У ПЕЧОРЫ У РЕКИ...
Вокруг меня зелёно-бурое мутное пространство. Что это? Вода, догадываюсь я и поднимаю голову. Там, куда я смотрю, должно быть светло. Там – воздух, солнце, небо, плывущие по небу облака... Но света нет. Есть темнота. Я лихорадочно пытаюсь сообразить – почему? – и понимаю, надо мной – брёвна. Их сплавляют по реке, и сейчас сплошная масса накрыла меня. Я стараюсь найти просвет между ними, хотя бы маленькую щель, и перебираю руками скользкие стволы. Щели нет. Меня охватывает паника. Судорожно шарю руками и начинаю задыхаться. Воздуха не хватает. Ещё немного, и я задохнусь. Нет, нет, не хочу. Этого не может быть. Из последних сил я пытаюсь раздвинуть стволы и ...просыпаюсь в холодном поту...
Этот сон снится мне уже несколько ночей подряд и не отпускает. Я пытаюсь понять, что происходит, и подозреваю, что во всём, наверное, виноваты воспоминания, которые окружили меня со всех сторон и заполнили до краёв память... Да, скорее всего, это из-за них мне снится странный сон. Но воспоминания-то хорошие, светлые, вполне безобидные и уж никак не претендующие на то, чтобы вызывать подобные сновидения... Впрочем, пойди разберись со своим сознательным и бессознательным: что и почему возникает, что провоцирует состояние, настроение, воспоминания и сны...
Я – на практике. Посёлок Вуктыл. Высокий берег Печоры. "У Печоры у реки, где живут оленеводы и рыбачат рыбаки..." Это – песенка про маленький северный городок Нарьян-Мар. В моей жизни он будет потом, через много лет. А пока – "у Печоры у реки", но без оленеводов и рыбаков. Оленеводы – гораздо севернее, где тундра, много ягеля. И рыбаков нет, так как нет рыбы в том количестве, в каком была раньше. Её погубил сплав. Дно реки усеяно затонувшими брёвнами, дубильные вещества из коры которых окрасили воду в бурый оттенок. Из-за них рыбы и не стало. Не всей, а настоящей – лосося, сёмги, тайменя... Всякая мелочь рыбой у местных не считается, но я часто, в свободное время, хожу эту мелочь ловить. А ещё рано утром, до работы я купаюсь в заливе. Вода здесь тёплая, гораздо теплее, чем в русле, которое проходит чуть дальше, и где – фарватер. До фарватера далеко, и течение в нём сильное, не выгребешь. Здесь же, в заливе, течения нет. Вода застыла, напоминая скорее озеро, чем быструю, полноводную реку. Часто залив заполняется сплавляемыми по реке брёвнами. Брёвна медленно плывут, тесно прижавшись друг к другу. Вернее, уже не плывут, они почти неподвижны. Чтобы расчистить залив, приходит специальный катер. Люди с катера направляют брёвна обратно в поток. Когда залив заполнен, я купаюсь в другом месте. Там течение быстрое и вода холоднее. Но, если идёт сплав, – опасно. Можно попасть под брёвна. Поведение их непредсказуемо и внезапно. То была чистая вода, то откуда-то брёвен набирается такое количество, что они идут сплошной массой.
Берег у реки крутой и песчаный, спускающийся с высокого холма. На вершине холма – наша экспедиция, наша база, наши вагончики. В одном из них, стоящем на самом краю, живу я. Каждое утро я бегу на реку, разминаюсь и после ныряю. Я проплываю метров пять, сначала почти касаясь животом песчаного дна, а потом поднимаюсь к поверхности, светящейся ярким рыжеватым оттенком. Вынырнув, я переворачиваюсь на спину и машу в сторону своего вагончика, зная, что кто-то из парней обязательно наблюдает за мной. Мне завидуют. А чего завидовать? Встал пораньше, захватил плавки и – айда. Но никто компанию не составляет. Все, когда я встаю, ещё плотнее заворачиваются в одеяла и только потом кто-то поднимает голову, выглядывает в окно, из которого хорошо виден берег, и наблюдает за тем, как я ныряю...
