Вечером возле залива, вписанного в проём
скал, отшлифованных ветром и острием волны,
сколько вмещает море в теле большом своём
этого шума воды, этой сырой тишины?
Чайки парят над крышей, ратуши острый шпиль,
скрип суставов мансарды; не различить мазню
стройного кипариса, хвойных в алее; штиль
медленно расправляет смятую простыню
душного воздуха юга: пахнет тиной со дна,
головоногими, рыбой, словно настал девон;
и в полутьме луна в самом центре окна
точно круглее буквы Джотто со всех сторон.
Можно шуршать газетой, тихо листать планшет,
но лучше выйти к заливу, где приливает вся
сила движения моря, и там - н и ч е г о нет,
точно чистая форма истинного бытия.
Ночью воздух находит форму в любых вещах -
в профиле можжевельника, в опустевшем кафе на пляже;
сырость ползет под рубаху и зюйд-вест трепеща,
распускает морскую пряжу.
Пристань качает лодки, тихо скрипит канат,
бдят на рогнауте птицы, забыв о юге;
так волна за волною, точно реприза в фуге,
повторяясь бежит назад.
Пена скрывает бутылку, след, с собой унося
черный хвост ламинарии, шум забивает уши;
и по лунной тропе марширует стальной косяк
рыб, готовых взойти на сушу.
Есть ли предел у моря? Не сосчитать воды,
ибо она всегда та, что уже была.
Не остановить течение; не отыскать следы.
Нету у моря места, нету ему числа.
Даже если вместить цельной воды объем
в полую серую глину или зеленую медь,
вряд ли ее остановишь в состоянии том,
как она есть, заметь.
Так в полутьме предметы быстро меняют вид,
небо плывет над бездной, точно огромный скат.
Только зрачок скитальца может в себя вместить
бледный морской закат.
Сырость и соль залива, лодки качает борт,
рыбы плывут внизу, горные витражи,
и время ныряет в пространство или наоборот,
и море бежит... бежит.
Это - пустынный берег возле Широкой Балки.
Тишину нарушает звон алюминиевой банки;
приложи её к уху - услышишь, как
моряки забытой на дне галеры
песни поют, погружаюсь во мрак
и глину неведомой эры.
В октябре муссоны летят из другой страны.
Волны бегут от натянутой вдоль струны
уходящего в серо-бетонную даль лимана.
Ввечеру этой силе как бы уже вдогон что-то следует из полутьмы тумана
и выходит на берег, кажется, сам Дагон.
И пропитанный сыростью воздух со всех сторон
накрывает собою горы, точно дурманный сон
накрывает сознание: больше не слышно птиц
и нечёткий лес шелестит осторожно.
Переплыть это море, дойти до его границ -
более невозможно.
Я спускался и шёл по берегу возле большой воды.
И шептал под подошвой песок: "снова в неё войди".
И стучали камни гладкие, что слова.
И шумело-шумело пространство вокруг-вокруг.
Улетала к небу задранная голова,
превращая речь в первобытный звук.
И я шёл и ждал, когда выйдут навстречу мне
из немой глубины, кто был на сокрытом дне.
Если долго смотреть на текстуру большой воды
в тот момент, когда выключает режим светило,
то увидишь время, профиль его, черты,
эту форму того, что было.
Если в той полутьме, в этом шуме сыром, прибой
что морская собака, лижет твои подошвы,
то пора отвернуться к пространству всему спиной
быть собой и покончить с прошлым.
Лучше выйти на трап и проститься с берегом, со
всем земным, что беглец отплывая в шлюпке по штилю.
То, то может весло - неспособно вообще колесо,
и бесследно идти - это свойственно килю.
И смотреть, как текучесть природы и космоса над
постепенно становятся целым, что не вмещает ум,
и наткнутся случайно на остров без координат
неизвестный, точно иной Колумб.
Зимний вечер на южном морском причале
похож на то, что было у бытия Начале:
монолитное небо, изгибы большой воды.
Мокрый снег, застилающий все облака,
липнет к кителю, контору бороды
смотрителя Маяка.
Третий месяц нет никаких новостей из дома.
Письма не пишет дама. Страшней синдрома
одиночества - только болезнь рефрена.
Можно выйти на берег, где есть прибой,
где из тины ночью выходит сама сирена,
и протей пытается стать тобой.
И чем больше снега - тем меньше места
на черной почве точно в пробелах текста;
среди чудищ, коих не видел Овидий,
одноглазый маяк болтает туда-сюда,
и во рту умещается грог, а в словах от мидий
только одна вода.
Алексей Смирнов: Бутман и Гробин: и Эхстрим: Рассказы[- Боритесь! - крикнул Солодов. - Дроны копаются в белье ваших сыновей и матерей! Нет государственному шантажу!..]Ростислав Клубков: Утренняя заря[Эта война превратила души в человеческие тела. Окровавленные, мертвые...]Максим Матковский: Спасибо за блинчики, сестра[Если бы я не писал стихов, / но читал бы свои стихи, которые бы / написал кто-то другой, / то стихи бы эти мне обязательно нравились...]Андрей Баранов: В поисках свободы и покоя[Снился мне в ночь удивительный сон. / С неба спускается ангелов сонм, / Бьют барабаны, кимвалы гремят, / Медные трубы на солнце горят...]Алексей Ланцов: Шаблон разрыва[Мысленно лайкну няшный денёк / И уберусь восвояси / Майнить поэзию, ждать Рагнарёк, / Думать о смертном часе...]Андрей Бикетов: "Сумеречная" итальянская поэзия[Стихи известных итальянских поэтов: Гвидо Гоццано, Серджио Кораццини, Марино Моретти, Коррадо Говони, Фабрицио Фрозини, Камилло Пеннати.]Михаил Ковсан: Туманный Сизиф[В такой день временные отрезки один с другим не стыкуются, в пазы не попадая. Необходимость в осторожном насилии: надавить, не сломав, подвигнуть, саму...]Дмитрий Ратников: Прилив[Третий месяц нет никаких новостей из дома. / Письма не пишет дама. Страшней синдрома / одиночества - только болезнь рефрена...]Дмитрий Гаранин: Оптическая песнь[И пусть дана свобода мнения, / Сомненья нет, как в божьем даре, / Что наступает просветление / На карте рваных полушарий...]Вероника Сенькина: Стихотворения[Ни этих слов, ни тех, не понедельник, / не Питер, не всерьёз, не Англетер, / а сам себе убийственный подельник, / а сам себя, увидев, проглядел...]
