МОЯ СМЕРТЬ
Боль раскаленными щипцами разрывала внутренности, пробивалась наружу сквозь стиснутые зубы постыдным поросячьим визгом. Потом в багровом мраке мелькали салатные рукава халатов, вспыхивал шприц, и боль толчками уползала в свою нору, чтобы накопить сил и снова вгрызться в меня. Она знала, что мне не уйти.
В туман передышки вплыло измученное Риткино лицо, искаженное гримасой сострадания. Бедная, она не спит уже много недель.
- Сколько можно умирать? - говорю я. - Скорей бы уже.
- Что ты сказал? - Ритка наклоняется ко мне, всматривается в мои губы.
- Он сказал: "Сколько можно умирать".
Это дочка. Она всегда понимала меня без слов. Значит, и она тут. Я пытаюсь улыбнуться, но губы не слушаются.
Всё. Я износил своё тело до конца, оно мне служило долго. Иногда барахлило - всё случалось за долгую жизнь: и голод, и раны, и травмы, и операции. Но мы с ним выбирались из всяких передряг и снова радовались. А теперь ему просто вышел срок, оно не виновато. Мы с ним всегда знали, что когда-нибудь это произойдёт. Только я мечтал, чтобы это случилось разом, мгновенно - чтобы не мучиться и никого не мучить из близких. Но меня забыли спросить, и вот это тянется и тянется, жестоко и унизительно.
Я прожил вне религий, я всегда знал, что жизнь завершается уходом в ничто, "иде же несть болезнь, ни печаль, ни воздыхания". Почему-то богатое воображение человечества становится бедным и робким, когда оно сочиняет загробную жизнь. Скучен христианский Рай, с его садами и арфами. Недаром, самый гениальный поэт всех времен и народов изобразил такой убедительный "Ад", будто действительно посетил как экскурсант все его круги. А когда дошло до "Рая", то тут перо его завяло и не сумело создать ничего, кроме банальных красивостей.
Размыт и мало привлекателен иудейский загробный пир мудрецов и праведников с каким-то сомнительным Левиафаном на столе. А уж мусульманская разновидность Рая для правоверных, с семьюдесятью девственницами - это и вообще ночной горячечный бред разрываемого гормонами подростка! Даже греки, подарившие миру понятие красоты, ничего не придумали лучшего, чем вечно мечущиеся в подземном царстве тоскующие тени.
Индусы сочинили интересную систему инкарнаций, но я - не индус, и мне она чужда. Я ухожу в никуда, как всякое живое существо, когда проходит отпущенное ему время. Моё время завершено.
Новая атака боли. Моё распадающееся гниющее тело корчится. Я больше не могу! Хватит! Хватит же! Отпустите!
Снова халаты, шприц. Я - потный, липкий, дрожу. Рита плачет, уронив седую голову мне на руку. Дочка, сын - вот они тут, рядом. Я всегда за них отвечал и старался защитить, и мне тошно, что я терзаю их зрелищем своей агонии. Хорошо, что внуков не привели, не хочу, чтобы они помнили меня таким - жалким, уродливым куском плоти.
- Не уходи, не оставляй меня!
Это бормочет Рита. Милая, это уже не я. Я ведь другой, тебе это известно лучше, чем кому бы то ни было - мы полвека вместе. Прости, я больше не смогу тебе помочь ничем. Лучше попрощаемся.
Боль. Пусть она будет последней! Рождение в смерть так же мучительно для человека, как рождение в жизнь. Пробить мягкой головкой тугой родовой канал - первый смертельный бой живого существа. И в смерть надо пробиться, только так победишь боль.
..............................
............
...
Победил. Боль исчезла. Нежные руки меня подхватывают и выносят из темноты в мягкий свет. Я сижу на руках у мамы, она молодая, а я - маленький. А рядом стоит смеющийся папа в пенсне. Таким я его запомнил перед его арестом. Он обнимает меня и маму и говорит:
- Ну, здравствуй, бутуз!
- Так будет всегда? - спрашиваю я.
- Конечно! - говорит папа.
И я ему сразу же верю. Мы идём домой. Там меня ждёт Борька, мой брат. Мы хлопаем друг друга по спине, и я уже студент, а он - тридцатилетний, каким был, собираясь в геологическую экспедицию на Иртыш, где их группу вырезали сбежавшие из лагеря уголовники.
- Спорим, что разобью тебя в шахматы с "тигром"? - предлагает он. Шахматы с "тигром" - это его изобретение: ферзь может ходить, как ферзь и как конь.
Приходят мои друзья - их было много, со школьных лет и до последнего времени. Они ушли из жизни до меня - и вот они все здесь, рядом. И с каждым я того возраста, каким дружил с ним.
И я всё понимаю сам.
Вокруг меня - мой мир. Все, кого я любил. И всё, что я любил: города и горы, леса и реки, музеи и концертные залы. И книги. И весёлое застолье с друзьями. Я много любил - и эта любовь создала этот мой мир. И ещё я страстно любил свою работу. И тут у меня мастерская - глина, холсты, краски, инструменты. Руки соскучились по кистям. Я ставлю холст на мольберт и пишу Риткин портрет. Худое старое лицо, но любимое и прекрасное.
Родная, мы с тобой ошибались, рассуждая об уходе в ничто. Я счастлив тут. Мне только больно, что ты сейчас плачешь и страдаешь - там, в жизни. Ведь ты не знаешь - а я не могу тебе передать это знание - что ты придёшь сюда. Потому что я люблю тебя, и без тебя мой мир неполон. Ты будешь снова той чудесной девочкой, как пятьдесят лет назад, когда я тебя увидел на выставке. А через много-много времени придут к нам и наши дети, а потом и внуки, и мы будем все вместе всегда.
© Татьяна Разумовская, 2011-2024.
© Сетевая Словесность, 2011-2024.
НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
|
Айдар Сахибзадинов. Жена [Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...] Владимир Алейников. Пуговица [Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...] Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..." ["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...] Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа [я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...] Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки [где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...] Джон Бердетт. Поехавший на Восток. [Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...] Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём [В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...] Владимир Спектор. Четыре рецензии [О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.] Анастасия Фомичёва. Будем знакомы! [Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...] Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога... [Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...] Анна Аликевич. Тайный сад [Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...] |
X |
Титульная страница Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |