ДОКТОР ЭНГЕЛЬГАРДТ
Полубыль
Бритая Маковка толкнула Косички, качнулись Банты. Лиза и Коля – октябрята, но без пяти минут пионеры – остановились и завороженно уставились на сутулого человека в эсэсовской форме. Доктор Энгельгардт шел им навстречу, со стороны школы, но выбрал противоположную сторону улочки, с печальной претензией именовавшейся проспектом. У доктора было бледное, невыразительное лицо. Покатый лоб образовывал с выступающим подбородком наклонную линию, при доле фантазии она наводила на мысль о ледяной горке. Он приволакивал левую ногу, глядел прямо, иногда коротко откашливался и напоминал автомат. Хромота, остановившийся взгляд и кашель казались не изъянами, а особыми, обязательными функциями машины.
Коля спрашивал у папы, почему Энгельгардт носит форму.
Это был настоящий эсэсовский мундир – китель Альгемайне-СС образца 38 года со споротыми погонами, но с сохранившимся нарукавным орлом. Бриджи, сапоги до колен; не хватало фуражки.
"Ему разрешили", – лаконично ответил папа.
Алоизу Энгельгардту сохранили форму, и он воспринял это как признание заслуг. Бывший член Общества кайзера Вильгельма, он продолжал заниматься ядерной физикой. В его кабинете висел портрет, с которого Сталин сыто смотрел куда-то в сторону, не обременяясь мыслями об Энгельгардте.
Стояло сентябрьское утро, медленно разогревавшееся до пожилого бабьего лета. Доктор Энгельгардт не обращал внимания на малышей, остановившихся с разинутыми ртами. На ходу он приглаживал редеющие пепельные волосы, задувал ветер. Полное равнодушие он проявил и к грузовику, перевозившему солдат. Те тоже глазели на китель, и глазели нехорошо. Видно было, что многие еле сдерживались, чтобы не перейти от созерцания к действию.
Коля и Лиза предоставили доктору идти на его службу, а сами поспешили на свою. День предстоял укороченный, потому что в городке ждали важнейшего по его меркам события. На атомный объект прибывал руководитель дружественной страны, и педагоги, как и все взрослое население, желали присутствовать на торжественной встрече. И очутились бы там, даже если бы не сильно желали. Но Колю там не ждали, а потому, когда уроки кончились, он – уже без Лизы – отправился домой.
Понятное дело, любопытство распирало его. Вдали гремел оркестр: гудели трубы, ухал барабан. Колины ноги сами свернули, куда не надо. Он поспешил к центру, но путь туда лежал через грунтовую и не дорогу вовсе, а тропку, загогулину средь убогих построек. И там, не пробежал он и сотни метров, наперерез ему выехал слепой Самовар.
Этот Самовар был инвалидом войны, и его по странной прихоти случая не вывезли вместе с ему подобными куда-нибудь подальше со зрячих до поры глаз, хотя бы на гостеприимные в этом смысле Соловки. Возможно, рассудили, что нынешняя глушь ничем не хуже, но вот вам история, история, глушь начала превращаться в оплот передовых ядерных технологий. Скорее всего, о нем просто забыли. Самовар перемещался на колесной дощечке, отталкиваясь замотанными в тряпье кулаками. Ослеп он в тот же момент, когда лишился ног, но в полной его слепоте возникали сомнения. Круглые темные очки, битые-перебитые и в царапинах, сверкали нагло и жалобно одновременно.
Коля упал.
– Ну-ка, сюда, – ахнул Самовар. Он успел забыть.
На Коле была новая курточка. Неслыханное дело, потому что после войны городок жил бедно. Папа потратил на эту курточку премию. На детскую одежду перешивали все подряд, от занавесок до простыней. Самовар жил со старой рыжей сукой, которая наливалась всеми горючими жидкостями без разбора; острое вожделение Самовара, смирившегося со всем, было понятно. Безножье уравновесилось ручной силой, курточка разошлась по всем швам одномоментно. Азбука в картинках с рисунками Морозовой-Эккерт полетела в грязь. Пять копеек, тайное сокровище Коли, хранившееся в кармашке, тоже перешли в пользование Самовара.
В его же пользование перешел и сам Коля.
Пока земляки приветствовали Иосипа Броз Тито, прийти ему на помощь было решительно некому.
...Самовар давно укатил в свой подпол, а Коля все лежал. Все его мысли были о куртке. Азбука – вот она, валяется в навозной луже; мама прогладит ее чугунным утюгом, как делала уже не раз. Коля не впервые виделся с Самоваром. Про пять копеек никто не знал, Коля спер их, и со временем Коля себе ущерб возместит. Но куртка! Это была настоящая вещь, стоившая денег. Коля проклял товарища Тито и атомный проект, о котором не знал ничего, но догадывался предощущением древней рептилии.
Через полчаса Коля встал.
Оборванный, как был, в репьях, с изгвозданной Азбукой под мышкой, он поплелся к дому. К этому времени дальний оркестр смолк, и теперь доносились обрывки возбужденных речей.
Через пять минут он столкнулся с доктором Энгельгардтом.
По причинам более или менее очевидным доктору Энгельгардту не позволили встретить зарубежного гостя, да он и не слишком рвался. С его рабочим днем вышла та же штука, что и с колиным: лаборатория опустела, и Энгельгардт, как ни протестовало его германское чувство долженствования, свернул дела и пошел домой. Двигаясь точно в той же модальности, в какой наблюдал его Коля тремя часами раньше.
