
но бьют меня не только детки, считая - это я ему.

          Господь, зачем на свет родятся? Чтоб только землю потоптать?
Или с тобою поравняться?
                                        Господь, я не хочу роптать -
          понять желаю смысл творенья живого, нежного всего.
Но где ответы в утешенье? Молчишь ты, наше божество.

          Иль нет тебя - а есть кислоты, металлы, химия вещей?..
И наши страстные заботы лишь только для работы сей?
          Мы, появившись, одиноки - нам размножаться и гореть...
Мы сами - дьяволы и боги. И в праздник нечего говеть.

          И нету смысла в благородстве... задача - дольше проползти.
Пусть в оглуплении и скотстве - пробормотав: господь, прости.
          И где таланты? Кто их видел? Прославить может ОРТ,
коль ты деньгами не обидел пройдох наглее в той орде.

          Иль зря ярюсь?.. и это сон лишь. И я сейчас, сейчас проснусь.
И я проснулся... мама, помнишь, пила и пела наша Русь.
          Ведь это ты стоишь, родная, в толпе у мертвой головы?..
Зову тебя - а ты: - Не знаю, чего хотите, сударь, вы.

          Сбылось пророчество дурное? И я тебя забыл в пути?
И значит, мне с моей судьбою должно отныне повезти?
          Смычок как молния прекрасно скользнет - до неба вознесет?
И страшно, страшно просыпаться... Но пробуждение - вот-вот...




9.

Он долго не размыкал слипшихся ресниц, хотя уже светало - у кого-то из соседей заговорил телевизор. Андрею казалось, при свете утра он увидит рядом с собою несомненно пустую постель и в который раз ужаснется снам, ставшим явственнее реального мира. Но нет, маленькая беглянка лежала возле правой его руки, чуть отстранясь, глядя вверх тусклыми от усталости и страха глазами. Золотистые ее, рыжие на изгибе космы вились колечками по грязноватому одеялу, кулачки были сплетены под подбородком.

Вчера ночью, выключив свет, они час, а может, и два стояли у окна, выглядывая на ночную улицу, думая, что же теперь делать. Пробираться на железнодорожный вокзал? К междугородним автобусам? В аэропорт? Пешком за город куда-нибудь в тайгу? Стояли, обнимаясь изо всех сил, и Наташа продолжала бессвязно рассказывать о своем недавнем господине... Что это он поместил наташину маму - у нее инсульт - в дом для престарелых большевичек под Москвой, хотя мама, конечно, никогда не была в начальстве и даже в партии не состояла. Да, да, времена изменились, но санаторий под Москвой остался, под тем же названием в народе, да и не выгонять же старушек, бывших некогда женами членов ЦК или сами по себе знаменитыми героинями труда и войны. Там летчицы, шахтерки... за них заплатило государство. А Валерий Петрович отдал за маму Наташи сколько-то миллионов, и маму приняли... Ее лечат, но, как сказали, скорее всего, мамочка уже никогда не заговорит, только жалобно смотрит... Наташа рассказывала шепотом, по детски громко шмыгая носом и вздрагивая всем телом при каждом стуке и бряке за стеной, при каждом шорохе за окнами... А там уже летела, скреблась по асфальту первая жухлая листва с берез и тополей.

На синеватом зеркале улицы под горящими фонарями пустынно, как на Луне, и выйти туда невозможно - любой прохожий, тем более парочка, станут заметны со всех сторон с самого далекого расстояния. Андрей вдруг вспомнил, что не спросил у Наташи, уверена ли она, что за ней не следили никто, но она сама догадалась, закивала, стала подробно объяснять:

- Я на двух такси покружила... а чтобы быть некрасивой, сделала так... - Она надула щеку. - А к твоему дому из-за угла подбежала... А твой адрес по телефону у Колотюка днем узнала... а чтобы голос не запомнил, кашляла. Нас не найдут? Ой, давай покурим или выпьем, чтобы не думать... Он мне не разрешает, но ты дай.

