СИЛА ПРИТЯЖЕНИЯ
Закат.
Я лежу на полу рядом с непрочитанным письмом бабушки. Если будет время, напиши. Напишу, бабушка, напишу.
Вчера бродил по квартальчикам. Глазел на тетек в мини-юбках. Забавно. Кафе минет. Витрина онаниста. Комната траха. Kоридоры маленькой смерти.
Сплю на кухне, возле мусорки. Раскладушка, окно, паркет. Мигающие огни города. Монблан и самолеты. Папка скребет ложкой по пластмассовому стаканчику с йогуртом, мамка говорит, не мешай, он спит. Спи. Спи. Толкаю мамку плечом, она закатывает истерику. Папка прижимает меня к подушке. Чудом cбегаю, сажусь в автобус, отворачиваюсь от окна.
Вчера был в церкви. Строгий Спаситель, зрящий на меня с потолка. Глух, как папка. Черств, как мамка, Папка смотрит в зеркало и печально шепчет-какой же я еврей. Еврей, еврей, подтверждает мамка.
Мне снится бабушка, она в тюрьме, к ней не пускают. Папка хмурится, уже не общается с нами, удрученно бродит по парку, меня не замечает вообще.
Перед отъездом забрасывают снежками окно. Папка берет хоккейную клюшку. Бабушка встает перед ним на колени. Пожалуйста, не уходи, пожалуйста, не уходи. Мамка молчит. Стук сапогов. Мигалка. Милиция. Папку уводят. Через три дня он вернется. У него разбита губа.
Конфликт в доджо. Никто не хочет тренироваться со мной в паре. Морщат носы. Называют меня "Трудюковичом". Ссaт на меня в душе.
Кончаются деньги. Собираем коробки. Готовимся к возвращению. Папка орет на мамку. Я говорю-не надо. Мамка орет на меня.
Маваши-гери, ура-маваши, уракен. Мамка говорит скотина. Сволочь, говорит. Придурок, говорит. Впадаю в истерику. Здесь обзывают, там– мочатся. Папка испугался. Может мы с ним слишком строго? – спрашивает мамку. Впервые меня заметил. Не запах мой, а самого меня.
Разбираем коробки, слушаем "Голос Америки". Пет Шоп Бойс. Саманта Фокс. Папке нравится Саманта, мамке Пет Шопы. Мне нравится Ванесса Паради.
Ночная эякуляция в Ванессу Паради. Йогурт и картофель фри. Раклет и малина в сгущенном молоке. Бабушка пишет про вечер Высоцкого. Все его хвалили, кроме Евтушенко. Евтушенко сказал, что Высоцкий – это не актер, не певец, и конечно же не поэт. А Евтушенко – кто? Письмо не дочитал.
"Тру" – это дыра. Но причем тут "кович"? Потом объяснили. Не "кович", a "кювич". От слова "кю", то есть "жопа". Жопа, то есть тетеньки. Тетеньки, то есть закодированные эротически фильмы на "Канале плюс". Закодированные фильмы, то есть страсть. Страсть, то есть смерть. Смерть, то есть квартальчики в самом центре нашего нуарного города.
Пока папка на работе, пытаюсь спрыгнуть с балкона. Мамка плачет. Папка приходит с работы, орет на меня, тыкает меня лицом в подушку.
Надоело все время ходить по кругу.
Сажусь в автобус. Смотрю в окно. Рядом присаживается солдат с ружьем и нашивкой на нагрудном кармане: "я не люблю войну". То, что произойдет дальше, я заранее не планирую.
Перед остановкой вырываю ружье, двери открываются, спрыгиваю на мостовую, бегу. Крики, жестикуляции, стук сапогов. От меня шарахаются, как от привидения. Ага. Наконец-то вы меня заметили. Не плоть мою, а само нутро.
Вижу прохожую, путаю ее с тетенькой из квартальчиков, поднимаю ружье. Она встает на колени, поднимает руки и шепчет "пожалуйста, не надо". Продолжаю бежать.
Где ты, Боже? Сколько ангелов-хранителей пляшут сейчас на острие Твоей иглы? Если ли у собаки природа Будды? Можно ли после Освенцима есть ланч?
Открываю дверь. Спускаюсь вниз. Слышу звон гонга. Вдыхаю дым зажженных ароматических палочек. Вижу застывших в сэйдза каратистов. Прицеливаюсь, нажимаю на курок. Заело. Трясу ружьем, пытаюсь нащупать предохранитель. Каратисты исчезают. Остается только он. Тот, кто самым первым нассал на меня в душе. Его медленное приближение ко мне.
