Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Обратная связь

   
П
О
И
С
К

Словесность




ВГУКАКАВАКС

рисунки автора

Эпиграф
Т.Шамшетдинова




Главы 1-7
Главы 8-14
Главы 15-21



1  ГЛАВА

В прежние годы Херонское болото славилось квассическим хором и квакоконическим оркестром тростниковых музыкальных инструментов. Жители окрестных лесов и особенно Карбаганского урочища собирались вечерами на берегах, слушая весьма продолжительные оралы и сипонии. Так было в прежние годы, пока изысканные пленительные звуки вечерних кванцертов не привлекли навязчивое внимание цапель, занимавших пушистую темно-зеленую галерку дальнего соснового леса. Потом газеты с прискорбием сообщили, что меломанов среди них не оказалось, а вот поклонники французской кухни были, и немало. Поэтому вопрос есть или не есть ни перед кем просто не встал. Хор подали к обеду...

Флайтист Виксен наблюдал это жуткое пиршество, затаившись под склизкой ивовой корягой, прощаясь с жизнью всякий раз, когда длинные когтистые лапы с узловатыми суставами переступали через его укрытие, а хищный ищущий глаз вдруг останавливался в своем хаотичном движении и заглядывал, казалось, в самое сердце бедной жабы. Из-под коряги он видел, как блеснув белым брюшком в ярких лучах послеполуденного солнца, исчезла в пасти прожорливого чудища великолепное сопрано, красавица, неподражаемая Рана Радибунда, единственная, кого было по-настоящему жалко в этом раздолбанном постоянными сварами музколлективе. Окрестности огласились горестными пятиоктавными матами. Нелепо перебирая холеными лапками в воздухе, за нею тут же устремился сексофанист Квац, бонвиван и пошляк, очевидно, чтобы найти свой последний приют возле той, с которой всегда делил наслаждение. Бедный Виксен готов был ему позавидовать - ведь не успел еще объяснить Ране, как неправа была она, связавшись с подобным персонажем.

Съели всех. Не стало замечательного тенора, гордости всего хора, квалифицированного исполнителя Брека Кэкса, безвременно погиб друг Виксена и общий любимец бас Канява. Виксен только зажмурился и судорожно сжал лапки, когда длинноносая образина примерилась бесстыдно сожрать его учителя дирижера Иакова Бруновича Квакмана. Неподалеку, в том месте, где в болото впадал маленький ручеек, плавно покачиваясь на неспокойной поверхности воды, вздувшимся брюхом кверху плыл труп старой и больной жабы.

- Падаль, - подумала одна из вальяжно выступавших по кочкам цапель, брезгливо покосившись в его сторону.

- Шоб я ей был. - Удовлетворенно подумал в ответ ей Самуил Кувшинкин, незаменимый импресарио и ... во всех отношениях яркая личность.

Тем временем близился час заката. Вконец отяжелевшие птицы, с трудом оторвавшись от земли, выстроились тевтонской свиньей и отправились к своим гнездовьям переваривать бренные материальные останки некогда вполне духовной пищи. Невидящими глазами смотрел Виксен на опускающееся к горизонту огромное оранжевое светило. Ушедший день унес с собой все, что было ему дорого: все средства к существованию, друзей, карьеру, творчество, всю тайную неразделенную любовь его, даже врагов, борьба с которыми все-таки закалила его характер. Впрочем, со всеобщей поминальной молитвой Виксен как раз самую малость поторопился. Слабый булькающий звук, раздавшийся где-то за левой лопаткой, прервал неутешительные размышления флайтиста и заставил его обернуться в направлении этого звука. В сгущавшихся над болотом сумерках он заметил бледную, преисполненную горькой иронии улыбку Кувшинкина.

Самуил Кувшинкин

- ...мою бедную бабушку. Моего дедушку, Кекса Браковича, - Вещал он в даль камышиную, - Чтоб на том свете кормили его жирными комарами, эти варвары выжили из лимана что под Одессой, и он ушел, окруженный выводком сопливых головастиков, как Моисей из Египта. Он думал, что землей обетованной станут для него болота под Мозырем... Вы были в Мозыре? Я так и знал. Вы не были в Мозыре. - В этот миг Самуил Кувшинкин как будто заметил присутствие Виксена. - А... и вы здесь (он замер на несколько секунд в полной прострации, тупо вытаращив глаза и шамкая своими вывороченными губами). Не знаете ли случайно...м-м-м ...да, что стало с нашим Иаковом Бруновичем?

Бедный Виксен лишь скорбно потупился, еще раз прокрутив в голове незабываемо ужасную картину трагической гибели своего бедного старого наставника.

- Ну а кончину нашей красавицы и умницы Раночки я видел собственными глазами, точно так же, как вас вот сейчас! Эта глупая птица схватила ее за такое место, что клянусь своей мамой, а она была почтенная женщина и пользовалась беззаветным уважением всех своих соседей, которые тоже были без исключения все почтенные вдовы, приличная девочка из хорошей семьи даже мужу своему в момент укрепления брачных уз не должна позволять ничего из того, что наша красавица и умница Раночка позволила этой наглой цапле! Но что я говорю здесь о манерах. Как будто эти чертовы дети знают толк в манерах. Спросите их! Сейчас никто не имеет манер, никого просто больше этому не учат! Вот в порядке бреда, возьмем первый случайно пришедший в голову пример .... я...

В этот миг наш славный импресарио заметил, что потерявший сознание от горя флайтист свалился в стремительный ручеек, который подхватил его распластанное тельце и стал быстро сносить своим течением прямехонько в близлежащую реку. Боясь утратить и этого последнего из уцелевших собеседников, Кувшинкин решительно бросился в воду ручья, вцепился в беспамятного Виксена всей своей бульдожьей хваткой, - о, у него-таки был опыт работы с артистами - и поплыл, неустанно болтая короткими лапками и бесконечным своим ленточным языком. Так плыли они и плыли по черной, как нефть, воде, в непроглядную безлунную ночь, когда голубые крупные звезды пыжатся изо всех своих звездных сил, стараясь выдавить как можно больше сияния и хотя бы в малой мере заменить отсутствие серпа, сияющей яркой ниточки, которая появится может быть, день спустя. Но сегодня ее законное место на небе пока что пусто и звезды стараются показать себя во всей красе. "Я! Я! Я! Я! самая здесь яркая!" - "А я!я!я!я! самая светлая!" - "Ну а я!я!я!я! самая далекая" - перекликаются звезды в безлунную ночь. В эту минуту изрядно перебравший хмельного на лоне природы домашний городской рыбак выбирается из машины со спящими корешами и пребольно расшибая босые пальцы ног о сплетенные варикозные корни деревьев, матерясь и вздыхая, устремляется к ближайшему кусту и замирает там в блаженной позе. Его песня в эту минуту является песней ручья, а ступни врастают в холодную почву. Это миг единения с Родиной, когда Родина принимает его дары и даже не берет за это никаких налогов. И нашего хмельного рыбака пронзает нежданная мысль: МОЯ ЛИ ЭТО РОДИНА, раз она не пытается и тут содрать свой куш, и он, устыдившись интимности всего того, что произошло с ним только что, поспешно оправляет одежду и через минуту уже скрывается в своем урбанистическом прибежище, резко хлопает железной дверью, и в природе после этого наступает неимоверная ничем не омрачаемая тишь.