Андрей полез в угол, за чемодан. С позавчерашнего концерта у него оставалась бутылка водки "Колесо фортуны", которую вместе с пивом ему сунули в руки в дверях ресторана. Правда, утонченный музыкант (это Андрей о себе) никогда и помыслить не мог, что с юной богиней, о которой безнадежно мечтал эти дни, будет пить вонючую водку. Да еще безо всякой закуски - в квартире лишь обломки старого печенья в тарелке. Впрочем, разливая жидкость в стаканы, исподлобья оглядывая женщину, которая скромно подсела к столу, застланному газетой, Андрей успел подумать: а может, это и хорошо, что сейчас выпьют... Инстинкт подсказал Наталье или ум женский - им надо как можно быстрее, с первых же минут забыться, растаять, стать любовниками, иначе наверняка потом появятся преграды воспоминаний и сомнений...

Выпили и, не опьянев, сделали вид, что опьянели. Можно стать смелей. Сабанов обошел стол и стоя обнял ее, сидящую, и судорога прошла по ее и его телу - это они опять услышали похожие на шаги шорохи за окном - летит, катится листва... наступает осень... А вот и словно топот ног по лестничным пролетам, прогремела вода в трубах. Наташа вскочила:

- Только я сама разденусь... - И совершено не стесняясь Андрея - при свете проплывающих по улице машин, тюлевые шторы не заслон - сняла с себя и аккуратно сложила одежду стопочкой на стул, кольца и браслеты не забыла снять и легла, натянув до подбородка одеяльце.

Андрей сделал вид, что убирает со стола, - он медлил, стеснялся... На скрипке, что ли, сыграть? Голый, как сатир, да? Хоть и в темноте... Дубина. Ну, иди же, иди к ней. Сбрасывай с себя все, как на ночном ветру деревья сбрасывают листву...

Она лежала, свернувшись, как зверек в норе, зыркала на него блестящими глазками. И он пошел к ней босыми ногами, прилипая к линолеуму пола, приблизился, как нескладный огромный зверь, спасать и утешать... а чтобы смешливая душа ее отвлеклась на секунду-две на глупость, нарочито запнулся и как бы вынужденно упал плашмя на маленькую, но совершенно развитую, как женщина... белую, гладкую, как мраморная пена, Наташу с ее твердыми грудками...

А потом она все продолжала шепотом, как в бреду, нескончаемый свой рассказ про Мамина. Это правда, он вчера вечером самолично убил в складах на правом берегу Костю Балабола.

- Такой толстый... фужер на пальце держал, помнишь?

Еще, наверно, и милиция не знает. И не узнает! Он ведь, Мамин, может мертвого в одежду эвенка нарядить и через знакомых вертолетчиков в северную тундру увезти и там на дерево повесить... Будет висеть неизвестный человек, пока не склюют птицы, пока гнус и комар не превратят его в картон... Так говорил как-то сам Костя. А почему его Мамин убил? Они на склады заехали, Костя давно звал шефа отобрать для себя новую "лепень" - из Англии получил роскошные смокинги, клубные пиджаки с позолоченными пуговицами. А так вышло, неделю назад Костя возил именно туда Наташу, где уговорил взять малиновые туфельки, колготки с какими-то пружинками. И вот они стоят, Мамин и Костя, среди ящиков с товаром, а рядом охранник Кости... с двумя подбородками... звать Сергей. Он и говорит, смеясь: "Рассказывают, пока Натка тут себе выбирала, ты прямо на этих тюках с ней и прыгал?.." - "Что такое? - заморгал, улыбаясь, Мамин. - А?.." И сунув руку в карман, закрыв глаза, не глядя, застрелил из пистолета Костю Балабола. Штаны себе испортил. Домой вернулся как бы рассеянный, позевывая, с тем самым Сергеем за спиной и - вдруг кулаком с перстнями по лицу... хорошо, не по губам, по подбородку получилось... "Было?" - "Что?! Нет!.. - закричала она, догадавшись о чем идет речь и приседая от страха... - Мы меряли... и еще телевизор смотрели, пока машина с заправки не пришла." - "Телевизор смотрели?" - улыбаясь, спрашивал Мамин, и Наташе все казалось: он шутит, и Костя сейчас войдет... но Кости не было. Зато появились два хмурых парня, которым было отныне велено сидеть в квартире у входа, когда Мамин уезжает по делам. А если дама (так называл Наташу почему-то при чужих Мамин) скажет, что ей надо в магазин или аптеку, они должны сопровождать ее на расстоянии руки.