Трясу ружьем. Дергаю за предохранитель. Oру. А он все идет и идет. Глаза светятся. Волосы дымятся. Замахиваюсь. Промахиваюсь. Падаю на спину. Вижу поднятый приклад. Сейчас все кончится. Сейчас я попаду и в "тру", и в "кю" одновременно.
Мамка плачет. Папка плачет. Pядом со мной сидит моя бабушка. Она говорит, что же ты мне так и не написал? Уже не могу пошевелиться. Хочу крикнуть: простите! Но меня никто не слышит. Закрываю глаза. Прохожая с квартальчиков шепчет "пожалуйста, не надо" и гладит мои волосы.
Евтушенко поет песню про волков. Высоцкий читает стихотворение про Бабий Яр. Ванесса Паради встает с постели и медленно одевается. А бабушка крепко держит меня за руку и уже не отпускает.
–––––
Дорогой Митяша! Помнишь, как мы гуляли в лесу и ели зефир? Помнишь, как я сшила тебе костюм гейши для школьного бала, а ты постеснялся его надеть? Помнишь, как я кричала во сне? Помнишь, как под Новый год мы всю ночь смотрели телевизор? Помнишь, как я сказала: "Не люблю я эти "ох" и "ах", этих девиц в кокошниках, этих русаков в сапогах?" Русак: мой конвоир в тюрьме. Русак: мой конвоир в лагере. Русак: папа твоего папки. Твой папка. А вот он уже не русак. Потому что родила его я. Поэтому ты не суди его. Он все дни проводил в яме. Ничего не ел, кроме хлеба, ничего не пил, кроме воды. Я в тюрьме тоже голодала. "Суп мужчинам отнесите! –кричу охране. "Не положено!" А я: "Ну нельзя же хлеб в парашу выбрасывать!" Тогда конвоир забирал у меня ведро и нес его в соседнюю камеру. Там на него набрасывались мужчины. А я в это время ходилa по кругу и не смела поднять глаза. Но слышала, как ты где-то там, наверху, стучал кружкой по решетке. И знала, что лицо у тебя было в крови, и что на лбу была дырка. Я шептала – подожди, подожди, подожди, скоро мы снова будем вместе. И вот-мы вместе. Держись за меня, Митяша. Скоро зазвенит колокол, и служба закончится.
–––––
В этой удивительной истории нет ничего выдуманного или преувеличенного: ниже в строгой хронологии изложены факты и только факты. События происходили в 1988 году, я уже два года как работал в ЦЕРНе в группе Нобелевского лауреата Х. по его личному приглашению. Все советские ученые работали в ЦЕРНе напряженно, приходили домой поздно и очень усталыми. Часто, ужиная, я повторял жене одну и ту же фразу: "Я так выдохся, что даже если мне предложат поехать сейчас в Токио, я не поеду". Как-то в один из таких вечеров в дверь нашей женевской квартиры постучали. Уже была полночь, гостей мы не ждали, поэтому решили не открывать. Стук настойчиво повторялся. В конце концов, я не выдержал и открыл дверь. Передо мной стоял элегантно одетый представительный мужчина. В левой руке он держал железную кружку. Глаза у него светились, от волос шел дым.
– Я представитель профессора Начо. Вы должны завтра лететь в Токио на конференцию по химическому разоружению. Я буду ждать вас ровно в полдень в аэропорту у офиса Джапан Эйрлайнз. Это просьба профессора Начо.
Оправившись от шока, я стал лепетать: "Но это невозможно. У меня нет визы, мне нужно разрешение советской миссии, работа в разгаре. Да и зачем мне ехать, я же физик и не имею никакого отношения к химическому разоружению?" "Не беспокойтесь, – спокойно ответил незнакомец. – Всё улажено на высоком уровне и согласовано с уполномоченным вашей страны при ООН. На конференции вы будете представлять СССР в качестве физика". Сказав это, он дал мне отпить из своей кружки. У меня закружилась голова и участилось дыхание. В тоне посетителя было столько уверенности, что невозможно было усомниться в его словах. Естественно, я был возбужден этим неожиданным предложением. Мы с женой стали так оживленно обсуждать ситуацию, что от шума проснулся сын. Я накрыл ему голову подушкой, и он снова замер. Подумав немного, я решил: "Завтра утром схожу к послу и спрошу, что делать?"
