 |
|
ЗИМНЯЯ ПРИТЧА
Это было время, когда советская мерзлота еще не переплавилась в гной и казалась вечной. На тихой улочке против кирпичного, тюремной наружности комбината существовал маленький стадион. Его называли Синим за цвет забора. И даже Синеньким - за размер. Ранними зимними вечерами там играли в хоккей. Ярко горели белые фонари, в их свете кружила манна, и тяжелые коньки с шероховатым свистом взрезали лед. То и дело звучали щелчки, глухие удары, перемежавшиеся отрывистыми возгласами. Шагов за пятьдесят все это возбуждало щемящее ощущение непоправимого детства и навсегда оседало в злой памяти.
Среди любителей-хоккеистов выделялся один профессионал с незатейливым прозвищем Шайба. Мастер спорта, он выходил на дворовый лед якобы размяться, но все подозревали, что - пофорсить. Шайба это понимал и старался не давать повода к неудовольствию, тем более что думали правильно. Он умышленно играл ниже плинтуса, оставаясь при этом на голову выше всех. А по воротам вообще бил редко. Но если это случалось, то всегда - неожиданно, в самом финале, в последний миг. Среди овец вдруг объявлялся молодец. Шайба небрежно, без малейших затруднений и напряжения сил забивал гол и с напускным равнодушием уезжал с площадки совсем, домой, не дожидаясь оваций. Их и не бывало. Случалось, он становился на ворота сам, и тут уже спесь брала верх неизменно: не забивал никто.
Шайба не улавливал растущего раздражения игроков и достукался. В один пушистый зимний вечер, под кашель голодных ворон, ему сделали темную, благо было темно. Расправа состоялась у двери его дома, на обледенелом крыльце. Били молча, быстро, клюшками и коньками; у кого-то нашелся шлем, кто-то управился рукой и ногой. За полминуты Шайба заработал несколько сотрясений мозга и трещину черепа как завершающий аккорд. Она образовалась после удара о ступеньку. На закуску Шайбу пнули и оставили лежать. Шайба лежал, не слыша лая далеких собак и снежного скрипа. Немногочисленные прохожие принимали его за пьяного, пока кого-то не насторожило хоккейное облачение.
В больнице он оклемался, но развились головные боли, с которыми не было никакого сладу. Шайба сделался завсегдатаем нейрохирургии. Он появлялся в отделении едва ли не с тем же постоянством, что на Синеньком стадионе: ложился, как там выражались, на поддувку. В голове у него образовались какие-то спайки, которые приходилось разрывать воздушной струей. Шайбу кололи в спину и нагнетали воздух в позвоночный канал. Он привык и, по его признанию, почти не страдал. Поддувки стали делом обыденным, похожим на санацию рта. Шайба продолжал выходить на дворовый лед и держался так, будто не произошло ничего особенного. Любители тоже помалкивали. Поведение Шайбы нисколько не изменилось, он по-прежнему досаждал товарищам художественными бросками и покидал поле боя с гордо поднятой, хотя и дрожащей слегка головой. А когда начались смутные времена, ему припомнили спортивное прошлое - на сей раз в положительном смысле. Черт его знает, как вышло, но Шайба прошел в местный совет.
Первой и последней реформой, которую он протолкнул, была ликвидация Синенького стадиона.
- Району нужна баня, - заявил Шайба. - Помыться-то негде!
Инициативу одобрили. Для бани, разумеется, не нашлось площадки удобнее хоккейного пятачка. Синий забор исчез. Под бестолковый галдеж перелетных птиц из весенней собачьей грязи выросло трехэтажное здание навозного цвета с круглыми, как иллюминаторы, окнами. В скором времени к нему зачастили дорогие, не виданные при старой власти автомобили. На высоком крыльце появились надменные барышни в облезлых шубках, курившие длинные сигареты. Допускались и простолюдины. По ситуации. До поры.
С возведением бани общественно-политический потенциал Шайбы исчерпался, поддувки тоже не способствовали законотворчеству, и в следующий совет он не попал. Наступила очередная зима, без фонарей и победных возгласов. Дворы томились на нулевой температуре, а круглосуточно гудевший комбинат замолчал навсегда. Стало очень тихо. Временами что-то звенело в воздухе, но еле слышно, как медная паутинка под напряжением. Дома оплывали сырыми потеками, похожие на черствеющий хлеб. Черные клены топырились неподвижно.
Шайба уже нигде не играл. Однажды он решил сходить в баню.
Купил веник, упаковал белье, взял кошелек. Натянул вязаную шапочку.