По блестящей черной-черной реке, апатично покачиваясь, плывут две маленьких бесприютных лягушки. Флайтист Виксен лежит на спине, вперив выкаченные глаза свои в плюшевое теплое небо, инфантильно и расслабленно лижущее антрацитный леденец воды, а его непрошенный собеседник Самуил Кувшинкин все еще плетет какие-то несвязные речи, но на самом деле уже давно беспробудно спит и только имена почтенных его родственниц по женской линии летят вверх, как дым из трубы, больно задевая своей нелепой конкуренцией амбициозные звезды. Нависшие над металлическими гребешками воды тяжелые профили берегов, мясистые рыхлые профили берегов, похожие на очертания портретов каких-то важных фламандских вельмож, становятся все более отчужденными, и уже не возникает никакой потребности с ними здороваться при встрече.




2  ГЛАВА

Утро застало наших горе-путешественников взобравшимися на раскоряченную основательно подгнившую корягу, одного из местных аллигаторов, который плыл куда-то вдаль, лениво покачиваясь, широко распахнув страшный свой зубастый рот. Во рту этом уже успело вырасти целое племя древесных поганок, а к пузу прицепились речные раки и ракушки. Славный импресарио угнездился на торчащей вверх обрубленной толстой ветке. Его длинный язык нашел себе достойное применение - Кувшинкин азартно ловил толпящихся над ним и гудящих в спертом воздухе многочисленных отборных комаров. Что же касается бедняги Виксена, то он просто сидел на корме и полоскал свои ласты, даже как будто и не пытаясь заняться ничем путным. Уже битых полчаса, как их преследовала пронзительно верещавшая чайка - чего от них хотела белая морская птица, бог ее знает. По небу с топотом валили тучи, они бежали просто как стадо носорогов от пожара в саванне, сметая все на своем пути. Все говорило о том, что близится дождь. Ласточки торпедами проносились над сельскими пляжами, взметая брюхом пыль. Вжик! Вжик! В густых приречных кустах копошились две офигевшие русалки - этой ночью они встретили на безлюдном пляже резвящихся влюбленных гомосексуалов и теперь, найдя себе укромное местечко, оживленно обсуждали это поистине незаурядное событие. Наконец, апатия Виксена бросилась в глаза Кувшинкину и бурный темперамент последнего побудил его принять самое активное участие в судьбе спутника. Сперва импресарио широким жестом предложил флайтисту угоститься добрым десятком слабо агонизирующих комаров, но к его полному изумлению, тот отказался от подобного благодеяния, сославшись на полное отстуствие какого ни на есть аппетита. Тогда предусмотрительный Кувшинкин перебрался в раскинутый рот коряги-аллигатора и стал напряженно думать над этой непростой ситуацией. Виксен остался на своем прежнем месте, хотя первые крупные капли дождя начали уже оглушительно падать на его скользкую лягушачью макушку и заливать глаза. Окружающий мир от этого становился расплывчато-радужным, и можно было беспрепятственно плакать, никому не давая отчета в причине и точном количестве пролитых слез. Виксену больше всего на свете хотелось сейчас умереть, но время для подобного решительного шага уже было давно и безнадежно упущено, оставалось только жалеть, что какая-нибудь незадачливая цапля не соблаговолила сделать пару шагов, наклонить треугольную змеиную голову, извлечь из-под кувшинкиного листика несчастную, дрожащую, парализованную ужасом и обделавшуюся с перепугу добычу, прополоскать ее в воде, подбросить в воздух, воздав таким образом хвалу и уважение цапельному богу, а потом острым клювом, как ножницами, мгновенно перерезать саднящую нить глупой бессмысленной жизни. И все время, пока продолжался дождь, Виксен с непокрытой головой сидел под оглушительно огромными каплями, погруженный в размышления самого суицидального характера, равнодушный ко всему происходящему с ним в настоящем и будущем временах, сконцентрированный лишь только на невозвратно потерянном прошлом, важность и значительность которого все активнее увеличивалась по мере того, как усиливался дождь. Но старый бывалый импресарио так прозаически кряхтел и кашлял в своем надежном укрытии, что романтически настроенный флайтист все никак не мог достичь наиполнейшего горестного упоения. Потом так уж вышло, что запас влаги в тучах совершенно исчерпался и они стали ронять свои последние скудные капли самым наплевательским образом - прямо как будто кто-то здоровенный в небе со скуки лузгает семечки и периодически поплевывает вниз, туда, где суетливо копошимся мы с нашими зонтиками, клеенчатыми плащами, всякими целлофановыми кулечками и жалостными провисшими газетками над понурыми головами. Сквозь влагу последней свалившейся ему на макушку капли и собственные слезы, Виксен увидел под свежим маленьким листиком водяной лилии нечто, напомнившее перламутровую розоватую жемчужину, подумал сперва, что это свисает тоже капля, но капля непостижимым образом стала приобретать очертания женского тела, нарисовались милые черты лица, проклюнулись огромные глазищи неизъяснимого оттенка синего, завились вокруг задумчивых висков веселенькие светлые кудряшки, заострилась грудка трамплинчиком. Длинные белые ножки этого существа с пленительными округлыми коленками свисали с темно-зеленого стебля и удлиненные большие пальцы их шаловливо касались речной стремительно набегающей ряби. Виксен глядел на явившееся ему диво просто как на забавную картинку, без каких-либо притязаний на ее тело и душу, тем более, что эта нереально красивая незнакомка была отнюдь не лягушечьего рода-племени, а похожа на миниатюрного человечка, размером меньше полноценной жабы, глядел, может быть, просто потому как у него, собственно, не было никаких причин не глядеть на нее, потому как ему было лень или неохота подыскивать себе какой-то другой объект для своего равнодушного созерцания. Он находился в такой совершенной прострации и до такой степени неосмысленно тупо застрял взглядом в означенном направлении, что даже не сразу услышал привычного уже прозаического копошения Самуила Кувшинкина, даже не осознал значения первых нескольких обращенных к нему речений.

