Ночная Недомолвка
ГЕОГРАФИЧЕСКИЙ КРОССВОРД
Сегодня день такой большой -
как будто бы слинял с уроков.
Мистраль играется с душой,
и разбавляется сирокко.
Труба зовет. Как быть с трубой -
вчера я знал не слишком четко,
когда сидел за голубой
бомжами крашеной решеткой.
Сегодня, впрочем, тоже так -
труба зовет - то ль на путину,
то ли на дальний нунатак -
для наслаждения картиной.
Альбедо снов грозит бедой.
Победа слов на поле действий
чревата черной запятой.
Первопричину ищешь в детстве.
Когда наскучат миражи -
лицо не спутаешь с личиной.
И умереть от жажды жить -
вполне понятная кончина.
КИНО НА ДЕВЯТЬ
Обрезавшись о ненависть с утра,
как к вечеру не дать кому-то в морду ?
Долготерпенье не вписалось в моду.
Зайдешь в кино - там не дают ситра.
Et cetera - гляссе и марципанов.
Зато есть водка, бутерброд с икрой.
И, слава Богу, редкостной игрой
не обнесут нас новости экрана
c шести позиций нашего TV.
Клют удивлял вчера весь вечер Фонду.
Что до ведущих нашего бомонда -
то их, похоже, трудно удивить.
(Купить с получки надо 'Care free',
дабы друзья почаще удивлялись.)
Жаль, что не знаю я психоанализ
и не хочу осваивать иврит.
Как показала практика, подчас
душе по пьяни хочется раздеться,
стращая встречных камерами сердца
и понося тюремного врача.
Такой синдром, наверно, излечим.
Предположив, что это - возрастное,
я не грущу, тем более не ною
о дефиците зрителей в ночи.
Тем более, что на дворе жара -
такой жары моя Москва не помнит.
И в зоопарке еле ходят пони,
и пиво бьет с отвычки по шарам.
Пух забивает всяческий задор,
и над асфальтом - маленькое Конго.
Пожарный шланг усохшей анакондой
разнообразит кольцами забор.
Пусть клонит в сон и задницу печет,
спаленную на лежбище нудистов,
и нет сомнений в общем-то насчет
того, что все пройдет довольно быстро,
и недописан перечень утрат -
давай возьмем билет в кино на девять,
и как-нибудь придумаем, что делать,
коль нам в буфете не дадут ситра.
СОВСЕМ ТРУБА
Душа моя, не отлетай,
не уводи меня из жизни
в ее снотворной дешевизне
за кроветворной призмой тайн.
Эмаль здоровую кроша,
не исправляй, пусти на выпас
моей любви неверный прикус
на кромке медного гроша.
Без приглашения, без виз,
в ладье разбойного пошиба
зайди за видимость ошибок -
за третью сторону кулис.
Подъем стремителен. Азот
вскипал, взрываясь в каждой клетке.
Как глупо падать с нижней ветки,
слетая с перистых высот.
С галопа вмазываюсь в шаг,
перемещаясь в область смерти,
и все в руках верчу конвертик
с наивной подписью "Душа".
ТАКИЕ ДЕЛА
Стоя хлещет лошадок по крупам безумный форейтор.
И пока не запел в темноте электрический кочет,
я к губам прижимаю тебя - золотую горячую флейту,
забывая дышать в четвертях нотной грамоты ночи.
Если нежность мою разбросать птичьим семьям по гнездам,
их напрасно бы ждали друзья в эту зиму на юге.
Это вышло не здесь, это там, где играют на звезды.
Где рассудок нелеп, будто в колбу запаянный флюгер.
ИГРАЕТ НА ФЛЕЙТЕ
Мы спим на книгах и живем средь книг.
Окошко манит глянцевой обложкой.
Мы так давно готовили пикник -
не унести тяжелое лукошко.
Чернил напустит книжный осьминог,
и уползет по книжным коридорам.
А я как утка выйду на манок -
на лепет флейты в сумерках за шторой.
На поворот скрипичного ключа...
И сердце с горки катится на лыжах,
покуда в темном дереве звучат
слова души, не списаннные с книжек.
СПАТКИ
Сон в нашем доме бродит барабашкой,
спеша сопеть в овечьем одеяле,
то западая клавишей рояля,
то приникая глаженой рубашкой.
Он так реален, так исполнен лени,
он, как ребенок, требующий ласки,
в ночной шкатулке смешивает краски
и тычет носом в теплые колени.
Он пахнет пухом, ямкой под лопаткой,
ромашкой крема, ложечкою меда,
осенним ветром с пятнышками йода
и апельсином, выжатым украдкой.
Серьезный, тихий, мостится поближе
в подушку прячет наши тары-бары.
Я так хотел его тебе в подарок,
а вот теперь нет-нет, да и обижу.