Наташа полдня просидела, рыдая. У нее началась икота. Охранники курили на кухне, играли в карты и пили воду из-под крана. Дали и ей воды. Наташа догадалась их угостить мартини, он не пахнет, парни переглянулись и быстро выпили. Подобрели. И слово за слово - от них она и узнала в подробностях, что произошло на складах. Когда Костю Балабола, говорят, уносили, текла красная кровушка, как вино Изабелла из продырявленной бочки... Слушая охранников, Наташа потеряла сознание. Парни испуганно распахнули дверь на балкон, побрызгали на юную женщину водой. "Только Петровичу не говори, что обморок был...".

Всю ночь не спала - лежала, закрыв глаза. Страшно боялась, что Мамин (он рядом) повернется к ней, улыбнется и задушит. Слова Богу, еще не светало, - зазвонили оба телефона. Вызывали из аэропорта знакомые таможенники - что-то там не получалось с "растаможкой". Валерий Петрович напялил галстук, уехал туча тучей. Охранников еще в квартире не было, Наташа быстро оделась и выскользнула на лестничную площадку - и видит, как раз они поднимаются. "Мне в гастроном... - как можно спокойнее объявила Наташа (ах, сумку-то не прихватила! Но деньги, правда, взяла). Подошли к тому самому супермаркету, парни у входа закурили, Наташа зашла и перегнулась через витрину: "Девочки, а где у вас пи-пи?" Они показали - Наташа по коридору и через служебный вход выскочила во двор. И вдруг страшно испугалась - а если охранники видели? Тогда ведь доложат! И Мамин ее точно убьет!.. Словно малый гвоздик в магнитном поле, против воли своей, через ворота вылетела на улицу и, старательно улыбаясь, как невинное дитя, окликнула сзади охранников: "А вот и я!" Парни от страха помертвели.

- Как ты вышла?.. Наталья Игнатьевна?.. - залебезили они.

- С крыльца... - Наташа сделала круглые глаза.

- Проворонили! - Охранники переглянулись, зло швырнули окурки в урну. - Только Валере... Валере не говори...

- А посмотрю на ваше примерное поведение... - ответила Наташа словами матери (так когда-то мама провождала дочку в школу).

Только поднялась в квартиру, как приехал и хозяин. Ему охранники доложили, что был выход в магазин (кто знает, не приставлен ли к дому на улице еще кто-то третий, который за ними следит). К счастью, Мамин не догадался спросить, что Наташа купила (она же ничего не купила). К тому же он явился не один, а с тем самым Сергеем с двумя подбородками. Прошли в синюю комнату к Наташе (у нее будуар обит синим шелком), она как раз сидела за столиком, мазала губы какой-то помадой, поставив рядом с собой на всякий случай иконку Божьей Матери.

- Наталья... - тихо позвал Мамин. От ужаса она мазнула красной палочкой себя по носу, стала стирать, вымазала лицо. - Гляди сюда... - И вдруг зашипел. - С-ссюда!.. - И снова сжал кулак с перстнями. Наташа, отпрыгнув, закричала. - Тихо! Давай, Серок, только подробно!.. Как люди рассказывают.

Охранник с раздвоенным подбородком смотрел смеющимися глазками на бледную юную жену Мамина.

- Кот сам хвастал: обнимал, грит... содрал одежду... сладкие, грит, поцелуи... - И глядя на готовую свалиться на пол Наташу, пощадил ее. - Только, грит, в самом конце не далась... ударила коленом.

И Мамин, наконец, рассмеялся сипло. (- Как... как туберкулезный зэк... - вспоминала Наташа. - Или как гармонь... когда падает со стула.)

- Ну, йето еще ничего... Золотинка моя, урок на будущее! - Закрыл глаза, потянулся и поцеловал ее в озябшее ушко.

..............................................................................................

Наташа рассказывала Андрею, снова и снова повторялась, а он видел все в лицах, потому что теперь уже знал, как выглядит Мамин, как он любит зажмуриться, при этом как бы доверчиво улыбаясь. Как бы подставляясь под удар. Охранник с широким подбородком, конечно, придумал все, что касалось приставаний Кости к Наташе, - решил занять его место в империи Мамина. И здесь нет более верного оружия, чем донос.