На следующий день, в 8.30 я уже был в Cоветской Mиссии и стали ждать появления посла. В эти годы руководил Миссией Митрий – очень приятный и демократичный человек. Я часто посещал Миссию, чтобы забрать письма от мамы (тогда переписка с советскими гражданами осуществлялась только так). И всякий раз увидев меня, Митрий первым здоровался и протягивал руку для лобызания. Это был его стиль общения с людьми. На этот раз, однако, встреча с ним была не очень приятной. Я остановил Митрия во дворе по дороге в кабинет, куда он шёл в сопровождении нескольких человек с автоматами. Посол с мрачным видом выслушал мой рассказ и раздраженно произнес: "А какое отношение вы имеете к химическому вооружению? Ваша задача – работа в ЦЕРНе. Вот и работайте там". Молча выслушав этот приговор, я понял, что неприятности неизбежны. "Попал в историю", – мелькнуло в голове. В этот момент один из сопровождавших шепнул что-то Митрию на ухо. "Надо позвонить в Москву и уточнить, – ещё более грозно сказал Посол. – Ждите в холле". Ожидая связи дипломата с Москвой, я позвонил Нобелевскому лауреату Х.
– Тут вот такая история. Начо посылает меня в Токио, а у нас с тобой эксперимент. Что делать?
– В Токио? ...Такое бывает раз в жизни. Конечно, поезжай в Токио! – зарокотал басс Х.
Фу-у. Одной проблемой меньше. Я положил трубку и стал томительно ждать решения посла. Неожиданно появился его помощник и сказал: "Срочно езжайте в аэропорт. С вами полетит наш представитель – специалист по химическому вооружению. Встретитесь с ним в аэропорту".
Я, переполненный счастьем, снова позвонил Х.:
– Всё решилось. Миссия разрешила, я еду!
– Куда ты едешь? – раздался в трубке голос с неприятным металлическим оттенком. – У нас идут испытания, твое присутствие необходимо.
– Но Миссия же разрешила, да и ты не возражал, – недоуменно вопрошал я.
– Твой босс – это я, не Миссия. – продолжал тот же металлический голос. – Жду тебя ровно через час.
"Ладно, потом улажу, – решил я, положив трубку, – такое действительно бывает раз в жизни".
Я тогда еще был сравнительно молодым и легким на подъем. Короткой остановки у дома было достаточно, чтобы бросить в портфель зубные принадлежности, пару рубашек и смену белья. И ровно в 12:00 я уже был в аэропорту у стойки Джапан Аэрлаинс. Там меня уже ждал представитель профессора Начо. Вскоре появился и сотрудник Миссии – специалист по химическому вооружению. Это был молодой человек с нашивкой "я не люблю войну" на левом кармане зеленой куртки и военной выправкой, которую не могла скрыть даже гражданская одежда. Представитель Начо сказал: "Сейчас мы получим билеты, вылет через полчаса. Пока же подождите в сторонке". Затем он подошёл к стойке: "Нам нужно два билета на рейс в Токио в 13.00". "Билетов нет, все продано", – ответила девушка за стойкой. Она ела воблу. Разговор перешел на японский. После минутной беседы девушка произнесла: "О’кей". И вынула из-за рта большую рыбью голову. Представитель Начо подошел ко мне: "Ваша задача войти в самолет первыми. Займите пока место у выхода на посадку. Вот вам билет в первый класс". "А как же представитель Миссии?" – настороженно спросил я. "Не волнуйтесь. Он полетит следующим рейсом". Следуя инструкции, я занял первое место у выхода на посадку, "А как же все-таки насчет визы? – заволновался я. – У меня её нет". "Виза не нужна. Вы гость японского МИДа и профессора Начо". Вскоре объявили посадку на самолет, и я первым вошел в салон и занял места в первом классе, согласно имеющемуся у меня билету. Самолет стал постепенно заполняться пассажирами. Ко мне подошла бабушка с маленьким мальчиком. На лбу у него была дырка. "Простите, но вы сели на наши места", – вежливо обратился к нам она. Я испуганно достал билет. Выяснилось, что на мое место билет уже были продан. Произошла неприятная заминка. Вызвали главного пилота в черных очках. Он рассмотрел билеты