Шажок к окну и на шажок от плача
сон переждет досадную непруху -
и я уже шепчу тебе на ухо
губами сна,
словами сна,
где мячик...
ОПЯТЬ СПАТКИ
Мы зачем то друг другу нужны.
Как иначе бы сбыться покою
под ключицею волчьей княжны,
примадонны уральских помоек.
Кто меня на тебя натравил?
Раскроил, раскурочил в ознобе?
Мне в шершавых ладонях твоих
хорошо как младенцу в утробе.
Духи гор хороводят меня
коридорами высших инстанций -
жаль, гнилым москвичам не понять
душ залетных шаманские танцы.
Ты колдунья, а я не колдун -
прорастаю горелой пшеницей
у моей золотой на меду,
у волчицы моей под ключицей.
А ДАЛЬШЕ ЧТО
Ты бросаешь в меня стихи,
и разглядываешь круги.
Мы ушли босиком во мхи
из других.
Нам с тобой оттого тепло,
потому что мы есть в стекло
запеченный звериный след
волчьих лет.
А еще мы с тобой - янтарь,
потому что течем, как встарь,
по пахучей коре земной -
в перегной.
А еще мы с тобой - печаль.
Потому что сказать прощай
нам нельзя, отжимая чай.
Невзначай.
Пусть глаза подопрут круги -
все равно не видать ни зги.
Губы ищут бедра изгиб.
Помоги.
СПИТ ОПЯТЬ
Здравствуй, моя золотая соня!
Что б ты ни думала обо мне -
я весь умещаюсь в сухой ладони,
вдруг прикипевшей к твоей спине.
Смейся, покамест смешно нам. Сонься,
покуда бессонниц не выпал сонм.
Я греюсь ящерицей на солнце,
когда ты утенком ныряешь в сон.
Вздрагивай, сонно топыря попу,
покуда ночи коробится толь,
стоя в ладони тебе бы хлопал -
спящей актрисе, ушедшей в роль.
Этой ладонью моей в развилках
гладить бы только слепых котят.
Губы бегут от локтя к затылку
и возвращаются в сгиб локтя.
ПОЙДЕМ НА КРЫШУ
По весне алкоголь - рутина.
Крыша - в лужах, а в них - вода.
Лакированная паутина.
Оголенные провода.
Ржавый швеллер и новый воздух.
Обаяние винной лжи -
жить еще начинать не поздно.
Страх совсем передумать жить.
Что ни дерево - легкий кокон.
Черный лак в плоскостях ветвей
серебрится. И выйти боком
зазывает проем дверей.
Вот и цель. Вот и мы - у цели.
Солнце гладит концом пера.
Равнодушны одни лишь ели
в нафталиновых свитерах.
ПРИВЯЗКА К МЕСТНОСТИ
Итак, давно пора определиться,
и привязаться к местности и лицам
(к которым я давно уже привязан
и если рвать, то надо бы - все разом).
Ну что ж, пойдем, возьмем координаты
в минутах от забора до заката.
И поспешим - а то поднимут на смех
березы, забинтованные наспех.
Из пересохшей глотки перехода
за ралли МКАД виднеется свобода -
и псы, как пограничники, на пашне.
(Ко мне, Мухтар, а то тут очень страшно!)
Идем туда, куда зеленой тонной
вода ползет из челюсти бетонной.
Меня ведет Ночная Недомолвка.
И ловит лямку гладкую в футболке.
Усадьба, чья, наверно, Воронцова.
К нам липнет солнце пластырем перцовым.
Каскад прудов со студнем льда в середке.
Сожженной травки черные ошметки.
И, контрабасной нотою отмечен,
как борт баркаса, травленый картечью,
сухой дубовый лист - дуршлаг для солнца.
Полк тополей болотами искромсан.
Затруднена весенняя привязка -
местами мокро, глинисто и вязко.
И ржавое железо в рыжей почве
внезапно учиняет проволочки.
Но мы идем, бродячие собаки,
минуя псов, мечтающих о драке,
минуя зелень бочки Диогена,
под бородатый взгляд аборигена.
Уходим в тень по мокрому матрасу,
где воробьи дотачивают лясы,
где родники попрятались под крышки,
и мышки вербы - в желтые манишки.
Промеж деревьев зреют шуры-муры.
И, где бы нам ни сесть для перекура,
нас настигают выходки сережек -
двуногих и смешливых осьминожек.
Дым серых глаз, дымки деревьев, углей.
Скворечники, огромные, как ульи.
И недомолвок выцветшая ряска -
такая вышла странная привязка.
Идем домой по трубам и ступеням.
И, выбирая в свитере репейник,
ты наклоняешь голову. Затылок -
весь в теплых искрах солнечных опилок.
|