- А Костя и не приставал... - это Наташа зачем-то уже Андрею говорила. - Так, руку целовал... веришь?

Все они - Мамин, Костя, другие - выросли на городской окраине, в Березовке, в ее избах и бараках над двумя оврагами. Брат Валерия Павел сел в тюрьму, когда Валерий перешел в пятый класс, а через три года, когда Валерий учился в восьмом, был забит до смерти охранниками в карцере - за гордыню, за то, что во все горло издевался над ними, называя "шмакодявками" и "шестерками". Думал, не тронут, побоятся... Тюрьма, прознав о смерти пахана, было восстала, но всем выдали двойную порцию каши и сахару, привезли кино про любовь, разрешили свидания... Довольно дорого оценили начальники смерть старшего Мамина.

Но брат за брата не ответчик. Юноша окончил школу. И больше нигде не учился - занимался спортом. Правда, некоторое время числился в политехническом, на радиофакультете. Получил звание кандидата в мастера по боксу и борьбе и был призван в армию. Вернулся улыбчивым, молчаливым, устроился работать тренером в спортобщество "Труд". Постепенно имя его обросло темными пугающими слухами. Будто бы все эти годы он был хранителем общака парней из Березовки и мировым их судьей. Один всего раз его хотели убить - возле магазина "Грампластинок" среди бела дня из проезжавшей мимо "Нивы" застрочили по нему из двух автоматов... и не попали. Наверно, от страха промахнулись, хотя АК выдает в секунду десять пуль! Или двадцать? Валерий остался стоять с растерянной улыбкой, а Костя и еще один охранник Мамина погнались на "BMW" за той машиной да по дороге в сторону ГЭС столкнули ее на знаменитом повороте - "тещиным языке" - в распадок. Нужно ли говорить, что живыми из нападавших никто не остался...

Теперь Валерий Петрович Мамин в фаворе у местной милиции, у него в записной книжке прямые телефоны всех начальников. Он купил им, для ГАИ и РУОП, десяток мощных "джипов" и рации южно-корейского производства. И вишневую сверкающую "Сонату" - для дочери генерала УВД на день ее рождения. Кстати сказать, она замужем за приятелем Мамина - Шуриком, который всю жизнь в профсоюзах. С тремя волосками на лысом темени, как мандолина, на пальцах левой руки выколото ЛЕНИН, на пальцах правой - ТАНИН. А на груди - дама в шляпе. Об этом покойный Костя рассказывал - они же всей компанией часто вместе в баню ездили...

Но сколько можно о Мамине да о Мамине?! Вот ведь страшилище с такой доброй фамилией. Андрей уже и сам начинает бояться этого человека. Надо вскакивать, уноситься... но куда?! Кое-какие деньги он позавчера заработал, но если с Наташей лететь сейчас куда-нибудь далеко (в Москву, чтобы затеряться? На Камчатку, где никто не подумает искать?), денег только на билеты в одну сторону и хватит... Да и есть ли у нее паспорт.

- У тебя есть паспорт? - хрипло спросил Андрей, глядя в потолок.

- Еще нет. - И она хихикнула, дернув левой ножкой. - Не успела получить. Мне он обещал сразу иностранный... У Валеры-то дипломатический из Узбекистана и синий такой, служебный...

"Валера". Многому же он ее научил... Первые же слова юной девочки-женщины, сказанные вчера ночью в постели, Андрей никогда не забудет... Не вспоминать. В другой когда-нибудь раз. Только вдохнул животное ее тепло, только обнял, ставшую вмиг мягкой, как талый воск, она и брякнула... В конце концов, она простодушна, как дитя. И пока все это - любовь, секс - для нее не более, чем забавная долгая игра...

Как же бежать и куда? Если Мамин так оберегал от всех ее, окраины города уже оцеплены, ГАИ проверяет машины, маловозрастная шпана бегает по сараям и оврагам - ведь какой-нибудь враг Мамина мог выкрасть красотку для выкупа (по телевизору каждый день показывают подобные истории), а то просто убить и выбросить...

- Пора... - прошептал Андрей и стал одеваться...

