к островам половодья, к разломам, и чащам, и птицам,
вьющим гнезда в сплошном буреломе речном.
Шерстью ветел до блеска начищено медное солнце,
шум кленовых монист на дородной хозяйке-Оке;
луга круглое ложе, а в синем небесном колодце
дужка месяца на голубом потолке.
Славно дома? Ну, то-то. Пока не отняли, блаженствуй.
А как вспомнишь, что всё без остатка придется отдать,
приласкается сбоку плавной повадкою женской
вся, как прежде, река - и сестра, и супруга, и мать.
Раздвигаются дни, равномерно сжимаются ночи,
мир на пяльцах березы тонкою зеленью вышит.
Возле рощи, присев на зеленую кочку,
дятел зеленый багряной головкой колышет:
- Ах, умрешь ты, девица, Кощея в костлявых объятьях
(Ах, какое над рощею чвирканье, теньканье, стрёкот!
На ольхе почернело темно-бордовое платье,
черно-белым письмом в глубине пролетела сорока.)
То яйцо роковое в неведомом спрятано дубе,
ту стальную иглу пальцы разломят не скоро.
Не родился царевич, что твои путы разрубит,
не гулять вам по воле, под звонами птичьего хора.
Не дождешься, увы, тебя он живой не застанет,
истоптавши семь пар до заклятой Кащеевой чащи...
За последним лучом исчезает утиною стаей
- "горе! горе!" - Заочью в полете кричащий
вечер, заревом в дымных полях прорастая...
Из печи дневной - теплый воздух-хлеб
положи мне в руку с немым ответом
в тонком, нервно вытянувшемся стебле,
в язычках травы под вечерним ветром;
от запруд бобровых с синей водой,
от яруг, где стада созывает теней
хвощ коленчатой дудочкою-дудой,
от лещины колких переплетений,
от в полёте взвинченных птичьих тел,
вдогонкú, попарно, из рощ и звуков,
воздух-хлеб - кому трудно дышать от стрел
ветровых амуров воздушных луков;
воздух-хлеб - чтоб было не одному
и дышать и видеть, дышать и делать,
и держать у воздуха на плаву
в облаках и в кронах двойное тело.
Плыть за шумом осины седых серёг,
за мотора гурканьем над Окою,
самоходной баржей горючих строк
неумолчно, трудно - свой поздний срок
догоняя сумеречной порою.
Дни сменялись и рощи менялись лицом,
и любили, и ссорились горлицы, в кронах урча,
но зажглась - белым телом
и рыжим, прозрачным венцом,
влажным утром - березовая свеча.
Пусть кисейную зелень повсюду развесил апрель,
и дождливым вином от небес настоялись цветы,
пусть, как слезы из глаз, малиновки сыплется трель -
но скажи, этот свет - не замечаешь ли ты?
Тихий светоч несмелый - он ярче всего, он звучит,
что в душе будто ветр, - будто буря встает, а не песнь.
Рыжий венчик, и тело, и белое пламя свечи -
целый мир обновляется днесь.
В ветре выпрямиться - как на кресте, на мгновенье,
весь пронизаться ветром - и, тонким пером
над потоком взлетев, - до самозабвенья
петь на ветхой ольхе... - только это потом,
а теперь - до предела, в захваченной вспышке,
резкость мига: он здесь, осевым остриём,
через зелень вонзается в небо, сквозь солнце, и выше.
Мир - сейчас. Лишь одно настоящее в нем.
В самом мелком мгновении - ветра так вдоволь -
словно щеки, в глазах пламенеет земля.
Острый запах цветенья - и мне
пальцы листиком клеящий тополь -
быстрой зелени блещущий взгляд.
Возвести ми, егоже возлюби душа моя,
где пасеши? где почиваеши в полудне?
Брат мой мне, и аз ему, пасыи в кринах,
дондеже дхнет день, и двигнутся сени.
Гортань его сладость, и весь желание:
сей брат мой и сей ближний мой,
дщери Иерусалимли.
- Камо отъиде брат твой, добрая в женах?
Камо уклонися брат твой? и взыщем его с тобою.
Песнь Песней
Будто ладаном тянет - хоть до церкви верста...
Вечер к рощам спускается в росной волне.
Здесь, качаясь во власти зеленого сна,
что-то помнят стволы, недоступное мне.
Закрывается устье небесной плитой,
не тяжелой для тонкой и бледной руки:
молча рыба ложится на тесное дно,
лишь, краснея, колышутся плавники...
"Страшно было тебе?" - "Да. Теперь всё прошло".
- "Но мы видели опустошенье твое.
Нас от крика того точно током прожгло.
Мать упала на руки державших ее.
Где ж теперь ты? Иль мертвые паствишь стада,
сладкогласый пастух, белозубый жених?
Молотьбою костей не стихает страда
на кроваво удобренных нивах твоих.
Страшно было, признайся, тебе умирать?
паренька оглушенные видеть глаза?
и без вздоха, без жизни стоявшую мать
подпирать, будто хижину, брусом креста?
Что молчишь? Вот, и воздух - он тоже молчит,
ткет видения-неводы в чуткой весне.
Жду и я воскресенья - один, без свечи.
(День багровым вином закипает в ночи.)
Жду и я воскресенья - как камень, как снег".
Солнце луга, с парчовыми нитями рос -
выткан золотом утренний дар;
но смотри - как между черных берез
в паутинках колышется пар!
Меж дерев поперечные блещут лучи,
свет бежит от ствола до ствола...
Засиделася, душенька, в темной ночи -
подыматься на волю пора!
По стволам бегай поползнем, дятлом трудись,
и с багряным брюшком, как и он,
не стесняйся казаться смешным, но вперись,
что сквозь зеркало, в кору времен.
Лет труху раздалбливая стихом,
страстен будь, и настойчив, и смел,
как улитка,
что на свиданье спешит с женихом
по росистой холодной листве.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]