- ... всем этим разносолам предпочитаю нежную личинку двукрылого. Когда мы выступали в Сычуани, меня познакомили с одной чесночницей. Узкие глазки, стройные ножки, необычный цвет кожи. Вы меня понимаете. Так вот, она ела жужелиц и пауков. Мне рассказывали, что в Китае едят пауков, но чтобы дама, не стесняясь... Я вежливый человек, Виксен, я не расист и я мужчина, наконец, а эта чесночница была мне небезразлична... Но кушать паука... Может быть, это не рационально, может быть, следовало сделать усилие и перешагнуть... Условности так осложняют нашу жизнь, но... Виксен, вы видели, как едят паука? Виксен?

Молодой флайтист не слушал ветерана шоу-бизнеса. Он уже не мог оторвать взгляда от чудесного существа, совершенного творения природы.

- В-в-гу-у-укккка-а-акк-а-авакс! - громко, отчетливо и совершенно неожиданно для себя и уж тем более для Кувшинкина, заявил Виксен. - Ввггуууккаккаавакс! - Еще раз повторил он и втянул голову в спину.

Существо под листом лилии испуганно оглянулось. Увидев Виксена, всполохнуло своими ресницами, раз, еще раз и быстрым движением стремительных пальчиков опустило лист, отгораживаясь от нескромного взгляда флайтиста.

Кувшинкин был растерян и поражен ничуть не меньше, но его волнение проявилось принципиально инаким образом.

- А-а! - захохотал он, придя в себя, и тут же перейдя на "ты" - чтоб меня жрала тля скипидарного дерева! Ты влюбился, Виксен! Что значит молодость! Вчера его пассию глотает цапля, а сегодня он клянется в вечной любви... К кому? Я не разглядел, но кажется, это была даже не жаба. И все-таки, я рад. Виксен, чтоб ты знал, я за тебя рад. Хочешь, я тебе устрою эту девочку? Прямо сейчас. Я тебе не говорил, что моя тетка была свахой? Она переженила три болота. А-а, что тебя спрашивать. Сиди тут. Я скоро.

На этих словах почтенный импресарио стремительно отбыл, и Виксен в одиночестве остался размышлять над своей неказистой судьбой. Он глядел на эйфорическое, безумно и безукоризненно синее небо, там уже вовсю шныряли ласточки-касатки, похожие на остроносые самолеты-истребители во время военных маневров. С грозным рокотом, они рассекали прочистившийся воздух и все это только лишь для охоты на несчастных комах, которых едят все - воробьи, лягушки, ласточки, да еще черт знает кто, а они себе порхают и радуются жизни и вьются вокруг своих несравненных самок, пьянея от их живительного аромата и ничуть не беспокоясь о продолжительности горения мгновенно вспыхнувшей искорки собственной жизни. Как глупо, как странно и непостижимо, что все мы, подобно таким искоркам, вырываемся однажды из какого-то неведомого пламени, хотим когда-нибудь вернуться туда, строим свои высокомудрые расчеты на том, что сила всемирного тяготения рано или поздно притянет нас вниз, а внизу находится целый бесконечный океан огня, но потом мы просто таем в воздухе, падаем на серую сырую землю и превращаемся в холодную безжизненную пыль.




3  ГЛАВА

- Я все узнал. Ее зовут Дюймовочка. - Кувшинкин вынырнул откуда-то из-за горестно ссутуленной спины неприкаянного флайтиста, обдав его целой пулеметной очередью твердых крупнозернистых брызг. Виксен от неожиданности чуть с коряги не свалился, но ограничился лишь несколькими неуклюжими взмахами конечностей. Кувшинкин бодро вскарабкался на свое облюбованное место и расселся там, вальяжно закинув ногу на ногу, между двумя уютно расположенными маленькими веточками. С плеча у него свисала самодельная сумка из узеньких сухих листов камыша, а в этой сумке жалобно возились и попискивали всяко-разные недобитые мошки. Заслышав эти звуки, Виксен внезапно понял, что он все-таки изрядно проголодался за время своих суицидальных мыслей, и раз уж на то пошло, неплохо бы теперь чего-нибудь такого съесть. Его большие выпученные глаза осветились каким-то новым, осмысленным сиянием, которое Кувшинкин ошибочно принял за интерес к своему рассказу. Впрочем, ради справедливости надо отметить, что и тема этого рассказа тоже была для флайтиста небезразлична, однако, в первую очередь его мысли занимала именно еда, содержимое туго набитой котомки заботливого импресарио. Между тем, Кувшинкин продолжал:

- Она сирота, это плюс, ведь ты же понимаешь, Виксен, что значит, когда у молодой девушки есть много родственников - все эти мамаши, папаши, тетушки, дядюшки и в особенности двоюродные сестры и боже упаси, троюродные братья (не к ночи будь помянуты)... гм... Так вот, она - сирота, и это серьезный плюс. Но прелестная крошка замужем за богатым кротом. Я честный человек, Виксен, а ты мне симпатичен. Не буду пудрить тебе мозги. Я знаю этого крота, Виксен. Это очень жирный минус для твоих планов. Ничего не попишешь, финансовый магнат, практически полностью контролирует экономическую политику Карбаганского урочища... правду сказать, он не видит, что у него происходит под самым носом, поскольку, как и положено добропорядочному кроту, ты ведь не успел еще забыть школьный курс биологии, Виксен, он абсолютно слеп. К тому же мне удалось пошептаться с его домашним врачом. Он уже три года как импотент... Только представь, Виксен, муж такой девочки! Импотент! Каждый вечер он снимает свои... Ну, что тут скажешь... Чем дольше я живу в этом мире, тем больше во мне зреет ощущение, что он устроен совершенно несправедливо и непродуманно. Ну, зачем, зачем слепому импотенту жениться на хорошенькой девочке? Ты можешь мне растолковать это, Виксен? Во времена пенокипящей юности я частенько мечтал о том, как остепенюсь, заработаю много денег, найду себе какую-нибудь добрую вдовушку, мужа которой, например, съела цапля или он слишком усердно помогал людям в охоте на щук... всяко бывает, Виксен, короче, женюсь, и моя славная женушка станет вести хозяйство, каждый год будет метать икру. И я бы выходил из дому, Виксен, а вся затока вокруг меня буквально бы кишела резвящимися головастиками. И я бы смотрел на этих головастиков и понимал, что вся эта хвостатая мелочь вышла из моих чресел, Виксен, что я - это они, а они - это я, и жизнь моего рода не оборвется на старом бедном Самуиле Кувшинкине, она будет продолжаться в этих головастиках, а может быть, если часть этих головастиков не погибнет во младенчестве, они вырастут, станут добропорядочными жабами, обзаведутся семьями, приведут новые и новые пометы икры... если вся эта цепь не прервется, то и жизнь моя продлится вечно. Я никогда не умру, я буду здесь, я заполню реки и озера, я буду кричать весенними вечерами на каждой болотной кочке. И влюбленные пацаны в отдаленных польских деревушках будут приносить меня в кувшинах своим гордым панночкам, дабы размягчить их янтарные сердечки своим переливистым пением... Ты понимаешь, к чему я клоню, клоню, клоню Виксен?