Через мгновение они стояли, готовые к бегству, возле окна, выглядывая через тюль цветом в переваренный творог - подарок жены при расставании... По улице медленно проехала асфальто-моечная машина, обдавая грязью и каплями воды стекла нижних этажей. Пролетела милицейская с синей лампочкой наверху. Шли люди, не особенно глядя по сторонам.

-Так, - сказал Андрей. - Мы сейчас... сейчас... - Черт побери, что "сейчас"? Куда они сейчас? И в каком виде? Модную шляпку с пером ей, конечно, придется снять.

В некоем фильме был сюжет: мужчина закатывает подружку в ковер и уносит на плече. Но у Андрея нет ковра. В чемодан? И чемодана большого у Андрея нет. Вот, только размером с портфель, чуть шире. А что, если дать ей свою одежду? Старую кожаную куртку на плечи... закатать брючины... кепку на голову...

- Нет!.. - простонала Наташа, когда Андрей шепотом объяснил ей вариант ухода. - Где я потом это куплю?

- Да мы с собой возьмем, сложим...

- Помнется же... если скрипку тоже сюда?

Ах, да, скрипка.. с ней-то в руке Андрей запомнится любому. Ее тоже надо в чемоданчик... Но скрипка с футляром не лезет. Если вынуть из футляра - инструмент, похожий на маленькую женщину, по диагонали умещается. А что делать с футляром? И как потом с голой скрипкой ходить, работать, зарабатывать? Придется покупать новый? А если в отсутствие Андрея залезут в квартирку, сразу обнаружат - Сабанов исчез со скрипкой, зачем-то оставив футляр... Значит, сбежал, по какой-то причине пряча от людей инструмент?..

- Одевайся, одевайся, одевайся... - бормотал Андрей, заминая в чемоданчик вокруг скрипки дорогие одежды Наташи. - Быстрее! - В голове застучала торопящаяся изумительная скрипичная мелодия из увертюры Россини к "Цирюльнику": - Та-та-та-татта... та-та-та-татта...

На пол из наташиных вещей выпала маленькая записная книжка с золотой надписью "Афоризмы".

- Это надо?

- Нет, выкинь!.. Это его...

Он поднял и открыл. " Любовь сильнее смерти, но хрупка, как стекло. Мопассан."

- Ого, решил приобщаться к ценностям цивилизации... и тебя приобщать?..

Она зарделась, выхватила у него книжечку и швырнула под кровать. И вдруг полезла за ней:

- Ой, там адрес мамы!.. - Достала, принялась листать, искать нужную страницу.

И в эту минуту в дверь постучали.

- Господи!.. - побелела Наташа и опустилась на стул. - Это он!.. Он!..

- Тихо!.. - прошипел Андрей, схватив ее за плечо.

За дверью топтались. Слышались негромкие голоса. И снова позвонили.

- Андрюша?.. - послышался женский гортанный голос. Это была Аня-"цыганка". - Вам плохо? Вам еще не лучше?.. - И Андрей вспомнил - она вчера приходила к нему, но, не желая ее видеть (после пьянки на концерте чувствовал себя ужасно), он сказал через дверь, что болит сердце, что отлежится. - Вы в поликлинику не ходили?

Андрей, естественно, молчал. И было слышно, как солистка "Ромэн-стрит" объясняет вышедшей на шум соседке-старушке:

- Он аракадиля телай бахтали чергай... родился под счастливой звездой... талант... я с ним вместе работаю... но не дай Бог инфаркт... Надо бы "скорую". У вас нет телефона?

К счастью, у бабули не было телефона. Случайности, вы посланы

судьбой... Как хорошо, что Аня сейчас побежит куда-нибудь звонить.

- Понимаете, у него цветок на окне... значит, дома... - О господи, болван! Что-то такое ты еще ей про цветок наговорил? Язык тебе вырвать. Вялый, бордовый цветочек в горшке... герань - память о семейной жизни. Люся уверяла: гасит нервность. - Да, да... Пойду позвоню. Видимо, без памяти... Надо бы и милицию - дверь ломать...

И в подъезде стало тихо. Бабушка зашла к себе, а певица и в самом деле унеслась - вон ее каблучки, цок-цок мимо окна. Надо немедленно уходить! А если бабушка осталась у подъезда, разинув рот? Или еще кто из соседей увидит?

