Ты где, мой добрый Артемон
с кудрявой шерстью абиссинца,
как ты любил скакать-беситься,
грызть ножки моего трюмо.
Я помню, ты однажды встал
на лапы задние, мой песик,
и в этой несобачьей позе
округлой кисточкой хвоста
так восхитительно махал,
а я тебя отвергла подло,
я, начитавшись Леопольда,
Венерой куталась в меха.
И плетку тонкую плести
я начала, мой милый пудель,
ах, Артемон, давай забудем
мое предательство. Прости.
К чему Хемингуэй, Ремарк,
мне книжки без тебя противны,
уже не греют Буратины
и не пугает Дуремар.
Мой Артемон, приди, приди
Мне одиноко, я тоскую
и на прическу голубую
кручу уныло бигуди.
Мальвина спит, укрывшись с головой
лоскутным одеялком, где-то сонно
ворочается мысль о том, что... - Ой!
не слышно рядом друга Артемона.
Бродячий цирк с собой его увлек,
и верный друг исчез необратимо.
Ты за похлебку служишь, пуделек,
ты хуже деревяшки Буратино.
Он хоть полено, ну а ты-то - плоть,
пускай собачья, с шерсткой после стрижки,
но лучше грелки, если рядом спишь ты,
надежное собачкино тепло.
Мальвина спит, одна, в пустых мечтах,
фарфоровым лицом уткнувшись в угол.
Ее глаза закрыты, ибо так
задумано конструкторами кукол.
Мальвина Карловна - лысеющий фарфор,
на щечках полустертые румяна.
Где строгость поведения и форм,
что зажигали страсти в деревянном
носатом человечке, крошке Бу
(я так его звала, на зов мой шел он).
О, целая неделя сладких бурь,
мой Сирано, мы звали это "школой".
Я ревновала, да! Я начала
пугаться сов, я ревновала к совам.
Я запирала бедного в чулан,
но он бежал, он справился с засовом.
Кусочек дерева, мальчишка, кукла, плут,
что трепыхался, восторгался, клялся...
Страничка дневника, оценка "Уд. "
и рядом растопыренная клякса.
Уезжает Пьеро - я белье не стираю,
я его полотенцем бедро вытираю.
Ты Мальвинку простишь, если часом заметишь
мой невинный фетИш....
или все-таки фЕтиш (?)
Все утро била пуделя
за то что пахнет псиной,
а после носик пудрила
чтоб выглядеть красивой.
Потом чесала песику
мохнатый хвост и грудку,
потом мне было по фигу -
курила самокрутку.
Затем смотрела Путина
по первому каналу
и снова била пуделя,
сандаликом пинала.
Пекла на ужин пончики
с вареньем из малинки,
ласкала Артемончику
животик, ушки, спинку.
И завтра не скажу ему
напрасного упрека.
Я так непредсказуема...
- Ну где же эта плетка??!
Мальвина плачет. Больно, больно, больно,
усталая, упала на софу.
И этот пудель - зол, блохаст, ободран,
запачкал дом и жрет запасы. Тьфу!
Мальвина заболела. На расческе
обрывки голубых волос. Стара,
хрипит. А Буратино сердцем черствый,
он грубиян, он хочет в ресторан.
Ему подай лебяжьи ножки в кляре,
свиной шашлык и сверху тертый хрен.
Хоть по натуре он - нормальный парень,
но по мозгам - полено из полен.
Лежит Мальвина и подушку мочит
слезами, ах, как много, много их.
От слёз ржавеет золотой замочек,
без ключиков страдая золотых.
(Мальвина, мечтательно диктует):
- Пиши, пиши, прелестник Буратино,
почувствуй же вибрацию пера...
"Земную жизнь пройдя до середины,
mi ritrovai per selva oscura. " (1)
Ты ощути великое веленье
склонить колени, слыша имена
Шекспира, Данте, Байрона, Верлена...
Ты ощутил?
(Буратино, показывая язык):
- А вот и ни хрена!
Наплевал я на Верлена
и Рембо Артюра,
я - полено, я - полено,
моя пища - тюря!
Ваш Шекспир - тупой Вильяшка -
стихоблуд, английский хмырь.
(Мальвина, бледнея):
- Смолкни, смолкни, деревяшка,
нашатырь мне, нашатырь!
(Нюхает нашатырь, приходит в себя):
- Я уйду, я сбегу, я устроюсь на пасеку,
будет мною любима пчела медоносная,
и меня не найдут упыри длинноносые,
Алексея Толстого дубовые пасынки...
(Буратино, ухмыляясь, ест флакон чернил):
- Не читал Толстого, я - дуб, я - дуб,
я даже к своей стыдобе
флакон чернил пустил на еду,
поскольку флакон съедобен.