Однако, в это самое время горемычный флайтист, поборов деликатность приличного своего воспитания, дотянулся до вожделенной котомки и стал задумчиво опорожнять ее содержимое. Но после долгого воздержания желудок его отзывался болью на каждую частицу проглоченной им пищи, и Виксен каждый раз тщательно прислушивался к себе, словно должен был сделать очередной босоногий шаг по раскаленным на яростном полуденном солнце мелким обкатанным камушкам проезжей дороги. Периодически останавливаясь, с размаху заныривал во вдохновенный поток излияний Кувшинкина, но вскоре опять его перепончатая шкодливая лапка тянулась к заветному месту, где, не надо думать ничего дурного, возились и пищали недобитые комахи. Поглощенный всеми этими треволнениями, он как-то совершенно утратил общую нить беседы, и не будет преувеличением сказать, что фраза: "Ты хорошенько понял смысл того, что мы ей тогда скажем, Виксен?" - застала его в полнейшем раздрае. Увидев это, Кувшинкин, наконец-то, спохватился, раскрыл пошире пресловутую котомку и предложил без стеснения угощаться. В этот самый момент наш флайтист вдруг резко почувствовал неудержное желание облегчиться и немедленно спрыгнул в реку.

Но что же Дюймовочка? К сожалению, эту сказку могут читать вездесущие (рано грамотные) малолетние вуайеристки, посему не имею я никакой моральной возможности сообщить, чем занималась прелестная крошка, когда распарившееся вследствие собственной дневной активности солнце постепенно оседало за прохладные спины пушистых сосен. Но вынужден констатировать - если безмятежность ее обыденных мыслей и была встревожена, то отнюдь не по вине какой-то первой попавшейся жабы на коряге, поскольку Дюймовочка принципиально никогда никому не отвечала взаимностью и была полностью захвачена вирусом стяжательства всевозможных материальных благ. Нежные закидоны скупердяя мужа она терпела щедро, а иной раз даже проявляла некоторое женское благожелательство, тогда мягкой чуть влажной ручкой она гладила его дорогую блестящую шубу в направлении роста ворса (а шубу свою крот не снимал ни при каких обстоятельствах), чесала хрюкающую лощеную развалину за ушами, фыркала ему в пуговчатый нос и позволяла себе еще некие эпизодические фамильярности, особенно после получения очередного ценного подарка. Недостающую часть этой игры она без ненужных любовних исканий осуществляла, как только оказывалась без свидетелей в укромном каком-нибудь местечке. Ее самодостаточность в этом смысле была всеобъемлющей, как любовь поэтического создания, и если бы не пресловутое стяжательство, то Дюймовочка, наверное, смогла бы обходиться без партнера вековечно. Высокохудожественными серенадами ее можно было только разве что разбесить, а экстерьер соискателя значил для нее примерно столько же, сколько подлинность фарфоровой ночной вазы конца XVIII - начала XIX. То есть, все-таки что-то значил. Принца эльфов, впервые в жизни воспылавшего своей страстью к реальной женщине, эта штучка не досмерти, но ощутимо, окатила горячим компотом с балкона. Изобильно обвешанный расчлененными экзотическими фруктами, ошпаренный и красный от стыда, бедолага вынужден был позорно ретироваться восвояси и прибегнуть к дорогостоящим услугам дятла психоаналитика. Вот такая была та неприступная гора, которую зачем-то намеревался в одиночку прогрызть неутомимый Самуил Кувшинкин (понятно, что кроме него, это вовсе никому было не нужно).

Однако, Виксен драгоценного времени своей жизни зря все же не терял. Заслышав знакомый разлад настраивающихся музыкальных инструментов, он подплыл поближе и начал жалобно смотреть на оркестрантов. Такой жалобный взгляд он усвоил еще в раннем младенчестве, когда ему приходилось бороться за свое место под солнцем и выдерживать конкуренцию бесчисленных братцев и сестриц. Каждый боролся по-своему. Кто-то умел быстро плавать, кто-то выучился проделывать комичные пируэты, кто-то необычайно ловко неизменно оказывался в нужное время в нужном месте, кто-то пленял окружающих статной фигурой и утонченной дипломатией, а наш дорогой Виксен просто смотрел, так упорно и жалобно, что даже самые черствые души захлебывались незапланированной влагой. Этот взгляд был неким странным оружием, - как в первый удар, Виксен в него вкладывал все силы своей душонки, весь свой жабий темперамент, и когда он так глядел, казалось, что на объект его небескорыстного внимания надвинулось разреженное сероватое облако, исполненное выпученных горестных очей. Это облако ненавязчиво, казалось бы, шуршало в уши окружающих, да так, что лопались парабанные берепонки даже у старых парабанщиков. Виксена можно было сколько угодно игнорировать, куда угодно посылать (он возвращался), самозабвенно бить по печени, но рано или поздно его стратегия все-таки срабатывала, и добродетель упорства и смирения так или иначе вознаграждалась, укрепляясь в побоях и оскорблениях. Нечего даже и упоминать о том, какое непередаваемое словами влияние оказывал этот вышеописанный взгляд на злосчастно попавших в его сферу воздействия слабонервных женщин! Понятное дело, что через некое продолжительное время и эти только еще встреченные им и пока совершенно незнакомые музыканты не выдержали настойчивой осады - капитулировали, угостив Виксена щепоткой полувыдохшегося толченого мухомора, с илом и слезами пополам. Чтоб он только оставил их хоть ненадолго в покое со своими глазами. Даже и не ведая о том, что так просто откупиться до сих пор никому не удавалось, ведь если бы наш Виксен не был представителем царства земноводных, то он безусловно родился бы человеком с настоящей славянской душой.

