Царства сразу строились на началах выгоды.
Золотым касанием не сечёшь - не царь.
Я усвоил назубок все ходы и выдохи,
кроме разве одного. На, герой, ударь!
На, Парис, три яблока. На, Даная, облако.
На, торговец, безоар, бычью кровь и рог.
Только поиграй, пройдись вкруг меня да около
в гобелене памяти, в лабиринте строк.
В пол-оскала лампочки в астроверхом куполе,
в трёх полётах ласточки загорает куст...
По примете, к прибыли - прибыль, убыль - к убыли.
Тавромахия важней всех других искусств.
Море в двух больших прыжках, с неба воск да перия.
Корабелы! Эгегей! Паруса черней!
Кто последний в очередь становиться первыми?
Если спросят, подтвержу, что убил Тесей.
Где свинец, карбид и магний наших детских фейерверков?
Где урановые свалки у завода во дворе?
Где томленье упований, водкой гены исковеркав,
каплей кануть, камнем жалким сплыть, как листик в ноябре?
Выпей, козлик, из-под крана заколдованной водицы,
подыши угарным газом, съешь нитратов на обед.
"Послезавтра будет рано!" - помнишь, пели нам вдовицы.
Не стальные крылья, разум, дай хотя бы лисапед!
Где отравленные реки, где украденные знаки?
Где невиденные страны, покосившийся забор?
Поскреби себе сусеки - сплошь остатки от Итаки,
клятвы, верности, тиранны, политчас и культпозор.
Выше пафос! Ближе Родос! Вы-то, нынешние, ну-тка!
Выжил вон - поностальгируй, обработай свой надел.
Ужасы иной породы сердце зажимают в сутках.
Всё одно стране и миру: не подпрыгнул - не поел.
Все врут. Календари, скамейки, неотложки.
Газетная печать, литой офсетный штамп.
Не ждёт читатель рифм, он пашет мелкой сошкой
свой огород, жалея керосин для ламп.
Всё врут и врут и врут топорно и протонно,
в экстазе или запинаясь о порок
сердечности, стыда и честности врождённой,
пока не сбытых с рук, пока не дали срок.
Все врут, а срок бежит, исчисленный, навстречу
и ластится к руке, как ласточка к гнезду.
За тридевять времён, в романском-де заречье,
и травка зеленей, и тёлка в поводу.
Все врут, а я не вру. И ты не врёшь? А как же!
От мира отрешась, кумира холодней,
мы с теми, кто умрёт, но ничего не скажет,
молчим, набравши в рот воды морской на дне.
Асклепий! небритое утро,
товарищи все на местах.
Тоска-но и сепия, умбра:
постельно рисуешь, мастак.
Как будто за темперой-морес,
за снеженной этой горой -
Италия. Но неверморем
в конторный вливаешься строй.
Качается ветер, и фары
не фарт обещают, но Fahrt.
Идёт из продуктов в товары
по рельсам декабырьским март.
И капает где-то зарплата,
и мелочью сдача за дни
по векселю, тратта-утрата,
и ночью все будем одни.
Стоит встать на морском побережье - ощущаешь себя частью суши,
пусть насквозь пропитанной влагой, но не стремящейся слиться с ней.
А любая часть суши - остров, в окруженье пучины сущий,
и клочок твой невзрачной тверди - лишний камень в саду теней.
Тут же бочками юркают крабы и летают без румба рыбы,
из-за вала глядят цунами, ухмыляясь косой скулой.
Новогодние Балтазары, уж скорее несли дары бы!
А не то дрожишь невидимкой на весь мир, кроме сУдьбы злой.
Океан мировой, просто суперский! Жемчугами даришь и нефтью.
Но позволь получать проценты в стольном городе на плато.
Неполезно страдать у моря - истончишься. Из сети в нети
пропадаешь с шестым сигналом, неопознанный, как никто.
Как не озирнуться вокруг:
вдруг - море зверепенится,
повсеглобусно сея испуг,
с рога Корна и до Канина пениса?
А то пристанет корабь-плэйбой,
сея ужас и творя разбой.
А шарик знай себе крутится-вертится,
даром что голубой.
Не занимать безвестности - ни-ни,
nenni, за мной словесность, пустота.
У входа в М назначено. Огни.
Ориентир - окрестности. Смигни
расплывшуюся местность. Ни черта
не чертят окуляры. Мглы одни.
Не слишком сложно? Умница! Звонарь!
Оставим ночь, аптеку на юру.
Махина яви завернулась в старь.
Фигура встречи меж невнятных харь.
Поокаем, подруга? Соберу
пожитки мысель, сливки, киноварь.
Опять неясно? Что ж, смотри сюда.
Мы встретились, пошли в кафе-кабак.
Гудела в трубах пленная вода.
Виднелось, пелось, говорилось "да".
У входа в М стоит Иван-чудак.
В усах его сосульки. Изо льда.
Знает киска, чьё съела мяско,
лижет миску и смотрит рысью,
знает всякий, что служит маской
мошка - оводу, мышка - крысе,
человек - человеку-волку...
Да не будет ни грамма толку,
грана прибыли в нашем полку
от побасенок соловьиных
от языческих притчей длинных,
недосказанных кукареку,
от ласкательных этих суффиксов,
от морали ? la Kryloff!..
Тут товарищи интересуются,
мясо будет ли вместо слов?
Прекратите ли играть
в фантики
и запишете ль в тетрадь
фактики?
Чтобы знал и историк, и современник,
кто болтал, кто болтался в петле ременной
и где брали крупу и чай,
чтобы с подписью трёх понятых эпохи,
чтобы цифры сводились к нулю до крохи,
а не сможешь - так отвечай.
И ответишь по всей по строгости формы,
край ушанки своей теребя,
надорвёшься, но выполнишь все три нормы,
и простят, и забудут тебя.
Забыванье, забвение, плесневелая волглость.
Напиши мне, губерния, в самодальнюю волость.
Шлите, штучка столичная, вести в сирый уезд,
да взболтните мне лишнего, из особенных мест.
Осень в лето вливается полной дёготной ложкой
Как грустит! как зевается над мурчащею кошкой!
В мокрых грязях увязшая, заросла колея
до покорного вашего, до саднящего я.
Но увижу же горы я, чужеземную чужень,
жизнь - картонно-конторную - лучше, лучше, не хуже! -
и... останусь привета ждать на заросшем дворе,
в поселении ветошном, навсегда в сентябре.
Вместо - на случай сомнений - взвизга
или - на случай жизни - списка
дел неотложных to do,
вместо расчёта таблиц карьеры
я упражняю любовь и веру,
дуя в свою дуду.
Как не отчаяться, не осопливеть,
если ответом на кликети-кликеть -
сумма в колонках ноль
целых чувств, ноль десятых-сотых.
Впору накрыть себя медным дзотом
и потребить алкоголь.
- Нет! - возопил Заратустра-доктор,
внутренний голос, предчувствие долга. -
Ты говори, говори
с целью обмена со внешней средою
опытом одиночного боя с демонами внутри.
Не сомневайся. Бог с ней, с дудою.
Ты говори, говори.
В ар-балетной школе жизни,
где танцуют на мечах,
хоть на миг да покажись мне
без накидки и нунчак,
чтоб - от раны утром ранним
или ночью от острог
в поле боли, битвы, брани -
мог сказать я: "Видит Бог".
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]