Но даже дубом, что был дуплист,
а нынче стал длиннонос,
я крут, я дендропостсимволист,
поэзии новой монстр!
(Мальвина, в гневе):
Дендрообразный оглоед,
огрызок и огузок,
ты, Буратино - не поэт,
ты лапотней хунхуза (2),
ты есть дубина из дубин
(Отвернувшись от Буратино, смотрит на увесистый томик английской поэзии):
- а если эту морду
набить? To be or not to be...
Решу вопрос tomorrow.
Мальвина уходит от дома, стихов, пуделей,
от кукол-друзей и от кукольной хрупкой посудки.
Она никому не должна, не подсудна. По сути
она тоже кукла и ей оттого тяжелей
идти к человеку, чья кожа - тугой каучук,
чья кровь симпатична, поскольку - источник питанья
для маленьких добрых друзей, моряков, капитанов,
смешных червячков. И Мальвина рыдает: - Хочу-у-у-у.
И сердце - кусочек фарфора - стучит: уходи,
персидскою кошкой на коврике пыль задремала.
Мальвина уходит. Темно. Гильотина гардин
уже отсекла все что прожито "до Дуремара".
Мальвина беременна.
- Кто он будет? -
гадают друзья, головами вертят:
- поэт? деревяшка? пудель?
фарфоровый на две трети?
Смеется Мальвинка, а изредка
подмигнет рисованным глазиком.
Существуют явные признаки,
что сын родится проказником.
Бывало ножкою топнуть хочет,
спать не дает Мальвине,
тогда она заветный чехольчик
достанет, оттуда вынет
подарок: натертую воском,
чтоб удобно держала рука,
плетку-девятихвостку
с надписью: "М от К".
Ах, сударь, вы меня расстроили
своими едкими нападками,
вы были, сударь, слишком строгими
и придирались череcчур.
Меня подколками-подвохами
прижали к коврику лопатками,
но ваша рожа - конопатая
и я вас больше не хочу.
Да, вы умней-интеллигентнее,
у вас дипломы с красной корочкой,
у вас есть плеер с диском Генделя
и А. Толстого первый том.
Но я как стукну вас по... копчику
да так, что будете на корточках
передвигаться очень медленно,
что, согласитесь, моветон.
А начиналось все так радужно,
а начиналось все так радостно,
вы мне фиалки с маргаритками
бросали в форточку не раз.
И я открыла вам. Ну надо же,
так доверяться парню прыткому
и счастье штопать белой ниткою.
Сергей Слепухин: "Как ты там, Санёк?"[Памяти трёх Александров: Павлова, Петрушкина, Брятова. / Имя "Александр" вызывает ощущение чего-то красивого, величественного, мужественного...]Владимир Кречетов: Откуда ноги растут[...Вот так какие-то, на первый взгляд, незначительные события, даже, может быть, вполне дурацкие, способны повлиять на нашу судьбу.]Виктор Хатеновский: В прифронтовых изгибах[Прокарантинив жизнь в Электростали, / С больной душой рассорившись, давно / Вы обо мне - и думать перестали... / Вы, дверь закрыв, захлопнули окно...]Сергей Кривонос: И тихо светит мамино окошко...[Я в мысли погружался, как в трясину, / Я возвращал былые озаренья. / Мои печали все отголосили, / Воскресли все мои стихотворенья...]Бат Ноах: Бескрылое точка ком[Я всё шепчу: "сойду-ка я с ума"; / Об Небо бьётся, стать тревожась ближе, / Себя предчувствуя - ты посмотри! - наша зима / Красными лапками по мокрой...]Алексей Смирнов: Внутренние резервы: и Зимняя притча: Два рассказа[Стекло изрядно замерзло, и бородатая рожа обозначилась фрагментарно. Она качалась, заключенная то ли в бороду, то ли в маску. Дед Мороз махал рукавицами...]Катерина Груздева-Трамич: Слово ветерану труда, дочери "вольного доктора"[Пора написать хоть что-нибудь, что знаю о предках, а то не будет меня, и след совсем затеряется. И знаю-то я очень мало...]Андрей Бикетов: О своем, о женщинах, о судьбах[Тебя нежно трогает под лампой ночной неон, / И ветер стальной, неспешный несет спасенье, / Не выходи после двенадцати на балкон - / Там тени!]Леонид Яковлев: Бог не подвинется[жизнь на этой планете смертельно опасна / впрочем неудивительно / ведь создана тем кто вражду положил / и прахом питаться рекомендовал]Марк Шехтман: Адам и Ева в Аду[Душа как первый снег, как недотрога, / Как девушка, пришедшая во тьму, - / Такая, что захочется быть богом / И рядом засветиться самому...]
