ТАК ВЕСЕЛИСЬ ПОД ОКНАМИ ТВОРЦА!
* * *
Весельем я тебя заговорю,
чтоб идиотом ласковым смотрелся,
мой слабый принц, мое больное сердце,
стремящееся ритмом к октябрю,
когда неравномерные дожди
диктуют рваный ритм любви и смерти,
когда не просишь тупо "подожди",
а просто шлешь и к черту, и в конверте,
когда поступков ржавые края
впиваются в предплечье, лижут рану,
когда предчувствие зимы и алтаря
не только жутко, но еще и славно.
Так веселись под окнами Творца,
разбей их нафиг, пусть летят осколки
на безмятежность твоего лица,
на половик из маковой соломки!
Согрей стекло, его в ладонях сжав
и растопи застывшую реальность!
И смейся! Смейся! Острие ножа
когда-нибудь вернет тебе нормальность.
А вот сейчас - сейчас ты проводник
неясных чувств в неясные поступки,
как раз сейчас идут такие дни,
которые значительны и хрупки.
Так вспомним заговор - веселый и чужой.
Но лучше свой придумаем и это
даст шанс почувствовать, что мир еще живой,
что он опять готовится к ответу.
_^_
* * *
Виси, виси звезда моих надежд
на паутине их неисполнений.
Меж тем меня обманывает гений
нечистых помыслов и красоты одежд.
Ползи спокойно, солнечный паук
по липкой сладкой вате небосвода.
С чего ты взял, что я грустна, мой друг?
Я наслаждаюсь подлостью природы.
Ползи на брюхе, верный пес любви
к ногам моей судьбы придурковатой -
она ревет и требует расплаты,
поскольку соглашалась за рубли.
Лизни ей руку, полудохлый Джим,
она очнется, выгуляет в парке
тебя, себя. И мертвому припарки
глядишь, помогут соблюдать режим.
_^_
ПИСЬМО С ДАЧИ
...Подробнее? Ну... я не знаю... вот дом - деревянный,
уже покосился. И мебель ветха, разнородна.
И садик, который все больше дичает и вянет,
и воет собака, хотя абсолютно свободна.
А если на улочке чьи-то проявятся фразы,
ткань тонкой беседы ветха - расползается, рвется,
обрывки случайны - из них не смогла я ни разу
составить сюжет или выдоить каплю эмоций.
И конус вечернего света над круглым столом,
как над ареной сражений жука с муравьями,
сражений за право кого-то назвать дураком,
что принято вечером, в частности между друзьями.
Еще комары, выходные, отъезды людей,
приезды людей, вечный чай, обсуждение планов.
Ненастоящее время. Скелеты чертей
в шкафу, в холодильнике, за радиатором в ванной -
они от тоски уморились. Иссякли и всё.
И больше не стонут прогорклыми полуночами.
И самое странное - в горло мне лезет кусок.
И самое горькое - я не готова к началу.
_^_
НОСТАЛЬГИЯ
Водосточные трубы забиты
обгоревшими тушками звезд.
А душа нарывает в зените
мутным светом российских берез -
тем опаловым, тем невесомым,
тем, дрожащим на языке,
когда катится главное слово
от гортани - к славянской тоске.
Только небо, земля и свобода
одинокого позднего "я",
что красиво тоскою урода,
что застыло, держась за края
неба - черного лезвия бритвы,
полоснувшего по рубежу
преступления и молитвы.
Вытекает рассвет. Ухожу.
_^_
* * *
Весны воздушные ямы -
тошнит от провалов.
Весной становишься странным -
уже немало.
Ожоги зимних кумиров -
каминов, ревности, спирта
залечены хлорофиллом -
раскрылся листок пюпитра.
Скрипач, богомол и циник,
расправит хитин футляра,
и бабочки пестрый чирик
родится из пены вокзала,
пахнущей неуютом,
хлоркой, селедкой, потом.
Засаленная утварь,
рассованная по сотам,
вокзальные атрибуты,
продлившиеся в судьбы,
конечно близки кому-то,
особенно на распутье.
Но бабочки нервный трепет,
яркий мазок в пространстве,
нервы весенние треплет
призывом к непостоянству,
манит туда, однодневка,
где время чувствуешь остро,
где страсти скользкое древко
сжимает ласковый монстр
с фиалковыми глазами,
передозировкой гормонов.
Весна на глобальном вокзале.
Медуза-горгона.
_^_
* * *
Москва... как мало в этом звуке
уже осталось для меня.
Скользя сознанием старухи,
я понимаю: все фигня.
И стойкость оловянных ложек
в тарелке с варевом войны
меня уж больше не тревожит,
подумаешь - обречены.
Чем ближе ночь, тем чаще голос
вползает в сердце и бубнит,
стучит, что наш Создатель холост,
вполне возможно - инвалид,
но этот голос захлебнется,
он слаб и неуверен, бес.
Веревочка уже не вьется,
она спускается с небес,
и каждым утром проверяю
закреплена ли там она,
поскольку в ней - ворота рая,
и в нем я, может быть, нужна.
_^_
* * *
Юрким мылом выскользнет взгляд
из ладони беседы влажной.
Губы - важно, предлоги - важно.
Я не слышу что говорят
эти двое, где я - одна,
получившая роль по блату
(по знакомству). Как четко видна
пена неба и пена расплаты.
Суть бедна (не сказать убога),
прост сюжет (да чего уж - жалок).
Повстречались по воле Бога,
расстаемся по воле шавок.
_^_
* * *
... нет, это будет по другому, детка,
ты слишком очарована прогулкой
подзатянувшейся. Из вечности украдкой
так тянет губы старая Снегурка,
чтоб приспособить пересохший рот
для неполученных блаженства и упреков.
Но поздно, поздно. Слишком одиноко.
И нежилой просторный небосвод.
_^_
* * *
В вокале осени визгливые намеки
на неуверенность вчерашних откровений.
А листья падают смешно и однобоко,
напоминая общее старение.
Рыбешкой мелкой переполнен сквер,
не поскользнуться сложно и не нужно.
А в небе плавает белесый камамбер
и запахом напоминает нужник.
Дней, высушенных бабьим и хмельным
теплом и лаской выцветшего лета
уже не вспомнить. Так не вспомнить дым
сигары некурящего поэта.
Есть, правда, девочка - дебильная слегка,
она засушивает в разных толстых книгах
такие дни, цветы. И ждет пока
закончится осенняя интрига.
_^_
* * *
Устроитель вчерашнего праздника, поверни лицо свое к морю,
наполни морщинки солью, те, что от глаза - к виску.
Развлекать это тоже противно, или радостно, или достойно,
или ветренно, или дождливо... Главное - пережди тоску.
Грубые крики чаек - белых ворон побережья.
Просоленный голос чайки - прокуренный голос тоски.
Что шевелишь губами? Командуешь действом, как прежде?
Жгуты свалявшейся пены попахивают, как носки.
Устроитель сегодняшних будней, сядь по-турецки у моря
и наблюдай за безумным, но мерным конвейером волн.
Утихомирилась гордость. Парализована воля.
Шлепают берег - волны. Облачно. Зимний сезон.
_^_
© Елизавета Михайличенко, 2000-2024.
© Сетевая Словесность, 2000-2024.
|