Обычно я осторожен, но в тот раз... Как получилось, что я оказался под брёвнами? До сих пор не могу понять. И не могу понять, как удалось выбраться. Шарил, шарил снизу, пока не нащупал щель, куда сначала удалось просунуть пальцы, ладонь, всю руку. Следом плечо, голову... И вот я уже выбрался по грудь, навалился на один из стволов и лихорадочно хватаю ртом воздух, стараясь отдышаться.
Однако это – позже... в середине лета, а пока...
В посёлке, где живу, нет рыбаков и оленеводов. Зато есть нефтяники и газовики. У меня – преддипломная практика, которая проходит в геофизической экспедиции, обслуживающей контору глубокого бурения. Тема будущего диплома – поиск нефти в юрских карбонатах. Но какие карбонаты, какие скважины? Нет их. Я – мальчик на побегушках. Что скажут, то и делаю. Скажут разбирать приборы – разбираю. Собирать – собираю. Копировать диаграммы – копирую. Готовить машины – готовлю. В общем, выполняю обязанности "молодого", которые мне уже осточертели. Иногда я огрызаюсь и требую "настоящего дела", но начальство лукаво ухмыляется и просит подождать, потерпеть... Вот и проходят дни практики в бестолковых, как мне кажется, занятиях.
Ни на одной буровой я ещё не был и довольствуюсь тем, что есть. А есть наша неприбранная убогая база, вагончики ремонтного цеха, камералка, десяток машин, стоящих под навесами, разбросанные по территории бухты геофизического кабеля... и в отдалении, на краю – несколько вагончиков-общаг.
Со стороны посёлка база огорожена куском проволочного заграждения, в центре которого высятся фундаментальные ворота, долженствующие, очевидно, демонстрировать солидность учреждения. Но с другой, противоположной стороны, никакого забора нет. Территория заканчивается на краю обрыва, под которым протекает Печора.
В свободное время я ухожу к реке. Там есть два моих любимых места. Одно – на высоком берегу среди старых елей. Корни деревьев вылезают из песчаного откоса и похожи на щупальца гигантских осьминогов, устремлённых к воде. Стволы елей чуть наклонены в сторону реки и когда-нибудь они упадут, как упали их собратья, лежащие на склоне. Вода наступает, подмывая берег. Он осыпается, подбирается к елям и те постепенно наклоняются всё ниже, ниже и, в конце концов, падают. Где я люблю устраиваться, до обрыва далеко, но деревья уже наклонены, очевидно, в предчувствии неминуемой гибели.
C этого места открывается завораживающий вид на реку и её грандиозные, изогнувшиеся пологими дугами меандры. С одной стороны меандры уходят к югу и плавно поворачивают к уральским горам, а с другой – на север, к океану. На противоположном – низком берегу, заросшим у воды ивняком и иван-чаем, – вековая тайга. Тёмно-зелёная масса тайги, удаляясь от реки, меняет цвет и переходит сначала в коричневый, затем в фиолетовый, потом в синий и уже около самого горизонта – в голубой. Там, за исчезающим в дымке голубым, садится солнце и я люблю наблюдать, как оно по мере приближения к заветной черте становится всё больше и больше, превращаясь в громадный пунцовый диск. Диск сначала медленно опускается к горизонту, а потом, соединившись с ним, быстро скрывается, оставляя на небе разливы багряного, оранжевого, жёлтого и розового...
Часто ко мне подходит наш моторист. Я чувствую его руку на своём плече, но не оборачиваюсь – знаю, только он может подойти, потому что тоже любит смотреть на садящееся солнце. Так мы с ним, молча, и смотрим. Ни он ничего не говорит, ни я. Когда зрелище завершается, рука снимается с плеча и раздаются удаляющиеся шаги, сопровождаемые хрустом веток под ногами. Всё-таки я оглядываюсь и смотрю вслед невысокой коренастой фигуре. Я знаю, в этот момент моторист о чём-то думает. Но он никогда и никому не скажет, о чём...