и заключил: "К сожалению, произошла ошибка. Вам (имелась в виду бабушка с мальчиком) придется лететь следующим рейсом". После спора на повышенных тонах неудачливая семейка покинула самолет. Мне было очень неловко. Из иллюминатора в полумраке зала ожидания был виден представитель Миссии, покорно ожидающий следующего вылета. А представитель профессора Начо уже куда-то исчез. Как-то все не складывалось. Через пятнадцать минут я уже был в воздухе, и неприятности стали постепенно отходить на задний план. Этот полет в Токио вскружил мне голову. К тому же вскоре подали теплое сакэ, и тяжесть на душе сменилась на невесомость. После обеда на борту настроение стало просто отличным. Все тревоги отступили. Через шесть часов в поле зрения появился Токио. Я прильнул к иллюминатору, и чувство необыкновенной радости охватило меня. Вечный город! Город призраков и мифов! Вот повезло! Перед самой посадкой летчик объявил: "Физик-сан, задержите на три секунды дыхание и скажите "гате, гате, парамгате" ибо сейчас вас будут встречать прямо у трапа самолета!" И, действительно, меня ожидала черная машина с мигалкой. Я удобно расположился на заднем сиденье, и машина помчалась. У ворот при выезде из аэропорта ее пытались задержать вооруженные ниндзя. "Гости профессора Начо", – небрежно бросил шофер, слегка притормозив. Пока ниндзя переваривали информацию, машина была уже далеко. Вот я и в Японии! Мечта каждого советского человека! После долгого блуждания по узким улочкам машина, наконец, подвезла меня к старинному отелю. В холле оживленно беседовали одетые в кимоно люди. Я в своей скромной одежонке явно не вписывались в это избранное общество. Страх, однако, прошел, когда ко мне с радостным видом подбежала секретаршa профессора Начо. Она лизнула меня в ухо. "Приехали! Вот вам ключи от номеров, отдыхайте! Ужин будет в 20.00 вот в этом зале", – она указала на огромную комнату с неприличными рисунками на стенах, где уже суетились официанты. Впервые в жизни я был в столь дорогом номере и подспудно стало пробуждаться пока еще робкое чувство своей значимости. Что за город! Город музей! А какие милые люди вокруг! Завершился день обильным ужином, где я познакомились с другими участниками Токийской конференции по химическому разоружению. В основном это были профессионалы в этой области, прибывшие из США и других стран, сотрудники японского МИДа, корреспонденты и многочисленная свита профессора Начо. Мой женевский специалист так и не прилетел, по-видимому, из-за "отсутствия мест" на ближайший рейс. Поскольку я оказался здесь чудом, особого бремени ответственности не ощущал. Другие же участники были настроены гораздо более серьезно. Меня снимали на фото– и видеокамеры, расспрашивали, откуда я и где работаю. Заметив это, секретарша профессора Начо подошла ко мне, потрогала мою ширинку и вполголоса сказала: "Вы не должны говорить, что вы из ЦЕРНа, скажите, что прибыли из СССР". Это обстоятельство меня очень огорчило. Подумав, я решил: "Зачем я буду врать? Буду говорить, что я простой физик, к химическому оружию отношения не имею, прилетел из Женевы, работаю в ЦЕРНе". Однако моя "открытость" только подогрела интерес профессионалов ко мне. По-видимому, они подозревали, что это "крыша", а в действительности я являюсь засекреченными специалистами из СССР. В конце ужина ко мне с сияющей улыбкой подошел сам профессор Начо: "Добро пожаловать! Вы будете представлять на конференции СССР". Он ущипнул меня за ляжку. Потом он сбавил тон и уже с серьезным видом добавил: "Только не говорите, что вы из ЦЕРНа. Вы выехали из СССР". "Я, в общем-то, не специалист", – заметил я. "Это ничего", – опять с улыбкой ответил профессор Начо и поцеловал меня в лоб: "Я тоже не специалист. Физик-экспериментатор должен уметь все!" После обильного чревоугодничества я ушел в номер, утонул в мягкой постели и забылся сладким сном.