О, Сабанов, у тебя же в ванной висит на гвозде старый белый халат жены - она в нем на химическом заводе работала, оставила бывшему мужу на тряпки - посуду и окна протирать.

- Надевай!.. - подал халат Наташе.

- Зачем? - не поняла она, но Андрей торопливо накинул белую маскировку на нее. Они сделают вид, что медсестра увозит его на "скорой". Но чемодан и футляр от скрипки взял в руки почему-то он.

На лестничной площадке никого. И у подъезда только некая собачонка нюхает асфальт. Выбежали за угол, на улицу - катится "жигуленок" в желтых "шашках", самозваное такси. Наташа, поддерживая Андрея под руку, как бы помогла ему сесть.

- Заболел? - весело прохрипел толстяк за рулем. - Куда? В БСМП? - он мотнул башкой в сторону Студенческого городка. И Андрей вспомнил - там же недавно в березовом лесу открылась новая, большая больница в пять или шесть корпусов... и даже знакомая девица там работает, Нина... очень любит музыку. Однажды увязалась после благотворительного концерта в католическом храме - пришла домой и осталась на сутки... Потом долго молилась перед зажженной свечкой и, уходя, сказала, что, если он вспомнит о ней, она его будет рада видеть, потому что он своей музыкой облагораживает даже самое плотское. Но лучше в пятницу вечером. Нина работает в инфекционном отделении.

Именно туда и надо запрятать Наташу! Именно в инфекционное отделение! А там посмотрим.

Когда вышли из машины и оказались среди оголенных на ветру берез, Андрей спросил у Наташи:

- Ты сможешь изобразить больную?

- Я?! Почему я?.. Ты же больной!.. - но тут же возвела очи к небу и губки, изогнув скобой, оттянула вниз. Получилось очень смешно.

- Годится. Да, сними-ка халат... - И швырнув его в кусты, только сейчас вспомнил: а не здесь ли должны оперировать сегодня Орлова? Именно сюда, он слышал, завезли летом из ФРГ какой-то особенный томограф, искусственную почку и прочую аппаратуру... Господи, не слишком ли много совпадений?! Или, как сказал бы чуткий к слову Орлов, сов-падений, совместных падений в одну бездну... А может быть, операция состоится не здесь, а в первой областной, в центре города, как раз рядом с красным домом миллиардеров - наискосок от памятного гастронома, через сквер? Даже трудно сказать, как бы должно быть лучше.

Они вошли в темный после улицы холл, к стеклянной отсверкивающей отгородке регистрации. Как во всех больницах, пахло эфиром и хлоркой. Но если Андрей найдет здесь Нину, как объяснить ей, кто такая Наташа? Если догадается, сделает все наперекор, как любая ревнивая женщина.

И снова помог случай - обмолвка пожилой женщины в белом халате, сидящей за стеклом, с марлевой повязкой на лице:.

- Дочку привезли? - Ее не смутил мальчишеский наряд юной Наташи. Сейчас молодежь одевается бог знает как.

- Да, да... - обрадовался Андрей. - Знаете... нам бы найти Нину... Нину из инфекционного.

- Так пройдите к ней... это во дворе, в левый дальний корпус.

Через полчаса красотка была пристроена. Андрей объяснил остроносой, внимательно слушавшей Нине, что девчонка приехала от мамы, из деревни, что у нее была желтуха и надо бы проверить, а то и долечить (Андрей сам перенес в детстве желтуху и знал симптомы)... Наташе выдали пижаму чернильного цвета, тапки, и под фамилией Сабанова она осталась в двухместной, но еще незанятой более никем палате номер 3, на стене - эстамп неведомого северного художника: "Курупатки на снегу", где действительно нарисованы куропатки на снегу под звездным небом.

Улыбнувшись малышке на прощание быстрой профессиональной улыбкой, Нина взяла Андрея под руку и повела в ординаторскую, где, заперев дверь и опустив жалюзи на окне, чтобы стало темно и не был так явственно виден полуметровый крест над столом, бросилась целовать обреченного скрипача... Часа полтора тут никого не будет, так понял Андрей из ее шепота.

- Да что с тобой?