Странный человек. Четыре класса образования, а в разговоре может такое ввернуть, на что и не сразу ответишь. Он поражает меня своей внешней грубостью и, как кажется, безразличным отношением к окружающему миру. Но я догадываюсь, что это – не так. Он любит наблюдать вместе со мной закат и за тем, как я рисую, делая порой очень точные и меткие замечания... Он, никогда не занимавшийся спортом, в отличии от меня, чего только не вытворявшего в спортивном институтском зале, чтобы придать хоть какую-то рельефность и выразительность бицепсам и трицепсам, но так и оставшегося худосочным, имеет тело атлета с выпирающими из-под рубашки буграми мышц и здоровенные ручищи. Однажды мы жарили с ним грибы на паяльной лампе, и он, пока я искал чем бы прихватить раскалённую сковороду, голыми толстенными пальцами, не поморщившись, снял её с огня. Я тогда спросил, не больно ли? На что он только небрежно отмахнулся и снисходительно посмотрел на меня: дескать, ну и дурацкие вопросы ты, малый, задаёшь...
Спустя несколько лет я получил от него письмо. Он уже жил где-то в Новгородской области и сильно болел. Ему нужно было лекарство, которого в тех краях достать было невозможно, и он наделся на мою помощь. Не помню как, но я достал лекарство и отправил. А через год по осени получил уведомление о посылке. Мне трудно было представить, что такого он мог прислать. С почты я приволок домой большой ящик весом килограммов под десять. Когда я его открыл, то с удивлением обнаружил, что ящик доверху заполнен клюквой. Сверху лежало короткое письмо. В нём он вспоминал то место у реки, где мы наблюдали закат.
Другое моё любимое место – песчаная коса. Она находится вверх по реке в паре километров от посёлка. На ней никогда никого нет, что мне нравится. Коса выходит на перекат, чуть ниже которого я ставлю несколько донок. На перекате водится мелкая рыбёшка и я, наловив ершей и окуней, разжигаю костёр и варю в котелке уху. Нахлебавшись вдосталь, я выливаю остатки, мою котелок и уютно устраиваюсь около огня: достаю папиросу и прикуриваю от костра. Мне хорошо и спокойно. Моя вечно тревожная душа отдыхает. Я люблю смотреть на пламя, периодически переводя взгляд на воду, на другой берег, на темнеющее небо, и снова возвращаясь к огню. Я почти счастлив.
Однажды на моём месте я обнаруживаю человека. Он разжёг костёр и что-то варит. Я подхожу и здороваюсь. Он здоровается со мной. Мне интересно, что он готовит. Оказывается, чифирь. Пока я разматываю донки, мы знакомимся. Мой новый знакомый только что освободился с "химии" и устроился на работу в контору бурения, чему я не удивляюсь. Несмотря на приличные заработки, текучка в конторе большая и принимают всех желающих – рабочие руки всегда нужны. Я закидываю донки, и через некоторое время в котелке булькает традиционная уха. К моему удивлению у человека за голенищем сапога припасена ложка. Он достаёт её и мы приступаем к совместной трапезе. Мы хлебаем свежей юшки и молчим. Мой ритуал неизменен. Еда, мытьё котелка, уютно устроиться у костра и закурить. Мы закуриваем и я слушаю невесёлый рассказ о том, как собеседник попал в "зону". Оказывается, из-за женщины и из-за ревности. Обычная и вроде бы банальная история, тысячу раз описанная в литературе, виденная в кино, но тут – живой человек, его жизнь, его переживания... Я слушаю рассказ и думаю о том, почему он, будучи гораздо старше, пройдя непростое жизненное испытание, рассказывает свою личную историю мне – совсем молодому человеку, ещё мало что повидавшему и познавшему в жизни. Этого я понять не могу. Ясно только, что ему надо выговориться, кому-то поведать о том, что с ним произошло, и, возможно, в который раз разобраться в случившемся... Долго сидим мы у костра. О чём-то ещё говорим. Он пьёт чифирь, я курю... Уже затемно вместе возвращаемся в посёлок. Больше на косу он не приходит и в посёлке я его не встречаю.
Почти каждый день перед работой я захожу в магазин. Цель посещения проста, но для продавщиц – молоденьких барышень – удивительна и непостижима. Я покупаю мармелад. В магазине – два отдела. В одном продаётся соль, спички, макароны, хлеб, мыло, тушёнка, много ещё чего и мармелад, в другом – только вино и водка. В первый отдел – никого, во второй с самого утра уже очередь. Я иду в первый. Барышни каждый раз недоумённо посматривают на меня, обмениваются многозначительными взглядами и заводят между собой разговор о том, что вот, дескать, какой жених пропадает. Все – за водкой, а он – за мармеладом. Они и не подозревают о том, что я стараюсь жить на тридцать копеек в день, и мармелад – дешёвое, но калорийное питание. Потому и покупаю. А деньги экономлю на августовскую поездку с друзьями в Фанские горы.