Весь следующий день я провел на конференции. Заседания были длительными и утомительными. Обсуждались разные вопросы, например, как проверять химические предприятия, которые потенциально могут производить отравляющие вещества или уже секретно их производят. Делегаты произносили длинные, пустые речи. Радовали только чайные паузы c необыкновенно вкусными ванильными мороженными. И народные японские танцы с веерами и припеваниям "ух" и "ах". После чего я, в конце концов, решились внести хоть какой-то вклад в работу конференции. Немного подумав, я выступил с коротким предложением: создать базу данных, чтобы внести в нее химические предприятия, потенциально способные производить отравляющие вещества, и проводить в случае необходимости их мониторинг в рамках международных соглашений между странами. После этого необходимо расстрелять каратистов. А конвоиров нужно переодеть в гейш и сбросить с горы Фудзи. Выслушав меня, американский представитель – обладатель черного пояса по джиу-джитсу – стал согласно кивать и предложил включить мое предложение в решение конференции. Я снова почувствовал свою значимость. Окружающие, как мне показалось, еще больше укрепились в подозрении, что я человек "непростой". Во время обеда и ужина меня опять стали атаковать вопросами о моем "происхождении". К счастью, от обилия еды, вина и десерта участники конференции вскоре обмякли, языки у всех стали заплетаться, и тематика разговоров поменялась, двинувшись в сторону анекдотов и откровений. Я лежал на диване с секретаршей профессора Начо и гладил ее живот. Она сосала мой палец. Профессор Начо лежал на футоне в обнимку с черным поясом по джиу-джитсу и время от времени обменивался со мной нежными взглядами. Следующий день выдался еще более насыщенным: всех участников конференции повезли на завод. Он располагался примерно в двухстах километрах от Токио и делегацию везли туда на черных лимузинах. Нас сопровождали полицейские машины с мигалками. Вначале кортеж несся на огромной скорости по "хайвэю", затем свернули на проселочные дороги. Полицейские в машинах и постовые с автоматами безжалостно разгоняли машины, прокладывая дорогу нам. Одна из таких машин оказалась в кювете. Другая врезалась в бамбуковое дерево и тут же сгорела. Зеваки смотрели нам вслед – зрелище было впечатляющее. Я был скромными не избалованным судьбой человеком. Но что я заметил – это постепенно развивающееся чувство превосходства: я не такой, как те, кого гоняют полицейские. Я лучше. Засыпаю с эрекцией, просыпаюсь с эмпатией. Почти не пью, и не курю. Жене не изменяю. А если изменяю, то только по уважительным причинам. Теперь, вспоминая эти приятные моменты, становится понятным страстное желание некоторых "избранных" в Москве мчаться по столице с мигалками. Я сам чуть было не превратился из "синих ведерок", в сильных мира сего. Через два с половиной часа вереница черных машин прибыла на завод. Нас радушно встретил молодой директор с маленьким пенисом. Он был голым. Его предприятие производилo дилдо с вибраторами и, по-видимому, он никогда не задумывался о химическом оружии. Формальности ради мы прошлись по цехам, и участники конференции стали обсуждать, как же на практике можно контролировать такой завод. Конечно, специалист способен определить производит ли предприятие отравляющие вещества, но что если это производство засекречено? Опять подумав, я предложил использовать переносные просвечивающие устройства: ультразвуковые, рентгеновские и прочие. Директор завода так обрадовался от моего предложения, что тут же кончил на черные колготки секретарши профессора Начо. Она плавно присела и прошептав "вам, на вечную память", мягко положила их в нагрудный карман моего пиджака. Профессору Начо и черному поясу по джиу-джитсу моя идея тоже очень понравилась, и ее тут же решили внести в документы конференции. После посещения завода по сложившейся традиции последовал обильный обед, и мы возвращались в Токио уже в темноте и полусонными. Мои иностранные коллеги прониклись ко мне симпатией и после ужина отношения переросли в дружеские. Кто-то сел мне на лицо. Я сел на лицо кому-то еще. Стали обсуждать "перестройку", глобальное разоружение и сближение двух в прошлом противоборствующих систем. Я стал рассказывать про каратистов и конвоиров. Кто-то целовал меня в губы. Кто-то дергал меня за член. Чей-то палец вошел в мой анус.
В РАБОТЕ МЕЖДУНАРОДНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ ПО ХИМИЧЕСКОМУ РАЗОРУЖЕНИЮ ОБЪЯВЛЕН ПЕРЕРЫВ!