То-то было радости для несчастного горемыки! Яркий солнечный луч пронзил мутную толщу речной воды и озарил перепончатую лапку, радостно и неверяще сжимающую такое неописуемое сокровище - целую пайку никем еще не меряного лягушачьего счастья! Некую часть он сразу отправил в рот резким пульсирующим от предвкушения движением языка. Выждав с минуту, понял, что с ним происходит не совсем то, что ему так радужно чаялось, и отчаянно широким охватом он подобрал с лапки все остальное, облизал все свои пальчонки, мельчайшие перепоночки. Однако все равно ничего выдающегося не наступило. Изверившись окончательно, ощутил вдруг невероятный по силе приступ всеохватного горя, это горе заполонило все его существо, растеклось по сплетениям вибрирующих возбужденных нервов и придавило его ко дну реки такой рельефной, с воронкообразными впадинами на мшистой поверхности, тысячепудовой гирей-метеоритом, что он, будучи не в силах изъяснить никак иначе своих нестерпимых, никак не совместимых с жизнью чувств, сел, поджал ножки и просто по-детски заплакал.




4  ГЛАВА

Где-то высоко в небе на тонких лапках средь зеленоватых зыбей водомерки самозабвенно танцевали нижний брейк. Солнечные струи вливались во взбаламученную воду и давали грязно-желтый, иногда с опаловым отливом, отблеск. Свинцовые тени кувшинок нависали, подобно рукояткам бесчисленных дамокловых мечей. Между ними металась рябь ряски, она была похожа на крупный серый снег, который кружился, кружился и еще раз кружился, вода струилась, луч солнца пролазил между всей этой баламутью и находил путь прямо в самый центр сетчатки глаза, бликовал и разбивался. Все плыло, мерцало, двоилось, да плюс еще ко всему с илистого дна реки подымались большие и малые пузыри удушливого газа, как-то по-особенному басовито чавкая своей бесовской утробой. Подобные явления природы неизменно оказывали гнетущее воздействие на Виксена, он просто ни о чем другом даже думать не мог, кроме как о переходе в иное, менее обостренное, состояние сознания.

- Ну, что же ты, что же ты, не надо так плакать. - Басил самый толстый сексофанист.

- Возьми себя в руки, парень. - Вторил ему, но уже каким-то цыганским немного вздернутым тенором его коллега, более худой, играющий, соответственно, и на более худом сексофане.

- Ути-ути, гули-гули, уси-пуси, - Изощрялся непривычным к сюсюканью интеллигентским фальцетом последний член когда-то знаменитого, но, кажется, давным-давно распавшегося трио сексофанистов "Сообразим!". Виксен сразу же узнал этих прославленных музыкантов, и от волнения встречи со своими кумирами, смешанного с полнейшим осознанием собственного ничтожества, он расклеился окончательно, залив слезами и соплями все вокруг себя. Репетиция биг-бэнда была безнадежно сорвана. Все скучковались вокруг плачущего флайтиста, еще даже не зная о том, что случай их свел с ободранным академическим коллегой. Кто-то напихивал безропотно глотающего Виксена остатками размокшего завтрака, кто-то давал запить какой-то прозрачной жидкостью с горьким вкусом и ярким запахом, кто-то нежными пальчиками сосредоточенно массировал ему активные точки на висках и затылке, кто-то совал ему в карман свою последнюю, не пропитую лишь по какому-нибудь случайному недоразумению, заначку. Изможденный от ночных бесплодных идейно-финансовых томлений, бледный и грозный дирижер долго стоял поодаль со скрещенными на груди лапками и проницательным взглядом следил за всем происходящим. Но вопреки авторитетнейшим прогнозам независимых экспертов-аналитиков, неказистая внешность и откровенно жалкие манеры Виксена увиделись ему вполне пригодными в деле дальнейшего продвижения вверенного ему коллектива. Следует уточнить, что этот дирижер был личностью с сильно выраженной творческой ярью, попросту говоря, он был весьма умен, однако при том начисто лишен способности какими-либо праведными или грешными путями доставать деньги на свои вполне оторванные от земли и действительности проекты. А учитывая еще и то примечательное обстоятельство, что раза полтора он нарывался на законченных плутов в лице своих импресарио, можно было смело сказать, что теперь сам его душевный строй закрыт для крупных денежных вливаний. Дела его бэнда давно уже шли просто хуже некуда. Музыканты спасались от голодной смерти, разбегаясь по окрестным злачным кочкам и лишь некоторые фанаты своего дела ухитрялись совмещать высокое искусство джаза и разнузданное лабание на пьяных лягушачьих свадьбах. Все это привело к тому, что сам биг-бэнд уже не мог высоко держать свою планку и скатывался до... блин, просто язык не поворачивается написать и отсыхают руки вообразить глубину подобного падения. Словом, дирижер выступил вперед и зычно провозгласил, взмахнув куда-то вверх нервными лапками:

- Э, не дам пропасть таланту! Парень, есть для тебя непыльная работенка!

Конец его реплики просто уже утонул в дружном хохоте музыкантов, которые привычно подхватили и понесли в пластиковых одноразовых стаканчиках своих почти что механически случающихся импровизаций мгновенную мысль дирижера, блеснувшую двумя палочками-молниями и разлившуюся фуршетным шаровым шампанским. Все сразу поняли, что этот жалобный глазастый незнакомец под звуки "Каравана" будет, стыдливо отлягивая тонюсенькими своими задними лапками, нарочито прихрамывая, медленно сиротски прыгать мимо разубранных в цветы кувшинок и лилий кафе-шантанных столиков со жрущими осетровую икру богатыми речными обывателями, волоча пустой футляр от вялончели. Такой знатной фишки не было даже у легендарных "Суринамских пип"! Перед глазами размечтавшихся джазменов (опять же под те самые незаменимые тягучие звуки "Каравана") стали проплывать, сладострастно покачивая лоснящимися гнедыми боками, новые музыкальные инструменты; лимонно-желтые концертные костюмы махали перед их мысленными взорами своими тщательно отутюженными рукавами и штанинами, но костюмы эти летели по направлению не -к- а -от тела, обнажая мощные загорелые во время бесконечно длящихся гастролей торсы. Красотки-танцовщицы плотоядно улыбались им прямо из магического круга, стихийно образовавшегося вследствие скопления неоглядного количества пустых коньячных бутылок. Посему никто даже не решился будить основательно прикорнувшего Виксена, подумали - пусть уж бедный лягушонок отоспится хорошенько перед тем, как приступить к своему подвижническому труду на благо искусства. Но почему-то он спал беспробудно около 12 часов, да к тому же с течением времени стал как-то слишком экзотично пованивать. Пульса никто обнаружить не смог, и найдя у него в кармане завалявшуюся пустую бумажку с признаками отсутствия толченого мухомора, прикинув, сколько отведал он всяко-разных напитков - все ж практически лишь куркой заедал - вычтя из этого внушительного числа полтора каких-то глючных бутерброда, до глубины естества опечаленные результатами этих рассчетов музыканты поняли, что бедолашный Виксен безвременно сдох.