- Сегодня режут моего друга, поэта... - нашелся Андрей, и эта новость, как ни странно, была очень серьезно воспринята Ниной. Она тут же включила электрический свет и, позвонив по внутреннему телефону, узнала, что да, именно в этой больнице, во втором корпусе, в хирургии, готовят к операции больного Орлова. Но к нему сейчас никак нельзя - во избежание волнения и опять же инфекции.

- Съезжу в город, куплю яблок...- буркнул Андрея и, оставив у Нины незапирающийся чемодан со скрипкой и тряпками Наташи, выбежал к воротам больницы.

- Но ты вернешься? - успела спросить Нина.

- Конечно! - Господи, хорошо, что он вспомнил о ней. Случайности жизни, вы не случайны... В инфекционной Наташу искать никто не будет. А как быть самому Андрею? Не ложиться же и ему сюда. Да и заляжет он с помощью Нины в какой-нибудь палате - не трудно будет сообразить тем, кто ищет Наташу, что неспроста она вместе с ним в один день исчезла... Значит, любовь, значит, немедленно объявят и его, Андрея Сабанова, розыск.

Лучше возникнуть сейчас в городе, как ни в чем не бывало. Но без скрипки? Ах, что-нибудь придумается.

И он сел в подкативший автобус и поехал в центр - навстречу неизвестности, как написали бы в старинных романах... или, как скажем мы, современники Андрея Сабанова, - навстречу явной опасности. Ибо мы-то знаем, что везение обычно кончается неожиданно. Сила ожидаемого невезения нарастает пропорционально квадрату свершившегося везения... приблизительно так написано в самиздате компьютерных программистов... Там интегралы, тензоры и прочие термины высшей математики и физики, но поверьте, что суть мы постарались передать верно.




10. СОН САБАНОВА

         "Случайности, вы не случайны...", - так думал я в мгновенном сне,
пока бежал кривой, как чайник, автобус по лесной стране.
          Он припадал на поворотах на правый бок, на левый бок,
и вдруг меня окликнул кто-то... Иль, может, это сделал Бог? -
          Держа детишек на коленях, иль сумки (там кефир, морковь),
вокруг дремали на сиденьях все, с кем я постигал любовь.
          Сидела школьница немая, которую я целовал,
тогда еще не понимая - запомнит по губам слова...
          Сидела дурочка из клуба, в веснушках пышка-билетер...
А рядом дылда пялит зубы, из пятиюродных сестер.
          Молчала рыжая студентка, зажав в ногах виолончель...
любившая играть раздетой "Полет шмеля"... а я был шмель.
          Сидела и жена майора, тайком любившая меня...
Дремала девочка из хора, как конь в ремнях... о ночь моя!
          Сплошная "ягода-малина", чуть с тленным запахом вина,
дремали женщины картинно вокруг меня... так на же, на!
          Твои, увы, завоеванья! Смотри и за стояк держись!
А вдруг в томленье, в ожиданье они прожили эту жизнь?
          А вдруг же, воздевая руки, они рыдали по ночам?
Ловя о дальнем милом слухи, что где-то ходит по цветам.
          Не ты ли обещал им страстно любовь до гроба?.. Ну так что ж,
покуда не найдешь бесстрашно их всех - покоя не найдешь.
          И ни при чем тут заклинанья ночного духа - Сатаны.
Прощенье будет на прощанье - тогда тебя отпустят сны.
          Но ведь за каждою из женщин, за каждой встречею в ночи
сверкает чертик свой, как жемчуг, и лезет огнь в подол свечи...
          Беда, коль дьяволу с бородкой ты продал душу, но страшней,
коль сотня совладельцев бродят, как по ковру, в душе твоей.
          Когда снесло тебя теченье... когда хозяин твой - толпа,
а их перстов кривые тени не сгонишь, словно мышь, со лба.
          Полуказак, полутатарин, в аду болтаясь, как в раю,
по мелочи ты разбазарил жизнь беззаветную свою.
          И если уж искать хромого, заносчивого князя тьмы, -
затем, чтобы он молвил слово: отныне царствуем здесь мы,
          чтоб мне средь маяты, напасти, с тяжелым холодом в кости,
одной лишь поклониться власти - и этим силу обрести.



Продолжение...

Оглавление




© Роман Солнцев, 2006-2024.
© Сетевая Словесность, 2006-2024.




Словесность