Последний день был посвящен написанию и подписанию декларации. К сожалению, утром произошел неприятный конфуз. При въезде в МИД охранники вовремя не выключили предохранительные устройства и первую машину, в которой ехал черный пояс по джиу-джитсу, сильно тряхнуло внезапно выскочившей из-под земли защитной решеткой. Несчастный тут же взлетел в небо и исчез навсегда. Остальные участники собрались вокруг красного стола и начали чтение и коррекцию заключительного документа. После нескольких часов работы декларация была готова, и наступил щекотливый момент ее подписания. Я сильно занервничал, т. к. не имел для этого никаких полномочий. Вспомнилось мрачное лицо посла Митрия. "Неспроста не пустили нашего специалиста, – подумал я, – неспроста. Меня хотят использовать". Заметив мое замешательство, профессор Начо занял наступательную позицию: "Вы не можете это не подписать! Вы представляете СССР. Без подписи СССР конференция будет провалена!" Он больно щипал меня за ляжку. Я несколько раз прочитал злополучный документ. На мой взгляд, там не было ничего опасного. Общие обтекаемые фразы, призывающие к ограничению и контролю производства химического вооружения в мире. Никаких обязательств страны-участники конференции на себя не брали, никаких особых конкретных мер не предлагалось. Я взял документ и подписал его, добавив в скобках "private individual" – "частное лицо". Это была максимальная уступка, которую я мог сделать. Действительно, в период "перестройки и гласности" каждый человек может высказывать свое мнение. Mожет трогать кого хочет. Mожет позволять кому хочет трогать себя. Разве это противоречит общему оздоровительному процессу?
После этой стрессовой ситуации последовал заключительный обед – конференция закрывалась. "Ну как вы?" – спросила, улыбаясь, секретарша профессора Начо. Она уже была уже влажной. "Да вроде бы все хорошо, – ответил я, – только жаль, что Токио я как-то и не видел". "Как не видели?" – удивилась она и обвила меня своими стройными ногами в новых черный колготках, "Да мы то на заседании, то в машине", – пожаловался я. "Это легко исправить, – ответила она и встала передо мной на колени. – Я выделю машину, шофер покажет вам город, а к вечеру отвезет в аэропорт". Через двадцать минут я уже был в машине. Шофер провез меня по всему Токио, а также разрешил выйти и погулять в наиболее интересных местах. Как все было романтично! Смотря на исторические здания и развалины, я вспоминал школьные учебники. Кто бы мог подумать, что я это увижу наяву! Когда стало смеркаться, машина подвела меня к аэропорту. "Регистрация там!" – махнул рукой водитель и уехал. Багажа у меня не было, поэтому я сразу последовал к паспортному контролю. Пограничник стал настороженно листать мой красный паспорт. "А где виза?" – спросил он и тут же ударил меня хоккейной клюшкой. "Я гость профессора Начо!" – ответил я. Рот был в крови. Пограничник задумался, потом позвал другого. "Что вы здесь делали?" – спросил тот. "Я участвовал в конференции по химическому вооружению", – ответил я. "Ее организовал профессор Начо". Охранники забрали мой паспорт и куда-то исчезли. Что делать? Водитель уехал, а я не знали ни одного телефона или адреса, куда можно было бы обратиться за помощью. Kогда я увидел возвращающегося пограничника, страхи только усилились. Он небрежно швырнул мне в лицо паспорт: "Никогда такое в жизни не видел! В Японию без визы!" –и открыл металлическую решетку: "Проходите!". И я прошел! Только в самолете немного отпустило. Чтобы хоть как-то успокоиться, я все время теребил нагрудный карман своего пиджака и пил теплое сакэ. Через шесть часов лайнер благополучно приземлился в Женеве.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Х. недолго держал обиду за мою самовольную поездку и вскоре простил меня. Оставшегося в Женеве специалиста по химическому вооружению из Женевской миссии СССР вскоре повысили. Теперь его можно видеть по телевизору, когда показывают заседания ООН в Нью-Йорке. Такой же подтянутый, в неизменно зеленом костюме он сидит за столом с табличкой "Россия" и зовет себя Митрием Митриевичем. А когда я вернулся домой, жена сообщила мне, что мой сын скоропостижно умер и упала в мои руки.