Я вступаю в разговор и отделываюсь шуточками. Мы все смеёмся, кроме мужиков, выстроившихся в соседний отдел. Те смотрят на нас сурово и осуждающе. Такая сцена повторяется изо дня в день, примерно с одним и тем же разговором, и всякий раз мы с барышнями весело смеёмся и понимающе подмигиваем друг другу. Только понимаем мы, по всей видимости, разное.
Однажды, возвращаясь из магазина, я встречаю своего однокурсника. Вот здорово. Он – геолог и тоже на практике, но в конторе у геологов, на другом конце посёлка. В отличии от меня, живущего в вагончике, он обитает в просторном коттедже. Коттедж принадлежит главному геологу конторы. Хозяин сейчас в отпуске и потому дом в полном распоряжении однокурсника. Мы рады встрече и договариваемся о том, что вечером я загляну...
На следующий день голова раскалывается и необычайно долго соображает. Мы, естественно, перебрали лишнего да и пили какую-то дрянь. От неё голова должна была не только болеть, но вообще отвалиться. Но не отвалилась... К середине дня организм восстанавливается, особенно после котлеты, которую я с аппетитом, почти не жуя, проглатываю в столовке, и возвращается к осознанному выполнению служебных обязанностей. С этого дня мы с однокурсником видимся часто: вместе ходим на косу, вместе ставим донки, вместе лопаем уху и после, развалившись у костра, ведём неспешные разговоры о всякой всячине.
В нашей экспедиции работает Ленка. Она – молодой специалист. Мне она нравится – симпатичная, высокая, стройная. К середине практики уже не хочется встречаться с однокурсником, а хочется уйти на косу с Ленкой. Я бы пошёл с ней в лес, но там сжирает мошка, а на косе – хорошо. Ветер сдувает мошку и можно подолгу лежать на тёплом прогретом за день песке и целоваться до одури. Целуется она классно. Нам трудно оторваться друг от друга, но периодически мы всё же отрываемся, так как обоим не хватает воздуха и необходимо немного передохнуть и перевести дух. Тогда мы просто лежим рядом, смотрим на небо и болтаем. Моя рука покоится на Ленкиной груди, и мне приятно ощущать её податливую упругость. Рука молодой женщины блуждает по моему телу, периодически останавливаясь, как бы удостоверяясь, всё ли на месте, и продолжает своё путешествие. Ленка постоянно пытается выяснить, люблю ли я её, на что я, не задумываясь, отвечаю, что, естественно, люблю. На самом деле я ещё не знаю, что такое любовь. Мне просто хорошо с ней. По-моему, ей тоже хорошо со мной. А если двум людям хорошо вместе, то что ещё нужно? Гораздо позже я понимаю, что нужно, многое нужно... Но это будет через много лет, а пока я вслух фантазирую о том, как Ленка приедет ко мне в отпуск, как мы будем ходить по театрам, по музеям... Мои фантазии действуют на Ленку успокаивающе и, отдохнув, мы снова оказываемся в объятиях друг друга.
В экспедиции ЧП. Пропали люди. Это произошло после того, как в один из воскресных дней состоялся массовый выезд за грибами. Когда настало время возвращаться, к автобусу не пришли два человека. И хотя понятно, что рано или поздно люди найдутся, все в панике. Тайга – дело серьёзное. Начинаются поиски. До позднего вечера полсотни человек бродит цепью по тайге и кричит, палит из ружей, пытаясь найти пропавших. Бесполезно. Ни с чем наш экспедиционный "пазик" возвращается на базу. На следующий день подключается милиция, авиация, но результат тот же. Я вместе со всеми занят поисками. Глотка моя уже охрипла от бесконечного крика, да и настроение соответствующее. Но я, как и другие, не унываю. Мы понимаем, что с одной стороны – Печора, с другой – её приток, с третьей – посёлок, а с четвёртой – буровые, шум дизелей которых слышен за километры. Каждый вечер ко мне прибегает Ленка и мы идём на моё любимое место у обрыва. Там она слушает мой рассказ и время от времени пускает слезу. Я её успокаиваю поцелуями и обещаниями, что всё будет хорошо. Она верит и тесно прижимается, находя утешение в моих объятиях...
