Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Колонка Читателя

   
П
О
И
С
К

Словесность




ДОЧКА  ПРЕЗИДЕНТА


Президент убит - его растерзала бешеная толпа. Труп Ленина вынесли из Мавзолея, похоронили под Кремлевской стеной - все, как полагается, с почестями, с венками и траурной музыкой. В Мавзолее теперь труп Президента - кипящие ненавистью люди приходят фотографироваться с ним. Труп лежит в холодильнике для мороженого, длинный холодильник, достаточно длинный для трупа. Вместо лица сплошной кроваво-синий пузырь.

Москва прекрасна в эти дни. Из окон бывшей Государственной Думы до сих пор идет дым. В первые дни восстания депутатов Думы сжигали живьем - прямо в их кабинетах, вместе со всеми их документами, костюмами, подарками. Первыми сжигали виновных в педофилии.

Сегодня ночью поджигали и убивали в представительстве ООН, в посольствах Израиля и Азербайджана.

Посольство США все еще остывает - черный, провонявший от горевшего пластика, скрипящий на утреннем ветру короб. Трупы посла и охранников из морской пехоты уже сняли со столбов. Комитет восстания издал вчера указ по этому поводу: не держать тела повешенных на столбах, воротах, проводах и т. д. дольше трех часов, чтобы не провоцировать возникновения болезней среди живых. На деревьях вообще запрещено вешать.

Люди этого града-левиафана стали чаще смотреть на небо - когда рассматривают тела повешенных.

Пачки разбитых авто, баррикады из мусорных баков и выломанных дверей, взломанная тротуарная плитка. Москва не была такой очаровательно разнузданной несколько веков - со времен Смуты.

Здание ФСБ по-прежнему в осаде. Чекисты начали использовать отравляющие газы, чтобы отбивать штурмы. В Комитете восстания нет единства - одни предлагают его просто расстрелять из тяжелой артиллерии, особенно напирают военные. Другие - все-таки захватить, чтобы хоть кого-то поймать живьем, чтобы потом судить.

Фонтаны продолжают работать - в них плавает мусор, специальные группы вылавливают из воды тела и куски тел.


Под моим руководством бригада в 500 боевиков. У нас бортовые грузовики "Газель" - в кузовах закреплены крупнокалиберные пулеметы и зенитные установки. На боевиках шорты, шлепанцы или сандалии, автоматы всегда сняты с предохранителей - как в Сьерра-Леоне какой-нибудь. Но моя бригада сплочена и организована, приказы выполняются четко - поэтому мы в составе Гвардии восстания.


С Михаилом Кузьмичем я пью кофе на террасе ресторана, на "Маяковке". Название ресторана сбито, окна разбиты, почти вся мебель поломана. Мы сидим на снарядных ящиках, поставленных друг на друга, за барной стойкой.

Михаил Кузьмич лишь на два года старше меня. Но морщин у него гораздо больше - сухая растрескавшаяся земля - и чугунность в нем звенит гораздо сильнее, чем во мне. Он - член Комитета восстания.

Говорят, именно он утопил деда Ананаса в общественном сортире Казанского вокзала. Того самого деда Ананаса, старика-филолога, который создал и председательствовал в молодежной радикальной организации. Пару тысяч русских пассионариев, отчаянных, буйных собрал вокруг себя. Они поверили его проповедям о героизме. Он мог бы сделать из них современную организацию в духе Боевой организации эсеров. Две тысячи человек - они могли атаковать и смести кортеж Президента с камнями в руках. Но нет - дед Ананас навязал, убедил, что пассионарность нужно истратить на мелкие провокации: забрасывать чиновников листовками и пакетами с майонезом, приковывать себя к зданиям министерств. И они получали долгие тюремные сроки за свои провокации. Их пассионарность была бездарно растрачена на юродство тюремного срока ради. Современные юродивые Руси - в кармане пачка листовок, в руках "бомба" из майонеза. У чиновника заляпанный пиджак, у них - туберкулез строгого режима. Суррогат революционности. Лжепророк дед Ананас слил часть русской пассионарности по консервным банкам. Михаил Кузьмич, увязавшийся за дедовыми проповедями, провел два года в консервной банке в Пермском крае. Михаил Кузьмич поступил так, как его научили в мрачной русской тюрьме. Труп старика нашли в одной из кабинок туалета - голова в грязном унитазе, мухи, запах человеческого говна.