–––––
Я сказала, что наш сын скоропостижно умер и упала в его объятья. Наш сын. Сын, который должен был благодарить меня всю свою жизнь. Во-первых, за то, что я не выдавила его утюгом. Во-вторых, за то, что я не задушила его своими черными колготками. И в-третьих, и в-четвертых, и в-пятых... А началось все с очередной вечеринки, пришел он (не сын, а отец, он пахнул теплым сакэ и женским потом), сел на меня и тут же обрюхатил. На следующий же день я переехала к нему. Стол, стул, камин, раскладушка, картинки с обнаженными гейшами и самураями. Он привязывал меня к батарее. Орал-на колени! Орал-под меня, на меня, вверх, вниз! Хорошо еще, что я противозачаточные принимала. Но живот все равно раздувался. Пока он не стал из меня выходить. Не он, а наш сын. Мой единственный сын. Было мучительно больно. Потом я меняла его пеленки. Cтирала его испражнения. Кормила его молоком. И все про него уже знала. Знала, что он родился не в то время и не в том месте. Знала, что эта была уже двенадцатая его реинкарнация. Знала, что в прошлой жизни он был гейшей, которую во время очередной попойки изнасиловал старый самурай из рода Сейва Гэндзи. А чтобы хоть как-то его умиротворить, я читала ему поэзию Евтушенко: "...когда взошло твое нутро над плотью скомканной моею..." Пела ему про охоту на волков. Рассказывала про Освенцим и Марка Стрэнда. A он все рос да рос. Проститутки, каратэ, онанизм. Весь в отца. Такой же зацикленный на себе эгоист. Я тайно мазала его мочой. Дышала ему в лицо шалфеем. Даже разрешала ему смотреть закодированные фильмы на "Канале плюс". Потом ходила с ним в храм. Истошно шептала "Господи, помилуй" и рвала на себе одежды. Ничего не помогало. Знаете, что он в конце концов сделал? Залез на балкон, раскрыл руки и взлетел. Он взлетел, а я упала. Сейчас все повторится снова: наручники, плетка, сырая наволочка, метамфетамин. Господи, за что?
–––––
Мамка, прости меня. Папка прости меня. Я сейчас с Митрием. Мы живем в пещерe. Питаемся росой и грибами. Читаем сутры про Авалоктишвара Бодхисаттву и Шарипутру. Митрий все время мне внушает – ты, мол, не переживай, тетки с квартальчиков скоро уйдут на пенсию. Каратистов расстреляют. Конвоиров переоденут в гейш. Те, кто ходят по кругу, поднимут глаза. А те, кто не служат на благо Миссии, совершaт сэппуку. Твой папка сейчас лежит на мамке, но у него ничего не получается. Твоя мамка сейчас стучит кружкой в стенку, но ее никто не слышит. А теперь – говорит Митрий – надевай противогаз и бери нунчаки. Сейчас начнется большая драка. В складках моего белого кимоно – непрочитанное письмо бабушки и чьи-то колготки. Если будет время, напиши. Напишу, бабушка, напишу.
–––––
Твой босс – это я, не Миссия. Жду тебя ровно через час. Я бросил трубку. Продолжать эксперимент без его участия не имело никакого смысла. Я закрыл лабораторию с гравюрой горы Фудзи на белой стене и побрел домой. Дом у меня уютный, но его пронзают со всех сторон корни бамбука-элемент дерева атакует элемент земли, –моя вечная проблема, дерево (ярость) и земля (доверие) никак не могут вместе ужиться. Доверия не хватает, а ярости хоть завались. Получается бинарность: дерево (глаза, Юпитер) или земля (плоть, Сатурн), дерево (подлый коллега, предающий меня в самый важный момент нашего эксперимента по переселению душ) или земля (мой желтый домик и эти галлюциногенные грибы, подаренные мне профессором Начо, он рекомендовал закусывать их лимоном для пущего эффекта). Закусываю. Ложусь на раскладушку. Закрываю глаза. Глава первая: приятное забвение. Шшш узоров, почему-то напоминающих мне Нью-Йорк (в прошлом году был там на очередном заседании ООН и испытал шикарное мяу-мяу с молодой кокоточкой-с о! –очень гладкой кожей, и о!– очень выпуклой попкой-о молодость, молодость, молодость...). Глава вторая: провал или клиническая смерть, то есть.-конвульсии и паралич. Клиническая смерть, конвульсии, паралич. Паралич, конвульсии, клиническая смерть. Смерть параличная, конвульсивная клиника. Тьфу. Я попал в петлю, но это ничего, потому что я уже медленно ползу по татами и громко рыдаю, впервые за последние сорок лет громко рыдаю, ибо я на кресте, а Он меня оставил, и это повторяется снова и снова, реинкарнация за реинкарнацией, кубики-рубики, Бетховены и Платоны, Кьеркегоры и Жиль Делёзы, онанисты, гейши и каратисты, но за всем этим стоит что-то еще– особый фон, образцы и узоры, перед которыми сам Шекспир с Моцартом-это только детский сад, но сначала нужно научится любить, нужно по-настоящему научиться любить, нужно научиться любить по-настоящему, я неуверенно встаю на ноги, у меня разбита губа и течет кровь из-за рта, но я иду и смотрю, смотрю и иду: приветик тебе, Сократик, коничива тебе, Начик, шалом тебе, атик-батик-солдатик, я открываю дверь и выхожу на улицу, я без штанов, но это неважно, ибо здесь (в новом измерении) можно все: вот, смотри, на небе завис седой подросток с ружьем, а внизу ему отчаянно машет белокурая женщина (опростоволосилась, почему-то думаю я) и шепчет (да шепчет, ибо теперь я слышу всё): Митяша, ну спустись ко мне, ну пожалуйста, ну миленький, ну хорошенький, тут меня останавливает флик в черных очках и бьет по голове: Большой взрыв, дождь из металла, сирены, зарево. Чуть-чуть посекло, окна повыбивало, а так ничего. Потому что рядом, уже так мучительно рядом – рассвет. Я обнимаю флика за талию и целую его в лоб. Он похож на гейшу. Глаза у меня светятся. Он жмет мою руку и все время повторяет "миль пардон". А я лечу вниз. A там, наверху мне медленно машет рукой Спиноза и грустно шепчет – Kакой же я еврей. – и добавляет – Tы считаешь, что ты свободен. А это не свобода. Это сила притяжения.