На четвёртые сутки пропавшие объявляются сами. Оказывается, как и предполагалось, они вышли к притоку и вместо того, чтобы пойти вниз по течению до впадения в Печору, направились вверх. Когда же поняли, куда идут, прошло больше суток. Дальше выбраться уже было делом техники и времени, которое неумолимо бежало и всполошило полпосёлка...
Помимо моей производственной, так сказать, деятельности, у меня есть увлечение. Я рисую. Со мной – коробка пастели и папка плотной бумаги "торшон". Бумага бугристая, и потому пастельные мелки оставляют на ней жирные, хорошо различимые следы. Я втираю пастель в бумагу и стараюсь запечатлеть окрестные пейзажи: высокий берег Печоры, наклонённые стволы старых елей, похожие на щупальца осьминогов корни, поля иван-чая на другом берегу, тайгу, уходящее за горизонт солнце... Иногда около меня останавливается моторист. Он молча курит, посапывая, возможно желая что-то сказать, но сдерживается и говорит в редких случаях. Замечания его справедливы и по делу. Это удивляет и восхищает. Я присматриваюсь к мотористу, пытаясь разобраться в его сути человеческой, но она всё время от меня ускользает. Я понимаю одно – он мне верит. А я верю ему. Это – важно, и это – главное. Остальное – пыль.
Ещё рядом часто пристраивается Ленка. Когда моторист застаёт её, он деликатно удаляется, а Ленка садится на серебристый мох-ягель, обнимает меня за талию и, прижавшись и периодически подставляя губы для поцелуя, смотрит, как из-под моей руки появляется очередной "шедевр". Если мы находимся в отдалении от посёлка, то терпение Ленки быстро кончается и вскоре ей надоедает смотреть. Она начинает требовать большего внимания и поцелуев. Она заводит меня, и в конце концов я бросаю краски и бумагу. Мы утопаем в мягком мху, как в перине, и отдаёмся друг другу... "Ты меня любишь, любишь?" – шепчет Ленка. "Люблю, конечно люблю" – вру я, мало что сознавая и понимая только, что моё тело требует другого тела, мои руки – других рук, а губы – других губ.
Охота. Незабываемое ощущение. Мы едем в машине подъёмника и из окон торчат наши ружья. Вдоль дороги то и дело взлетают или куропатки, или утки, вспуганные рёвом машины. Тяжёлый "Урал" громыхает по бетонным стыкам так, что за версту слышно. Время от времени кто-то палит из кабины и тогда машина останавливается, и все с гиканьем бросаются в заросли искать добычу. Потом машина трогается и скоро снова раздаются выстрелы. В лесу выстрелы слышны уже не так часто. Тут дичь покрупнее, но и найти её не просто. Я иду рядом с мотористом и мы тихо перешёптываемся. Мы подходим к болоту. Наши шаги замедляются. В нескольких метрах – целый выводок гусей. Они совершенно никого не боятся и подпускают так близко, что, кажется, можно руками ловить. Но ведь у нас есть двустволки. Мы оба палим из четырёх стволов, и четыре большие птицы оказываются в наших сумках. На привале мы любуемся своими трофеями и сообща приступаем к ощипыванию. Пока разжигается костёр и накрывается "стол", я принимаю на себя обязанности шеф-повара: разделываю добычу и закладываю в котелок. Сверху засыпаю луком, обильно солю, перчу и добавляю немного воды... Что-что, а готовить я умею. Научился. Пришлось научиться. Все в ожидании смотрят на меня, колдующего у костра, дают советы и ждут результата. А результат, надо сказать, выходит отменный. Компания в восторге, и первый тост произносится за меня – главного повара пикника. Я – не против. Немного неловко от повышенного внимания, но я же его заслужил. Жаркое раскладывается по мискам, и разливается спирт. Раздаётся стук чокающихся эмалированных кружек, и на какое-то время всё стихает. Происходит процесс поглощения спирта, после чего раздаётся дружное кряканье, оханье, гыканье и компания приступает к еде, причмокивая и нахваливая повара, то есть меня... Настроение у всех прекрасное. Охота удалась.