- Комитет постановил, что надо найти детей Президента. - Говорит Михаил Кузьмич. Пьем арабский судорожный кофе "мырра". - Все уверены, что они еще живы, прячутся где-то. Надо найти. По спецгруппе розыска на каждого из ублюдков, три группы, короче. Тебе надо собрать группу человек в 50, вы будете искать его дочь Марию.

Через разбитые окна слышны далекие автоматные очереди. Запах гари и жаркого человеческого пота.


Мы едем в городок на Волге - через среднерусские леса и луга. Если и попадаются авто навстречу, то сами съезжают на обочину и ждут, пока мы проедем - мы едем по разделительной полосе. Флагов у нас нет - Комитет нашего отчаянного бунта до сих пор не определился с символикой. Но зачем она нужна, когда есть всегда снятое с предохранителя оружие?!


На въезде в городок дорога перегорожена двумя потрепанными "девятками". Мятые банки из-под пива вокруг авто, руки с дымящимися сигаретами торчат из открытых окон. Мы подъезжаем к ним настолько близко, чтобы ни одна пуля не пролетела даром - и расстреливаем.


Вторую, не взорвавшуюся "девятку", обливаем бензином. Я приказываю закидать в ее салон весь мусор, валяющийся вокруг, прежде чем поджигать.

Мы объезжаем горящие автомобили - они остаются перегораживать трассу.


Православная церковь в неорусском стиле - в пяти куполах, красные и белые камни, арочные округлые окна. Купала блестят на солнце пошлыми стразами ночного клуба. За оградой церкви старухи, десятки старух в платках и с иконами в руках - деревянными, пластиковыми, бумажными.

Приказываю обыскать церковь. На обыск идут исключительно славяне. Поднимаются старушечий вой и причитания, когда группа проверки врезается в дряхлую массу.


В церкви все чисто. Забираем у священника новенькую бортовую "Газель" - она стояла в его гараже, сразу за церковью, вокруг яблони с прогнувшимися от плодов ветвями. В гараже еще стояли старенький Volvo и новый УАЗ "Патриот". Самого священника так и не нашли. Старухи много жалостливо балаболили, но не объяснили, где он.


Мечеть в городке из серого силикатного кирпича - как огромный гараж, как дом зажиточного крестьянина 90-ых годов XX века, - стрела минарета под зеленой металлической крышей. Перед мечетью бородачи, вооруженные охотничьими ружьями, карабинами и пистолетами - оружие на виду, показательно. Отправляю узбека Фарида и татарина Амира к ним на переговоры.


Дворец прокуратуры пуст. Желтое свежее здание в духе конструктивизма - неожиданные овальные формы, удлиненные окна, асимметрия, цилиндр балкона. Соплей свисает флаг на фасаде. Главная входная дверь даже не заперта. Выход на балкон из кабинета прокурора - вид на Волгу, Волга в здешнем течении совсем не великая, не историческая: полкилометра шириной, берега, обросшие кустами и мусором, раскрошившиеся бетонные плиты набережной.


На мосту через Волгу три автомобиля - две "девятки" и "Мерседес" без номеров и с плотной тонировкой. Перед машинами крутятся десяток мужиков, обритых налысо, на некоторых рубашки или брюки из форменного набора старорежимной полиции. Один из них сидит на капоте "Мерседеса", ноги упер в бампер, - спортивные красные штаны, спортивная красная же кофта с надписью RUSSIA расстегнута, под ней старорежимная голубая рубашка полицейского. На коленях короткоствольный автомат Калашникова. Расстреливаем и их.


Россия сейчас похожа на лопнувший гнойник. Мы - разумеется, врачи.


Улицы пусты. Только ветер с реки гоняет мелкий мусор. И пищат, разрешая проходить пешеходам, светофоры. Суд, местная администрация - двери заперты, здания пусты. Отдел полиции разграблен - двери нараспашку, в "дежурке" кучи человеческого говна, использованная туалетная бумага, засохшая блевотина, бутылки и банки из-под алкоголя, пластиковая упаковка от продуктов, жужжание мух.


Старый удэгеец Догдыч, ему под 60, он опытный таежный охотник, за старшего снайпера в моей бригаде, говорит, что нам надо расстрелять трех человек публично и показательно на площади для приведения городка к покорности и учтивости перед восстанием. Он так и говорит: "покорности и учтивости". "Кого именно расстрелять?" - спрашиваю его. "Неважно, они тут все на одно лицо", - Догдыч приехал в Москву для получения правительственной награды, когда началось восстание - заслуженный охотник России. На нем толстый халат-чапан таджикского пастуха - из Музея народов Востока, глаза постоянно скрыты за черными солнцезащитными очками.