Виксен

Они решили тайно похоронить его ночью возле могилы легендарного трыбача Квакса Вьюницкого, чтобы хоть таким вот образом отчасти искупить свою невольную вину перед усопшим. Облачили флайтиста в подходящий ему по размеру фрак дирижера, положили его в футляр от киндербаца и взволнованный глубиной своих переживаний дирижер произнес примечательную чисто эллинским лаконизмом надгробную речь:

- В этом долбанном мире есть две категории земноводных - те, которые наливают и те, которые выпивают то, что им наливают. Наш ушедший товарищ принадлежал ко второй категории, вот и все, что я могу сказать в оправдание всем нам. Пусть покоится с миром.

Эти слова можно было при других условиях расценить как тост, однако, после появления Виксена любой тост был бы просто голословным высказыванием, поскольку все атрибуты застолья он уже давно пустил на растопку своего брюха. В неловком молчании посидев минут десять возле импровизированного гроба, скорбящие собирались уже застегнуть крышку, как вдруг шумное вторжение Самуила Кувшинкина мгновенно смешало все их похоронные планы.




5  ГЛАВА

Перед глазами Кувшинкина предстала следующая картина: группа печальных джазменов, сидящих и стоящих вокруг футляра от киндербаца в напряженных позах. Все во фраках, кроме дирижера (этого последнего наш импресарио распознал наметанным глазом почти что мгновенно). "Похороны!" - сделал вывод Кувшинкин и, разумеется, как жаба с гипертрофированно развитыми гуманными чувствами, подошел проститься с покойником. Каково же было удивление достопочтенного импресарио, когда он узрел во гробу того самого Виксена, которого битых полдня безуспешно разыскивал! Он на всякий случай хорошенько полил себе голову илом и стал энергично вопить:

- И этот симулянт хочет сказать, что он умер? Я, старая больная жаба, у меня зоб, подагра и аденома простаты, а я должен как длиннохвостый головастик, шнырять по этим кочкам с этой торбой, разыскивая этого представителя чернобыльской фауны! Вставай, рахит!

Понятное дело, что Виксен продолжал упоенно лежать со сложенными на груди безвольными лапками и проявлять исчерпывающее равнодушие к происходящему. Но Самуил Кувшинкин как-никак уже знал Виксена, не раз и не два становился он свидетелем, как во время зарубежных гастролей флайтиста, ужранного в пьявку, выносили из кваксопроезда задними лапами вперед, словно героя, контуженного в бою с превосходящими силами противника, и посему ему было трудно вот так сразу отказаться от упований на возможное воскрешение своего юного друга.

- Ну, все. Хватит меня пугать. Вставай, дерьмо хромой цапли! Через полчаса ты должен выйти на сцену! Через полчаса, ты понял меня??? Зритель - не дама, он не будет ждать, встанет-не встанет. Это будет скандал, Виксен! Мы все вылетим икряной лентой отсюда, если ты не встанешь! Виксен!!!

Импресарио принялся нещадно хлестать труп по дряблым обвисшим щекам, злобно щипать за бока и подколенья, но и эти усилия также не возымели своего целебного воздействия на флайтиста. Он так и не захотел выйти из последней нирваны, пофигистски лежа в футляре от киндербаца. Но и Кувшинкин не отступал от своих притязаний. Лихорадочно роясь в пестрой картотеке всевозможных воспоминаний о гастролях и выступлениях, импресарио искал какие-то пригодные рецепты, как бы ему все-таки убедить Виксена прекратить свою вонь и восстать со смертного одра. Никогда еще его разум и воля не испытывали такого титанического напряжения. Глаза у него совершенно выпучились, на поверхности кожи синевато вздулись сосуды, зеленое бородавчатое лицо его побагровело, и стал он изрядно напоминать старого бокора в магическом трансе, казалось, сейчас вот свалится наземь, забьется в судорогах, и покойник покорно встанет, передернется, улыбнется и отправится играть в баскетбол, как в дурацкой песне поется. А тут еще затянутый этим своеобразным зрелищем парабанщик начал незаметно для самого себя отбивать на деке стоящей с ним рядом вялончели какой-то прикольный ритм, перекусинист отозвался, а остальные уж просто не удержались и также принялись самозабвенно выстукивать - кто на подвернувшемся рядом парабане, кто на футляре от сексофана, а иной вообще не нашел ничего подходящего и просто ритмично щелкал костяшками пальцев. Ясь Булькершпигель дотянулся до своего старого бонжо... Мишка Бряк взял трыбу... в общем, музыканты такое стали творить, что даже мертвый и тот бы удержаться не смог, чтобы немедленно пуститься в экстатичный пляс. Но Виксен на этот раз проявил неожиданную глухоту к волшебной силе музыки. Лежал трупак трупаком, невзирая даже на тот обязывающий к действию нюанс, что неистовый импресарио уже до половины выволок его из футляра и напряженно пытался поставить на ноги. Наконец, разуверившись в том, что его воле подвластно даже само таинство смерти, бокор Кувшинкин оставил бездыханное тело валяться брошенным поперек гроба и принялся деловито рыться в своей торбе. Вдруг сквозь истошные звуки трех буквально уже вот-вот рожающих козла сексофанов раздался его радостный вопль:

- Ой, какой же я старый дурень! Жри меня тля скипидарного дерева, я же забыл, что принес ему!

