Два высоких окна мою жизнь освещали вначале,
Два высоких окна, два избытка всегдашних небес,
А за ними трава и цветы свои нимбы качали,
И на станции поезд гудел, а потом он исчез.
А по сторону эту крутила свой диск радиола -
Вот игла побежала по черной луне звуковой,
И остался в груди этот звук вечной ямкой укола,
На луне звуковой, на дорожке подлунной живой.
Все учебники собраны, где-то ударило восемь,
Пей свой утренний чай, в этой нежной провинции пей.
За стеклом переходит июль в полноправную осень,
Вот уж скоро совсем перейдет и останется в ней.
Остается ее полюбить, остается лишь это,
Ибо в окна видны недоступные глазу места;
Два высоких окна, вседержители лунного света,
Может статься, что сразу и окна они, и врата.
Скоро шмель прилетит, скоро воздуху вспомнятся птицы,
Скоро сам этот воздух увидится издалека,
И сквозь жизнь золотую, сквозь груженные мраком ресницы
Обведет на стекле человечка и домик рука.
Как быстро сыграли в ящик,
Не сношенные почти,
Нейлоновые рубашки,
Болоньевые плащи.
В глубинах какого Стикса
Давно отбывают срок
Дошкольного платья ситчик,
Непрочный капрон чулок,
И батники из кримплена,
И клеши моей мечты -
Затерянной ойкумены
Матерчатые понты:
Щемящи твои палитры,
Повытерся твой аршин
Меж пальцев протек портнихи
Засвеченный крепдешин.
Лишь памяти фотовспышка
Вдруг выхватит невзначай
Немногие наши фишки
И многую в них печаль.
И суеты, и тех, кто с нею,
Гремуча кесарева рать.
Но можно на заплатках неба
Летописать и лепетать,
Пока, свиваясь повиликой
По граду или пустырю,
Над жизнью ропщущей и дикой
Уста не вылепят: люблю.
Над жизнью медленной и краткой,
Беглянкой, ласточкой, пчелой...
Пока под левою лопаткой
Летейских вод утишен строй.
Он в плевелах и в злаках дышит.
В кармане гривна - что обол...
И ждущую ладью колышет
Последний волновой глагол...
Это детство, это снег,
Мандариновые шкурки,
И цигейки мягкий мех,
И на валенках снегурки.
День последний декабря.
Санок блесткие полозья.
Холм за домом что гора.
Щеки в цвет парнасской розы.
Старый клуб, сугробный сквер,
Леденистое крылечко.
И зачитанный Жюль Верн
У еще горячей печки.
Мама с папой, младший брат,
Пирожков не счесть в духовке,
Оливье и лимонад
На мережковой скатерке.
Пахнет хвоей, и царят
Сто шаров наизготовку,
Звезд, фонариков, гирлянд.
...И стеклянный космонавт
Улыбается на елке.
Это детство, прошлый век -
Не унять, не убаюкать.
Я гляжу на первый снег.
Мандарины чищу внуку.
Не волнуя ветки
На земном кусте,
Пролетают где-то
В звездной темноте -
Не увидишь: мимо
Смертоцветных чвар -
Ангелы сквозные,
Божия печаль.
Крыльев шелестенья
И других примет
Над песком и гленью
Не было и нет.
...Мимо прорвы крысьей
И слепой лихвы,
Мимо наших присных
Игрищ на крови.
Вот уж почти отсвистела
Дудочка, ласточка, речь.
Теплолюбивым растеньем
Силишься свет устеречь.
Но в непролазные ночи
И в быстроходные дни
Нежное облако точат
Сизые блески зимы.
Точат до новой щербины
Жизни самой естество.
Режешься воздухом синим,
Бритвенным краем его.
Куст смородиновый тесный,
Хрупким раем цветовым
Ты летишь за мной из детства,
Золотистый цеппелин.
Мы с тобой когда-то жили
В переулке Заводском,
Где качался на пружинах
Гуд пчелиный день-деньской.
Эти срочные соцветья,
С детством нежное родство
Отделяет полстолетья
От апреля моего.
Свет и цвет неисцелимый
Только чудятся вдали.
Улетели цеппелины,
Весны, мячики, шмели.
Лишь расходится кругами
Лепестковый гуммигут,
Но в его фата-моргане
Мертвi бджоли не гудуть.
Бабочку не целуют и не ведут охоту.
Даже нежные сети смажут ее пыльцу -
Бабочка улетает в призрачные широты,
Слабою светотенью проведя по лицу.
Жизнь за ней не успеет, смерть за ней побоится, -
Бабочка улетает, бабочке все равно...
Папоротник безумный будет о ней молиться
И заламывать руки, словно в немом кино.
Будто клинок уходит в дней золотую рану,
Бабочка улетает в параллельный простор, -
Что тебе мои страны, вечная донна Анна,
Что шаги Командора, что и сам Командор?
Бабочку не целуют и не ведут охоту -
Вчуже земная близость ей, что всегда вдали.
Бабочка улетает заиндевевшей нотой,
Татуировкой боли на запястьях любви...
На обочине сарматской,
На окраине весны
Выкатит лесопосадка
Самокаты бузины.
Пошехонский ветер в спину,
Одуванчикова дрожь,
И за дикою маслиной
Вглубь по запаху нырнешь.
Что ж мели, мели, Емеля,
Как и должно испокон,
Канительно-повительным
Душегрейным языком.
Алексей Смирнов: Концерт на карантине[Вот разные рыбы, - благожелательно отмечал господин Лю, шествуя через рынок. - Вот разные крабы. Вот разные гады, благоухание которых пленяет... / ...]Татьяна Грауз. Прекрасны памяти ростки[Татьяна Грауз о самых ярких авторах второго тома антологии "Уйти. Остаться. Жить", вышедшего в 2019 году и охватившего поэтов, умерших в 70-е и 80-е...]Татьяна Парсанова: Пожизненно. Без права переписки[Всё чаще плачем, искренне, как дети... / Всё чаще в кофе льём слезу и виски... / Да кто же знал, что нам с тобою светит - / Пожизненно. Без права...]Ирина Ремизова: За птицей[когда - в который раз - твой краткий век / украдкой позовёт развоплотиться, / тебя крылом заденет человек, / как птица...]Алексей Борычев: Обречённость[Бесполезная пустота. / Кто-то... Что-то... А, может, нечто... / И весна, как всегда, не та. / Беспричинно бесчеловечна...]Братья Бри: Живой манекен[Прежде я никогда не испытывал тяги к игре, суть которой - заманить чей-то разум, чьи-то чувства в сети, сплетённые из слов. Я фотохудожник, и моё пространство...]Наталья Патроева, Юрий Орлицкий. Настоящий филолог, умеющий писать стихи[В "Стихотворном бегемоте" выступила петербургский ученый и поэт Людмила Зубова.]Сергей Слепухин: Блаженство как рана (О книге Александра Куликова "Двенадцать звуков разной высоты")[Для художника на Дальнем Востоке нет светотени. Здесь отсутствие светотени и есть свет...]Александр Куликов: Стихотворения[В попутчики брал я и солнце, и ветер, и тучи. / Вопросами я и луну, и созвездия мучил. / Ответы на травах, каменьях и листьях прочел, / и кто-то...]Максим Жуков: Она была ничё такая[На Пешков-стрит (теперь Тверская), / Где я к москвичкам приставал: / "А знаешь, ты ничё такая!" - / Москва, Москва - мой идеал...]