Третий день мы в городке. Горожан на улицах по-прежнему не видно. Только старухи за оградой церкви и "мусульманская милиция" вокруг мечети. Гоп-власть на "девятках" совсем исчезла - наши патрули больше их не встречали. Безумные светофоры продолжают работать - писком зазывают пешеходов.

Помню, до нашей революции, до нашего всеперемалывающего бунта... часиков в 8-9 вечера - еще не поздно, но и с улиц людей уже стянуло - пиздуешь через эти микрорайоны "пятиэтажек", в окнах горит свет, ругань между женами и мужьями или родителей на детей, запахи жирных ужинов, котлет, жареной картошки... я специально два вечера ходил по районам "пятиэтажек" - ни света, ни запахов, ни голосов - вечерняя прохлада и сумеречное шуршание. Ни одной кошки, ни одной собаки. Но я чувствую, как нас сопровождают сотни глаз, когда мы едем по улицам. Чувствую, как сочится страх из-за зарешеченных окон, металлических дверей на подъездах.

Чем они питаются? Что они думают о нас? Наше восстание совсем не для них и не за них. Мы как раз перемалываем общество, в котором они вынудили нас жить. Может они жадно жрут своих кошек и собак? Их сырое кровью сочащееся мясо?


Еремей, старообрядец из Новосибирска, довольно теребит свою бороду. Комитет издал указ, что через две недели начнется выселение городов: сначала крупнейших мегаполисов Москвы, Петербурга-Питера и Екатеринбурга-Ёбурга. "Отвыкли от земли люди, зачумели среди асфальта и бетона. Потому испаршивились. - Говорит Еремей. - Вот увидишь - к земле вернутся, выздоравливать будут, лепота тогда наступит и снова будет украсно украшенная и светло светлая наша Русь. Дай Бог".


Звонит Михаил Кузьмич - торопит. "Ну когда уже? Сколько ждать? Надо срочно. В интересах восстания". Мы торопимся - задерживаем, арестовываем, допрашиваем, пытаем, "именем революционной необходимости" расстреливаем - ищем.


Удача. Мы поймали ее - дочку Президента, но не Марию, а младшую - Лизу. Все ее охранники убиты. Тех, которые выжили после жестокого долго боя, раненые, пленные, я приказал добить - нам ни к чему дополнительный груз из прошлого, у нас для себя лишних "Газелей" нет. В городке не нашлось крематория - убитых сжигали на берегу Волги за городом: черный чад клубился над рябой равнодушной речкой. Кореец Хван поправлял вываливающиеся из огня тела - окраинные азиаты, они самые жестокие из человечьего рода, у меня четверть бригады из племен, населяющих окраины Азии: корейцы, японцы, чукчи, малайцы, якуты и экзотический удэгеец Догдыч. Это именно их боятся старухи за церковной оградой, и "мусульманская милиция", и невидимые горожане-обыватели, и разбежавшиеся чиновники и судьи - не славян, не "черных", а именно "желтых" низкорослых боевиков: половецкие набеги, галоп татарской и монгольской конницы - выплывают из их генетической памяти. "Желтые" боевики на удивление не звереют от крови - они к ней относятся так же спокойно, как к пролившейся случайно воде.


Я вижу, как легко и вольно трепыхаются груди президентской дочки, продолговатые умеренные плоды - у нее нет сковывающих бюстгальтеров, маек, пижам под тонким коротким платьем. Похотливая самка. Она, представляю, ходила среди своей дуреющей охраны, отделенная от их каменных потеющих тел только тонкой невесомой тканью, нежное женское, проступали под тканью напряженные соски. Она должна была отдаваться своим охранникам, чтобы они совсем не сошли с ума - загнанные, разыскиваемые, одинокие, уже безнадежно презираемые.

Ее заковали в наручники - стоит в кузове, зажата спинами и локтями моих боевиков, мы едем через пустой городок, через его крошащийся бетон и прорвавшиеся канализационные трубы.

Голые загорелые ноги, волосы ее каштановые разлетаются по встречному ветру, смешиваются с торчащими вверх автоматными стволами, искусанные губы - обреченная принцесса среди дикой орды, оборвавшаяся сказка.