На этаже сидели банщики, двое, не первой молодости. Мытьем они не занимались и были контролерами, да иногда еще оказывали мелкие услуги: продавали пиво, когда появлялось, да звонили блядям. Шайбе показалось, что они же его и били, но он не подал вида. Еще ему показалось, что его узнали.
Баня стоила рубль.
- А с тебя, батя, пятьдесят копеек, - снисходительно вздохнул банщик.
Шайба стал постоянным клиентом, и постепенно вышло так, что его начали впускать вообще бесплатно. Прошло года три. Огни погасли уже везде. Мамы и папы, чудовищные бесформенные призраки с каланчу ростом, дорассказали нетрезвым детям новогодние сказки. Паутинка истаяла, и еле слышное дрожание прекратилось. Навалился тяжелый, непрекращающийся сон. Шайба спал на тахте беспокойно и бессмысленно, временами хватаясь за голову.
Было дело, пришел он ранним вечером, когда сумерки загустевали в ночь. Как обычно, кивнул банщикам. Тут вышли два мускулистых клиента, бритых налысо, обернутых простынями на чреслах У одного по спине тянулись алые прочерки, оставленные ногтями.
- А чего это тут? - нахмурился первый и кивнул банщику номер два: - Звони блядям. - Переключился снова на другого: - Почему он здесь?
- Да это свой, - ответил банщик с добродушной небрежностью: мол, пустяк. Но голос его дрогнул.
- Я не понимаю, - протянул молодой человек. - Мы с друзьями пришли отдохнуть, расслабиться. А он...
- Наш это, - жалобно нахмурился банщик и вильнул ниже пояса. - Мастер спорта!
Молодой человек обернулся к товарищу.
- А мы не любим мастеров спорта, - сказал он веско. - За это вот все.
- Звони давай, - буркнул второй банщику, и тот нехотя взялся за трубку.
Прозвучал риторический вопрос:
- За что нам не нравятся мастера спорта? Да просто!
Шайба получил в глаз. Потом в соседний. Дальше его начали бить.
Потом выволокли на выход и вытолкнули.
Там добавили. Шайба ударился головой о ступеньку.
декабрь 2020
© Алексей Смирнов, 2020-2023.
© Сетевая Словесность, публикация, 2020-2023.
Орфография и пунктуация авторские.
НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" Людмила и Александр Белаш: Ученик чародея [На Страшном суде меня сурово спросят: Чем ты занимался смолоду, Йокке Фридль?..] Айдар Сахибзадинов: Война [Я все прекрасно помню – ведь я из того поколения, кто сидел под столом, когда наверху за свисающими кистями скатерти, пили из графинов водку молодые...] Олег Клишин: Шагреневое знамя [...замираешь, глядя на лик луны / с тёмной пастью Хроноса посредине. / И как будто слышишь со стороны, / как звучит твоё среди прочих имя.] Сергей Слепухин: Nature morte [Что ж, намудрил с метафорой и кодом, / обычного словарного запаса / мне не хватило, натюрморт испорчен. / Вот вещи и рождают безъязыко / ночь...] Братья Бри: Зов из прошлого [Ощущение реальности и себя в ней медленно покидало Хамфри. В череде воспоминаний и образов, которые случайно возникали и незаметно ускользали, появилось...] Елена Севрюгина: Время больших снегопадов [Образ зеркала, один из ключевых в книге, придаёт поэтическому повествованию объёмность и психологическую глубину...] Пётр Матюков: Микрорайон Южный [когда-нибудь и мы придём в негодность / как механизм часов ушедших в ночь / суммарная для общества доходность / от нас не сможет траты превозмочь...] Михаил Эндин: Однажды [И я, забыв про смех и шутки, / и про супружние права, / хватаю смело – нет, не юбки – / а снизошедшие слова.] Читайте также: Елена Албул: Итальянский в Тарусе | Владимир Алейников: Арка | Максим Жуков: Не ради красного словца | Владимир Ив. Максимов: Прислушаться к себе | Полина Орынянская: И быть самой собой | Марина Чиркова: По обрезу слов | Анна Арканина: Мы – лишь звуки | Михаил Бару: Концерт для двух гобоев с оркестром | Андрей Бычков: Достопочтимый директор | Андрей Мансуров: Щенок акулы | Сергей Пахомов: Ощущение пустоты | Эмилия Песочина: Звёзды, яблоки, дожди | Владимир Алейников: Посреди междувременья | Изяслав Винтерман: Стихи из книг | Андрей Галамага: Портрет отца
|