Жестом фокусника, он вытащил откуда-то из гущи всевозможных свертков слепяще-белоснежные женские трусики и с победоносным видом стал их демонстрировать всем присутствующим. Музыка угасла со скоростью догоревшей спички, потому как новая предложенная тема требовала к себе полнейшего внимания, ведь в руках у старого импресарио было ни что иное, как трусики Дюймовочки! Джазмены столпились вокруг Кувшинкина, всячески пытаясь дотянуться и потрогать его добычу хоть кончиком, хоть пальца.

- Ух, ты!

- Ношеные?

- Простите, нельзя ли понюхать?

- Усунь лапы, дурак, это денег стоит!

Такие и прочие выкрики раздавались со всех сторон. Один только дирижер стоял поодаль, поскольку гипертрофированная гордость не давала ему возможности открыто проявлять подлинные чувства. Ему оставалось только наблюдать за происходящим, скрестив лапки и равнодушно откинувшись всем корпусом немного назад. Лишь по переливчатому мерцанию, которое время от времени отражалось в его глазах, можно было предположить, что за страсти бушевали в душе дирижера. Он стоял так довольно долго, но совершенно неожиданно для него самого вдруг в нем что-то вызрело, он скомандовал:

- Покажите ему!

Тут же все, словно давно об этом думали и готовились это сделать, но ждали сигнала, без которого не могли, кинулись к позабытому Виксену и стали совать ему в нос благоуханные трусики, но вопреки всем ожиданиям, нос покойника не потянулся вслед, когда их начали понемногу отдалять от лица. Попробовали еще и еще, но всякий раз эффект был тот же. Флайтист продолжал демонстрировать невиданное безразличие. Этим он сразу подорвал то доброе отношение, которым до сих пор пользовался у собравшихся. Убедившись окончательно, что даже трусики Дюймовочки - недостаточный аргумент, чтобы поднять паршивого маленького тощего флайтистишку из гроба, музыканты довольно грубо затолкали горемыку обратно в футляр, а дирижер сквозь маленькие реденькие жабьи зубки вынес вердикт - последний:

- Ну все, хватит, давайте зароем эту выдру!




6  ГЛАВА

Поскольку ночь еще не наступила и приступать к исполнению "зарытия выдры" было рано(нечего и упоминать, что о могиле Вьюницкого никто не только внятно не думал, но и не заикался), все разбрелись в поисках хоть какого-то пропитания. На глянцеватом листе белой лилии сидела Дюймовочка и сосредоточенно полоскала в воде свой шелковистый розовый чулок, незадолго до этого обгаженный некоей незадачливой пичугой. На ее миловидном личике читалось всегдашнее удовлетворение жизнью, да и это досадное событие она истолковала как предвестие крупного подарка, дорогого, или определенной суммы денег. Строй ее надушенных мыслей двигался элегантным парадным каре. Давеча один из влиятельных друзей ее мужа, рыжий задатый хомяк, предлагал малютке бросить крота и совершить совместный вояж на море, соблазнял ее целительным воздухом, сердоликовыми глыбами и перламутровыми (очень ценимыми ею в качестве предметов интерьера) большими раковинами. Взвесив все сулимые выгоды, Дюймовочка отклонила это заманчивое предложение, заключив, что серьезные люди просто такими вещами не занимаются, а в том случае, если хомяк еще - Боже правый! - не законченный импотент, то этот его недостаток просто неизбежно повлечет за собой надобность выполнения всяких напрягающих телодвижений, а Дюймовочка была крупнейшей обломисткой, ей даже лень было и думать так долго на какую-то определенную тему. Переменившийся ветер вдруг донес до крошки какую-то новую очень необычную вонь. Она насторожила свой маленький носик и зачем-то стала принюхиваться, как охотничья собака, зачуявшая то ли дичь, то ли смерть свою.

Оставшись один, Виксен почувствовал, что с тех пор как помер, он все-таки порядком изголодался. У людей так тоже бывает. Потому на могилы всякие скрюченные бабульки волокут провизию. Какое-то время он просто лежал недвижимо, пытаясь определить, лежит ли он на спине или все же брюхом наверх (последнее казалось более вероятным). Но потом, когда нагрянувшая тошнота вынудила сделать попытку переменить сию еще не вполне разгаданную позу, Виксен понял, что и сверху и снизу его окружает одно и то же - жесткая утроба какого-то неведомого гигантского хищника. Нетрудно вообразить себе, какой ужас обуял нашего флайтиста! Хотел сперва закричать, но вовремя одумался, что ведь его крики могут привлечь внимание этого хищника, и тогда уже вообще наступит полный пингвин. Виксена просто прошиб пот от ужаса. Что делать? Лежать недвижимо и смириться со своей участью? Или напрячь свои растраченные вчерашним жизненным всплеском силы организма, мобилизовать волю, привести к целокупности разползающиеся мысли, попытаться совершить освободительный рывок и либо отвоевать свое жизненное право, либо умереть - но умереть не так, как жил - умереть настоящим жабом! Невозможно даже изъяснить словами, как Виксен хотел жить в суровую годину этого испытания. Он хотел жить, нет, он хотел саму жизнь, овладеть всем ее телом, как телом благоговейно обожаемой женщины, за которой доселе разве что иногда решался воровски допивать чай, похотливо и униженно целуя лишь только следы пальцев на крышке пианино, нюхая воздух, использованный ею, впитывая всеми порами даже колечки дыма от выкуренных ею сигарет. Всех этих трусливых радостей более чем хватало Виксену, но надо же так случиться, что именно в тот момент, когда всякая тварь унижена, бессильна и печальна, его все-таки подстерегла неотложимая необходимость выбора - все или ничего, во всей режущей черно-белости подобной постановки вопроса. Опрокинь жизнь, ударь, грубо и цинично овладей всеми интимностями, сорви покрывало тайны, стань свидетелем всех этих смешных дряблостей, увидь эти густые волоски вокруг широченных сосков, почуй грустные запахи старения этого заурядного тела, стань хозяином той, которой хотел бы полностью покориться, не давай ей волю или она просто-напросто уйдет. Будь молотком, потому как у тебя просто отняли право оставаться наковальней. Ты ее так дебильно упустил, даже не узнав, как мало, в сущности, утратил, не остановив ее. И теперь все твое дальнейшее существование неизбежно окажется отравлено пустыми сожалениями, в то время, как могло бы оно быть насыщено саркастическим разочарованием, как у всех сколько- нибудь достойных олдовых жаб. Но почему сейчас, почему сейчас. Боже, избавь хотя бы с бодуна бедную жабу от немедленного свершения этой инициации! Произнося внутри себя такую красноречивую молитву, Виксен, преисполнившись отваги, почти хладнокровно нащупал у себя в случайно подвернувшемся кармане невесть при каких обстоятельствах подобранный складной ножик. Перепончатые пальцы его не очень охотно повиновались, но привыкшие к переходу от хмельного беспамятья к достаточно убедительной игре на флайте, нашли все-таки самое большое лезвие, хорошенько распрямили его, и этим грозным оружием разъяренный флайтист нанес сокрушительный удар, почти что вспоровший ненавистную зловонную утробу алчного хищника. Рыбища издала громоподбное бульканье и начала конвульсивно извиваться. Виксен нанес еще ряд мощных ударов! Враг разогнался получше, и на большой скорости попытался извегрнуть неожиданного агрессора из своих недр, рыбина стала тужиться, и Виксен совершенно однозначно почувствовал, как сейчас задохнется в пульсирующей клоаке, если не выберется немедленно из этого организма. Но внезапно - крээк!!!! - лезвие ножика натыкается на твердокаменно ребро и ломается у самого основания. Виксен зажмуривает глаза. Крыша киндербаца открывается и с ужасными матерными воплями, по-прежнему злые и снова голодные джазмены начинают бить его ногами по лицу, но это Виксен уже воспринимает как избавление, благостно расслабляется, обмякает, теряет былую упругость, силы внезапно оставляют его и уходят в приступ очищающей рвоты. Музыканты поспешно разбегаются, грациозно подпрыгивая, отряхиваясь, визжа и сквернословя, как школьницы, застигнутые летним ливнем, а флайтист безвольно опадает на дно реки, замедленно взметая целые серо-зеленые столбы ила, и обнажившаяся под ними мускулистая пиявка злобно ввинчивается в землю черным буравчиком. Если бы какой-то праздношатающийся наблюдатель или пришедший специально по душу черной жирной пиявки Дуремар повели взглядом ото всей этой картины вверх по толстому стеблю водяной лилии, то дойдя до поверхности воды и сперва ослепнув от резкого перехода, смогли бы застать Дюймовочку за весьма странным занятием. Она обнюхивала себя, обращая особое внимание именно на те места, которые, казалось бы, нюхать не принято, по крайней мере, с той точки зрения, которую навязывает ханжеская мораль речного обывателя. Втайне насладившись всеми своими ароматами, прелестница приняла меры, чтобы больше уж никто не смог последовать ее примеру в этих действиях, то есть достала миниатюрный флакончик и принялась деловито спрыскивать свое тело каким-то концентрированным веществом с ароматом говна, но если хорошенечко принюхаться - безусловно, жасмина, во всяком случае, она рассчитывала, видимо, что заинтересованные лица все поймут надлежащим образом.