Раннее утро. Мутный свет во дворце прокуратуры. Двое боевиков на балконе - курят и водят автоматами по сторонам. Мы окопались - перед главным входом поставили металлические бочки с песком, поставили за ними два пулемета, еще пулеметы в окнах первого и второго этажей, автомобили поставили полукругом перед главным входом.

Теперь мы охраняем дочку Президента - желанный трофей революции.


К главному кабинету прокурора примыкает, соединяется с ним дверью комната поменьше - chillout, место отдыха начальника, диван, низкий столик, два мягких стула, кофемашина. Кровавые потеки на стенах - там мы проводили допросы, лишние предметы выбросили, для допросов достаточно двух стульев покрепче. Кровавые потеки и два железных стула - туда я отправил спать дочку Президента. Захожу - ключ от этой комнаты только у меня. Она на полу, в спальнике. Спальник расстегнут до половины - обнаженное худое тело - ее худоба не от голода, а от изящества. Мягкие комки грудей разъехались в стороны, выпирают ребра, живот втянут, тонкие длинные пальцы сплелись на животе. Впалые щеки, волосы прядями по лицу, сухие губы в пунцовых отметинах, рот приоткрыт. Она спокойно спит, она привычно спокойно спит, натянутая мембрана живота двигается равномерно. Она привыкла быть королевой бала - даже здесь она не верит, что лакеи больше не будут кланяться и выполнять ее капризы. Порочная высокомерная девка - Лизка, мне хочется называть ее исключительно Лизка, самозванка, выдававшая себя за самое ценное тело страны. Ведь ради нее, ради нее, ее старшей сестры и младшего брата старый дряхлый диктатор Президент угнетал страну от океана до океана.


Я медленно притягиваю к себе стул - его ножки царапают по паркетному полу - и сажусь над Лизкой. С хладнокровием пустой могилы разглядываю обнаженное тело.

- Ты трахалась со своим папашей? - спрашиваю ее, когда она просыпается от моего взгляда. Она потягивается, - сильнее проступают ребра, глубже втягивается живот - складывает руки за голову - подмышками щетина, неопрятная, мужиковатая неухоженность тайных нервных убежищ. Наверное, между ног у нее тоже самое.

- Мне хотелось. Но к сожалению - он слишком консервативен. Мне кажется, он был слишком уставшим от власти - его уже по-настоящему ничего не интересовало.

Лизка гибко подтягивается к моим ногам - обнимает мои ноги, длинные загорелые пальцы на выцветшей ткани цвета хаки, смотрит снизу вверх, зелено-карие глаза, прижимается щекой к грязной штанине: "Хочешь покажу тебе, какие фантазии готовила для него?"

Выглядываю за дверь - двое боевиков по-прежнему на балконе. "Я допрошу ее. Никого не пускать без моего вызова", - говорю им.


Меня совершенно не пугает, что эта президентская девка может взять мой пистолет - он на стуле под ворохом одежды. У нее горячее длинное тело, соленые скользкие губы, влажно между ног, короткая черная щетина между ее ног влажна - чувствую себя снова, как в захваченном и разгромленном президентском Кремле. Погибнуть сейчас - было романтическим дополнением к моменту.


- Ты до сих пор не веришь, что тебя казнят?

- Кому надо? Я публично покаюсь, поклянусь быть верной и достойной новой власти и меня примут, признают примером для подражания, сделают идолом для подражания.


Комитет приказал мне узнать у Лизки, где прячутся ее брат и сестра, где спрятаны сокровища папаши - началась рутина революции. Если не признается - судить по законам военного времени - судья, обвинитель и никаких адвокатов-защитничков.


- Ты очень верно выбрала убежище: обычно таких унылых мест не касаются ни революции, ни великие научные открытия.

Ее кровь на батарее, кровь на наручниках, которыми она пристегнута к батарее, волосы клочьями выдраны из головы, порезы, ушибы, следы от сигаретных ожогов.


Расстрел проводим классически - ранним утром. Белесый туман, мокрая трава, запах молчащего болота. Мешок на голову, встать на колени, выстрел в затылок.

Я слышу, как в пустом городе на церковной колокольне - каменная кукурузина под золоченым крестом - загудели колокола от этого выстрела.

Теперь я уверен, что буду помнить неухоженную щетину между ее ног до конца жизни.



Кимры, 2013




© Александр Рыбин, 2013-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2013-2024.




Каталог кофемашин для офиса и дома

www.mirespresso.ru

Словесность