Случилось. Еду на буровую. У меня – чёткие обязанности, и я готов их выполнить со всей ответственностью, на которую способен. Мы долго трясёмся в машинах по бетонке, затем сворачиваем на лесную дорогу, где вскоре сквозь рокот автомобильного двигателя начинает улавливаться шум дизелей. Вышка стоит в тайге на расчищенном пятачке радиусом метров пятьсот. Мы подъезжаем к мосткам и начинаем разгружать приборы и оборудование. Я бегаю от машины к машине, таская ящики и всякую мелочёвку, а затем забираюсь в будку геофизической станции, где находится святая святых – пульт управления и регистратор. Обилие всевозможных кнопок, тумблеров и переключателей потрясает, и мне не верится, что когда-нибудь я смогу узнать предназначение каждого и сам буду, не гладя, щёлкать ими, смотреть в окна регистратора и в микрофон произносить магические (как сказал один бывший зэк – блатные) слова "вира – майна".
Оператор даёт какие-то указания и я молниеносно стараюсь их выполнить, за что получаю операторское "добро". Работа движется полным ходом. Я – вместе со всеми. Я – полноправный участник процесса и очень горд этим. Дело движется споро, но неожиданно что-то случается – один из приборов застревает в стволе скважины. Это называется "прихват". "Прихват, прихват!" – разносится по всей буровой, и к нам спешат люди. "Прихват" – дело серьёзное, да ещё когда в приборе находится ампула радиоактивного плутония, период полураспада которого несколько десятков тысяч лет. Начинается небольшая паника, совещание у местного бурового руководства, после чего все уезжают в посёлок, оставив меня дежурить. "А если что-то случится?" – спрашиваю я. – Что тогда делать?" "Живи спокойно, – отвечает начальник геофизического отряда, – ничего не случится". И на самом деле ничего не случается кроме того, что я остаюсь один.
Я иду в столовую, а после сажусь около мостков и начинаю рисовать. Я рисую буровую, машины, буровиков, ворочающих шарошки и трубы... Позади останавливаются несколько "бурил". Они долго внимательно наблюдают за моим творчеством и, буркнув: "Художник, твою мать...", – отходят и присоединяются к своим товарищам.
На следующие сутки "прихват" удаётся ликвидирован и все вздыхают спокойно. А я получаю благодарственные слова от руководства за добросовестно проведённое дежурство.
Я оказываюсь в бригаде контроля за действующей скважиной. Скважина находится далеко от посёлка и подключена к магистрали, идущей на газосборный пункт. Меня опять оставляют одного, но уже на несколько суток, вменив в обязанность следить за показаниями барометра. Только теперь я – совсем один. Нет буровой бригады, нет вагончиков. Нет никого. Но я не волнуюсь, ставлю палатку, затаскиваю в неё свои шмотки и оборудую временное, на несколько суток, жилище. Показания прибора надо фиксировать не часто, а потому в моём распоряжении куча свободного времени и можно побродить по окрестным фиолетовым полям иван-чая, собрать грибов, забраться в обнаруженный по-соседству голубичник и полакомиться крупной, размером с мелкую вишню, сочной голубикой, от которой руки быстро становятся лиловыми... Устроившись на раскладушке, которую ставлю на мягкий мох около палатки, я предаюсь размышлениям. Я думаю о Ленке, вспоминая её зовущее и возбуждающее тело, о мотористе, об однокурснике, о предстоящем путешествии в Фаны... Потом достаю бумагу и краски и рисую иван-чай, синюю полосу тайги за ним, опускающийся за тайгу пунцовый диск солнца... Когда темнеет, я развожу костёр, варю ужин, выкуриваю последнюю папиросу, густо намазываюсь дэтой и заваливаюсь спать. Мне спится хорошо и спокойно. Меня ничто не тревожит и ничего не снится. Надо мной звёздное небо, а впереди несколько дней свободы.
Приближается конец практики. Я собираю различные скопированные диаграммы, карты, профиля, раскладываю их по папочкам, которые стащила из камералки Ленка, и подписываю номера буровых. Изредка подходит кто-то из работяг, похлопывает по плечу и произносит: "Ну что, п...ц подкрался незаметно?" Я отшучиваюсь, удивляясь небогатой фантазии людей, и продолжаю своё нехитрое занятие.