7  ГЛАВА

Виксен постепенно выходит из забытья, первым делом пытается открыть глаза, но только ничего у него из этого не выходит, невзирая на всю добросовестность стараний. Это уже не первый случай такого рода в его жизни, и каждый раз он впадает в панику, судорожно хватается растопыренными перепонками за голову, кричит и бьется в лапках у подоспевших ему на помощь корешей или какой-то женщины любимой. Однако на сей раз он просто вовремя вспоминает, что такое с ним когда-то уже происходило, и это всего лишь означает, что вокруг - темень несусветная, потому как ночь глухая. Тогда Виксен может полностью расслабиться и прислушаться ко всем своим ощущениям. Судя по тому, как пафосно, героически даже, саднит его тело, никакого бодуна нет, а просто его немножко побили ногами вот и всех делов-то. С разных сторон до него доносится мелодичный ритмичный храп, скорее всего, его новых друзей-джазменов - свингируют потому что. Ободрившись, флайтист закидывает верхние лапы за голову и мечтательно уставившись туда, где по его разумению должно находиться невидимое небо, ни к кому не обращаясь, начинает рассказывать куда-то в пространство свой свежий сон.

- Я сижу на листике, зачерпываю холодную воду и прикладываю к вискам, потому как голова ну просто никакая после вчерашнего. Вдруг выходит Дюймовочка, совсем без лишней одежды, и спрашивает очень музыкальным голосом, с хорошим тембром, четкой артикуляцией, правильной подачей звука...

Всеобщий храп вокруг Виксена прекращается, он понимает, что его речь все слушают с невероятным вниманием, совершенно робеет и замолкает. Несколько минут окружающая тишина и он просто выясняют, кто кого сборет, но тишина кажется более многочисленной и поэтому Виксен принужден спасовать перед ней, хотя его успели посетить мысли, что он же не знает, кто находится вокруг и не сболтнет ли он чего лишнего в неподходящей компании. Неровен час, еще за что-нибудь отметелят. А за что били в этот раз? Непонятно. Однако язык его сам только что завязавшийся, так же непредвиденно сам вдруг частично развязывается, и этот процесс Виксену неподвластен.

- Дюймовочка выходит. Я лежу под листиком. Я сижу на листике.

- Ну, не томи! - Не выдерживает некто под самым правым боком.

- Я сижу на листике. Она выходит откуда-то из-за спины, неожиданно, и она...

- Абсолютно голенькая. - Ехидно подсказывает какой-то незнакомец слева.

- А я сижу себе на листике. Точнее сказать, я сижу на листике и под листиком. Надо мной тоже листик. А я сижу и лапки свесил. В воду. Болтаю ими. В воде. Ничего плохого не замышляю. А она выходит, а я этого не ожидал.

- Ну, чего застрял на одном месте! - Слышно сразу несколько сонных голосов из разных углов, видимо, какой-то комнаты. Один из них по своей мягкости уж явно принадлежит молодой даме и Виксен рад, что не успел еще сообщить никаких сугубо мужских подробностей, которыми на самом деле его сон просто сочился (а один лишь гиганский бутерброд с жабьей икрой чего стоит!), и в очередной раз твердо решает (когда будут деньги), пойти в клинику и просто уж впрыснуть себе силикон в язык, чтобы зря во рту не телепался.

- Просто я, понимаете, совсем уж не был готов к тому, что она станет со мной заговаривать. Первая заговаривать. Со мной. Понимаете? Зачем я ей? Что ей до жабы на листике? Не готов я был. К этому. Никогда бы она не стала. А тут стала, это же сон, а я ведь думал, что все по правде происходит.

- А ты сидишь на листике. - Уточняет местный приколист.

- Да, на листике. - Подтверждает Виксен.


Просто тетка

Продолжение




© Алексей Попович, 2001-2024.
© Сетевая Словесность, 2001-2024.





Словесность