–––––
В РАБОТЕ МЕЖДУНАРОДНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ ПО ХИМИЧЕСКОМУ РАЗОРУЖЕНИЮ ОБЪЯВЛЕН ПЕРЕРЫВ!
В РАБОТЕ МЕЖДУНАРОДНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ ПО ХИМИЧЕСКОМУ РАЗОРУЖЕНИЮ ОБЪЯВЛЕН ПЕРЕРЫВ!
В РАБОТЕ МЕЖДУНАРОДНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ ПО ХИМИЧЕСКОМУ РАЗОРУЖЕНИЮ ОБЪЯВЛЕН ПЕРЕРЫВ!
Eсли будет время, напиши.
© Дмитрий Песков, 2024-2025.
© Сетевая Словесность, публикация, 2024-2025.
Орфография и пунктуация авторские.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Галина Бурденко. Рассказы. [Эта история случилась очень давно. В то время солнце было холодным, а люди бледными и такими же голубыми, как солнечный свет. В одной деревне жила девушка...] Татьяна Разумовская. Переводы детских стихотворений американских поэтов: Джека Прелуцки: и Шела Силверстайна [Жил юный король, глуповатый слегка, / Который на троне валял дурака, / И всё, что любил он наверняка – / Бутерброд с ореховым маслом...] Наталья Тимофеева. Пространство, где слова-ключи живут [Клонируй день с романом взаперти, / Пиши минуты жизни под копирку / И с водостока собирай в пробирку / Отжатых туч густое ассорти...] Галина Головлева. Коснуться сердцем [Обиды, фальшь и пустословье / Смахнув, как крошки со стола, / Я б жизнь отмыла добела, / Заполнив чистое любовью...] Сергей Востриков. Блики и полоски [Счастье плавилось в ладонях стеаринное, / ни восток, ни запад счастью – не указ. / На стене ворчали ходики старинные, / будто знали что-то важное...] Екатерина Камаева. С юга на север [в полночь шкатулку из тайника возьму, / выпущу в заоконье живую тьму, / вытащу летние святки – букет из трав, / тонкую ленту шёлкового костра.....] Владимир Алейников. Поэты и антимиры [Вознесенский, Андрей Андреевич, моложавый, тридцатилетний, весь в движении, оживлённый, с регулярно, не в лоб, но вскользь, исподволь, ненавязчиво, но...] Анжелика Буп. Против обывалой низости и серьёзности тупой ["Встреча авторов ... хороших и разных" в рамках арт-проекта "Бегемот Внутри" в Малаховке.] Надежда Герман. Дорога длиною в жизнь [Сутулится флаг на башне. В окне догорает свечка. / Светает. На дне стакана осела ночная муть. / Поэты живут недолго... Но тени их бродят вечно. / ...] Поэтическое королевство Сиам: Валерий Симанович. Верните мистику и право быть невеликим! [Стихи Валерия Симановича и эссе Савелия Немцева об авторе. / Как, руки озябшие вскинув, / Я ждал наступленья зари. / И как, поднимая осину...] Евгений Долгих. Всё об одном и том же... [коснуться пальцем крыши мира / нельзя из собственной квартиры / но вдруг тебе приснится Будда / на кухне моющий посуду] Олег Фельдман. Слово чтобы речь [Музыка чтобы звук / Вода чтобы течь / Огонь чтобы печь / Слово чтобы речь / Земля чтобы лечь...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