Несколько раз мне удаётся забежать к однокурснику, и мы отмечаем отъезд. После каждого такого "отмечания" голова раскалывается и требуется, по крайней мере, полдня, чтобы прийти в себя.
Ленка притихла. Ей грустно. Судя по всему, она не очень верит в то, что мы ещё увидимся, но я со всем оптимизмом, на который способен, убеждаю её, что увидимся непременно и что, когда она осенью приедет, то вот тогда... В ответ на её глазах появляется сырость и она, приблизившись к моему уху, тихо говорит: "Пошли на косу". Мы идём на косу и там неистово отдаёмся друг другу, как бы прощаясь и понимая, что больше не увидимся никогда.
В день отлёта начальник экспедиции выдаёт мне заработанные деньги, сажает в свой "уазик" и отвозит в порт. Меня провожают моторист и Ленка. Они долго машут вслед самолёту, пока "кукурузник" разгоняется по взлётно-посадочной полосе, набирает высоту и делает прощальный круг над полем. Я вижу их уменьшающиеся фигурки и понимаю, что закончился пусть маленький, но очередной этап моей жизни и наступает новый.
И снова вокруг меня зелёно-бурое мутное пространство. В очередной раз я догадываюсь, что это – вода, и поднимаю голову. Там, куда я смотрю, я стараюсь разглядеть свет. Там не должно быть темноты. Там должен быть яркий дневной свет. Там должны быть воздух и солнце. Там должно быть голубое небо. И там должны быть плывущие по небу облака...
Этот сон снится мне уже несколько ночей подряд и не отпускает. Во всём, наверное, виновата память, как сосуд заполненная до краёв. Скорее всего, это она вызывает ночные видения о давно минувших временах, событиях и людях. Впрочем, пойди разберись со своим сознательным и бессознательным: что и почему возникает, что провоцирует состояние, настроение, воспоминания и сны.
© Аркадий Паранский, 2025.
© Сетевая Словесность, публикация, 2025.
Орфография и пунктуация авторские.
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Светлана Богданова. Попробуй не засмеяться [Я знаю, что сейчас мое путешествие прервется, и мне надо все запомнить и все записать. Поезд старательно подыгрывает мне, выводя под занавес на свою сцену...] Мила Борн. Другая Агата, или искусство стать невидимым [Загадочная история исчезновения Агаты Кристи. Что произошло и, главное, почему? Это стало не просто газетной сенсацией, но и глубоким психологическим...] Акоп Арутюн. Стихотворения [Я останусь с сухими глазами, – / свежим, / как возлюбленный солнца...] С. К. К. (Сергей Кудрин). Танцпол для парапсихологов [Прочесать лебедем / Вышний Стонхедж. / / Попросить Мерлина / Оживить булыжники.] Елена Бородина. Белый шум [Всё тот же хрупкий лист неповторим / в своём полете ветреном, бесстрашном / из неба в бесконечность – Бог бы с ним. / Вот – новый день, / а что...] Аркадий Паранский. У Печоры у реки... [Это было чудо какое-то – поле белых астр. Но самое поразительное: среди белого, напоминающего пушистое покрывало, пространства алели ярко-красные, почти...] Вахтанг Чантурия. Восемь бит [Восьмая часть меня живет в мире восьмибитной игры о праздно шатающемся по пыльным улицам большого города пьянице...] Юлия Великанова. Что же значило это странное "memory postum" (О поэтическом сборнике Милы Борн) [Перед нами поэтические тексты прозаика и драматурга. Это чувствуется в каждой строке. Непрерывное повествование, нарратив, впрочем, чрезвычайно поэтичный...] Борис Кутенков: "Поэты останутся в истории не по эстетическим соображениям" [Телеграм-беседа с поэтом и критиком Борисом Кутенковым в рамках проекта Андрея Войнова Voinovpoetry: "20 вопросов Борису Кутенкову".] Лора Катаева. Ласточки наших слов [Всё – молчание, тайна, но истины не видать. / Нам бы выстоять, искренний мой, залетай сюда, / Это небо глотай до упаду – и ешь, и пей, / Просто...] Лана Юрина. На грани [Пока не время – пой, летай, кружись, / хватай в охапку солнечные блики! / Ещё чуть-чуть – и я тебя окликну, / и обниму, и расскажу про жизнь...] |
| X |
Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
