Вечером возле залива, вписанного в проём
скал, отшлифованных ветром и острием волны,
сколько вмещает море в теле большом своём
этого шума воды, этой сырой тишины?
Чайки парят над крышей, ратуши острый шпиль,
скрип суставов мансарды; не различить мазню
стройного кипариса, хвойных в алее; штиль
медленно расправляет смятую простыню
душного воздуха юга: пахнет тиной со дна,
головоногими, рыбой, словно настал девон;
и в полутьме луна в самом центре окна
точно круглее буквы Джотто со всех сторон.
Можно шуршать газетой, тихо листать планшет,
но лучше выйти к заливу, где приливает вся
сила движения моря, и там - н и ч е г о нет,
точно чистая форма истинного бытия.
Ночью воздух находит форму в любых вещах -
в профиле можжевельника, в опустевшем кафе на пляже;
сырость ползет под рубаху и зюйд-вест трепеща,
распускает морскую пряжу.
Пристань качает лодки, тихо скрипит канат,
бдят на рогнауте птицы, забыв о юге;
так волна за волною, точно реприза в фуге,
повторяясь бежит назад.
Пена скрывает бутылку, след, с собой унося
черный хвост ламинарии, шум забивает уши;
и по лунной тропе марширует стальной косяк
рыб, готовых взойти на сушу.
Есть ли предел у моря? Не сосчитать воды,
ибо она всегда та, что уже была.
Не остановить течение; не отыскать следы.
Нету у моря места, нету ему числа.
Даже если вместить цельной воды объем
в полую серую глину или зеленую медь,
вряд ли ее остановишь в состоянии том,
как она есть, заметь.
Так в полутьме предметы быстро меняют вид,
небо плывет над бездной, точно огромный скат.
Только зрачок скитальца может в себя вместить
бледный морской закат.
Сырость и соль залива, лодки качает борт,
рыбы плывут внизу, горные витражи,
и время ныряет в пространство или наоборот,
и море бежит... бежит.
Это - пустынный берег возле Широкой Балки.
Тишину нарушает звон алюминиевой банки;
приложи её к уху - услышишь, как
моряки забытой на дне галеры
песни поют, погружаюсь во мрак
и глину неведомой эры.
В октябре муссоны летят из другой страны.
Волны бегут от натянутой вдоль струны
уходящего в серо-бетонную даль лимана.
Ввечеру этой силе как бы уже вдогон что-то следует из полутьмы тумана
и выходит на берег, кажется, сам Дагон.
И пропитанный сыростью воздух со всех сторон
накрывает собою горы, точно дурманный сон
накрывает сознание: больше не слышно птиц
и нечёткий лес шелестит осторожно.
Переплыть это море, дойти до его границ -
более невозможно.
Я спускался и шёл по берегу возле большой воды.
И шептал под подошвой песок: "снова в неё войди".
И стучали камни гладкие, что слова.
И шумело-шумело пространство вокруг-вокруг.
Улетала к небу задранная голова,
превращая речь в первобытный звук.
И я шёл и ждал, когда выйдут навстречу мне
из немой глубины, кто был на сокрытом дне.
Если долго смотреть на текстуру большой воды
в тот момент, когда выключает режим светило,
то увидишь время, профиль его, черты,
эту форму того, что было.
Если в той полутьме, в этом шуме сыром, прибой
что морская собака, лижет твои подошвы,
то пора отвернуться к пространству всему спиной
быть собой и покончить с прошлым.
Лучше выйти на трап и проститься с берегом, со
всем земным, что беглец отплывая в шлюпке по штилю.
То, то может весло - неспособно вообще колесо,
и бесследно идти - это свойственно килю.
И смотреть, как текучесть природы и космоса над
постепенно становятся целым, что не вмещает ум,
и наткнутся случайно на остров без координат
неизвестный, точно иной Колумб.
Зимний вечер на южном морском причале
похож на то, что было у бытия Начале:
монолитное небо, изгибы большой воды.
Мокрый снег, застилающий все облака,
липнет к кителю, контору бороды
смотрителя Маяка.
Третий месяц нет никаких новостей из дома.
Письма не пишет дама. Страшней синдрома
одиночества - только болезнь рефрена.
Можно выйти на берег, где есть прибой,
где из тины ночью выходит сама сирена,
и протей пытается стать тобой.
И чем больше снега - тем меньше места
на черной почве точно в пробелах текста;
среди чудищ, коих не видел Овидий,
одноглазый маяк болтает туда-сюда,
и во рту умещается грог, а в словах от мидий
только одна вода.
"Полёт разборов", серия 70 / Часть 1. Софья Дубровская[Литературно-критический проект "Полёт разборов". Стихи Софьи Дубровской рецензируют Ирина Машинская, Юлия Подлубнова, Валерий Шубинский, Данила Давыдов...]Савелий Немцев: Поэтическое королевство Сиам: от манифеста до "Четвёртой стражи"[К выходу второго сборника краснодарских (и не только) поэтов, именующих себя рубежниками, "Четвёртая стража" (Ridero, 2021).]Елена Севрюгина: Лететь за потерянной стаей наверх (о некоторых стихотворениях Кристины Крюковой)[Многие ли современные поэты стремятся не идти в ногу со временем, чтобы быть этим временем востребованным, а сохранить оригинальность звучания собственного...]Юрий Макашёв: Доминанта[вот тебе матерь - источник добра, / пыльная улица детства, / вот тебе дом, братовья и сестра, / гладь дождевая - смотреться...]Юрий Тубольцев: Все повторяется[Вася с подружкой ещё никогда не целовался. Вася ждал начала близости. Не знал, как к ней подступиться. Они сфотографировались на фоне расписанных художником...]Юрий Гладкевич (Юрий Беридзе): К идущим мимо[...но отчего же так дышится мне, / словно я с осенью сроден вполне, / словно настолько похожи мы с нею, / что я невольно и сам осенею...]Кристина Крюкова: Прогулки с Вертумном[Мой опыт - тиран мой - хранилище, ларчик, капкан, / В нём собрано всё, чем Создатель питал меня прежде. / И я поневоле теперь продавец-шарлатан, / ...]Роман Иноземцев: Асимптоты[Что ты там делаешь в вашей сплошной грязи? / Властным безумием втопчут - и кто заметит? / Умные люди уходят из-под грозы, / Я поднимаю Россию, и...]