Коля буквально врезался в него. Доктор Энгельгардт схватил его за плечи, чуть отстранил и уставился матовым взглядом.
– Вас ист лос? – осведомился он.
И, не дожидаясь, ответа, сказал:
– Идем же.
Доктор Энгельгардт вполне сносно говорил по-русски, иногда перемежая высказывания немецкими вставками.
Коля подчинился. Нельзя сказать, чтобы после свидания с Самоваром отставной штурмбаннфюрер Энгельгардт показался ему менее страшным, но колины охранительные ресурсы иссякли, и он повел себя, как бездумная деревяшка. Он двигался в пекло. Горел очаг.
Доктор Энгельгардт привел его к себе.
Жилище производило странное впечатление. С одной стороны, в нем давили массою огромный письменный стол и книжный шкаф. С другой, больше не было ничего – походная койка, застеленная солдатским одеялом, и вешалка. Ну, стулья. И шкура. Шкура обезьяны.
Худой, как щепка, доктор Энгельгардт усадил на эту койку Колю, а сам устроился на табурете напротив.
– Альзо, ви гейтс’? – спросил он, и ответа не дождался. – Как дела?
Коля молчал.
Энгельгардт двумя пальцами взялся за изодранную куртку, дернул. Коля повел плечами, куртка сползла.
Растопырив ее, изучив на свет, Энгельгардт произнес:
– Сиди жди.
Он вышел в соседнюю комнату – да, их было две, чему поразился Коля – и вернулся уже без кителя. Китель он держал на вытянутых руках.
– Ихь нейе айн вениг, – сообщил доктор Энгельгардт. – Я еще немного шью.
Он вновь удалился, и вскоре до слуха Коли донесло стрекотание швейной машинки. Все это время Коля сидел, не сводя глаз с предмета, который лежал среди бумаг на дубовом столе. Это была фуражка. Черная, с белым черепом о двух костях.
Мало ли, много прошло времени, но Энгельгардт вернулся. Он держал курточку. Он перешил ее из кителя. Доктор был исключительно узок в плечах, и в них она оказалась почти впору Коле, но рукава и полы пришлось подрезать, подшить, подстрочить. Не стало и орла.
– Зингер, – улыбнулся доктор Энгельгардт.
Коля не знал, как к этому отнестись.
Он надел.
И начал носить.
И рассказал товарищам, что и к чему.
А доктор Энгельгардт после этого стал расхаживать в белой рубашке с закатанными рукавами и на две пуговицы расстегнутой. Он умер в восемьдесят первом. А Коля – в двадцать третьем, ковид, а так еще жил бы. Ну, за восемьдесят уже, сердечная недостаточность.
август 2024
© Алексей Смирнов, 2024-2025.
© Сетевая Словесность, публикация, 2025.
Орфография и пунктуация авторские.
НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
Алексей Смирнов. Где стол был яств: и Доктор Энгельгардт. Два рассказа [Бритая Маковка толкнула Косички, качнулись Банты. Лиза и Коля – октябрята, но без пяти минут пионеры – остановились и завороженно уставились на сутулого...] Елизавета Григ. Сима [Эта необыкновенная история началась в соловьиную ночь – в самое подходящее время для всех необыкновенных историй на свете. Говорят, не поют соловьи, они...] Яков Каунатор. Кто же ты есть, как тебя звать... (Булат Окуджава) [Формула рождения стихов Булата Окуджавы до чрезвычайности проста: взгляд, восприятие; чувство; осмысление...] Андрей Коровин. Из книги "Любить дракона" (2013) Часть II [стать его сталкером / проводником / в новый мир / вещей букв людей / взять на себя ответственность / за его судьбу...] Татьяна Куземцева. И надеяться, и любить... [Как бесполезны дни – благословенны ночи, / И горести мои завязли между строчек. / И разве кто спасёт? А впрочем, что за дело... / Пожалуй, это всё...] Екатерина Вольховская. Чёрный пёс и другие [Кто разберёт их – о чём говорили / Девочка с куклой ночами под пледом? / Кукла любила глазами и бантиком, / Девочка – голосом, тихим и тёплым.....] Никита Николаенко. Взгляд обывателя [По прошествии нескольких недель я стал задаваться вопросом – а что же тогда произошло в тот жаркий день и происходило ли что-то стоящее на самом деле...] Владимир Буев. Пять рассказов о судьбах крымских татар в обрамлении прелюдий и ноктюрнов [Репортаж с творческого вечера писателя Шевкета Кешфидинова. Литературно-музыкальная композиция Шевкета Кешфидинова и Зеры Джемиловой, посвященная Крыму...] Зина Виноградова. Одна сплошная исповедь [Презентация книги Макса Батурина (1965-1997) "Гений офигений" в рамках проекта "Бегемот Внутри" в Малаховке.] Валерий Горюнов. Пиратская летопись о времени и себе (О книге Матвея Цапко "Экранка") [...как в любой летописи, записанные события и воспоминания постепенно выцветают и становятся неясным гулом прошлого, но у нас все равно остаётся недоступный...] Александр Хан. Созерцание и размышление (о стихах Александра Разина и Дарии Солдо) [Отзыв о стихах участников 103 серии литературно-критического проекта "Полёт разборов" Александра Разина и Дарии Солдо.] |
X |
Титульная страница Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |