АНГЕЛ МИЛОСЕРДИЯ

Беззвёздная ночь караулила остановившийся поезд. Хадича выглянула в окно. Ничем неприметный безымянный полустанок. Сколько таких промелькнуло за последние время перед её глазами: сотни, тысячи? Санитары готовились выгрузить умерших в дороге, пополнить запас воды. Полустон-полувсхлип раненого прервал краткий миг тишины. Девушка обернулась.

– Ну-ну, голубчик, всё хорошо, раз вчерашний день пережил, жить будешь, – сестра поднесла ко рту мужчины смоченную водой марлю. – После операции пить запрещено, нужно немного потерпеть.

За месяцы службы в земском санитарном поезде, курсирующем по железной дороге Кавказского фронта, благовоспитанная девушка научилась говорить "ты" с материнскими интонациями и простым солдатам, и офицерам, и не понимающим ни слова по-русски турецким беженцам, и военнопленным. Страдания стирали различия между людьми, оставляя место только сочувствию.

Раненый застонал и открыл глаз. Хадича наклонилась над очнувшимся мужчиной, салфеткой промокнула испарину с открытой половины лица. Другую часть, изуродованную осколками снаряда, прикрывали бинты, сквозь которые проступала свежая кровь. Больной напрягся и часто задышал, пытаясь повернуть голову.

– Матвей Стригунов, подпоручик кавалерийского пол... – мужчина закашлялся на полуслове.

Сестра мягко прикоснулась к плечам пациента:

– Двигаться пока нельзя, ранение серьёзное. Сергей Семёнович, наш хирург, сотворил настоящее чудо, спас твой глаз, – Хадича, поправила подушку.

– Один глаз? – переспросил мужчина.

– Тебе повезло, – подтвердила сестра милосердия, – промедли сослуживцы доставить тебя в передвижную санчасть, не было бы шансов спасти жизнь, не то что зрение.

Хадича говорила, осторожно выбирая слова. Раненые по-разному реагировали на осознание своего увечья. Были те, кто искренне радовался, что для них ужасы войны остались позади, и пусть покалеченные, но они вырвались живыми из кровавой мясорубки. Встречались и другие, впадающие в болезненную меланхолию, бездонное отчаяние от необходимости привыкать к ущербности тела. Подпоручик принял известие спокойно, даже как-то равнодушно.

Вагон качнуло. Состав, медленно разгоняясь, начал движение. В окнах светлыми пятнами мелькали блики станционных фонарей. Случайный луч мимолётно выхватил из полумрака мужественный профиль раненого – такие характерные лица любят художники.

Сама Хадича ушла на войну прямо из мастерских Строгановки. Ей повезло родиться под счастливой звездой – в семье Мубина Акчурина, принадлежать к древнему многочисленному роду, известному славными именами. Отец Хадичи работал механиком на ткацкой фабрике. Любящий родитель заметил способности маленькой дочери и всячески поощрял интерес девочки к рисованию.

Вагон мягко покачивался под мерный стук колёс. Ночное дежурство подходило к концу, и сестра позволила себе, умостившись на приставном стульчике, прикрыть глаза. В лёгкой полудрёме мысли, освобождённые от тяжести повседневных забот, открыли ворота воспоминаниям. Хадича увидела себя в родовом селе Акчуриных – Зиябаш, в лучшем на земле месте, где прошло её детство.

Вот она, девчонка, бежит по берегу реки Малая Свияга и глядит в воду, пытаясь обогнать отражение плывущих по небу облаков. А вот, она с матерью и отцом впервые идёт в сельскую мусульманскую школу для девочек. В какое просвещённое время ей выпало жить! Совсем недавно, в начале ХХ века, татарские женщины-мусульманки получили право на достойное образование и работу. Благодаря этому Хадича смогла окончить четырёхгодичные курсы в женской гимназии Симбирска.

Ей исполнилось двадцать, когда сбылась их общая с отцом мечта – она поступила в Строгановское художественно-промышленное училище в Москве. Учебное заведение готовило художников декоративно-прикладного искусства для мануфактур и фабрик. В будущем Хадича видела себя продолжателем династии. Только дарование её оказалось шире рамок технического училища. Девушка рисовала много и увлечённо, её работы нашли отклик среди широкой общественности.

Сестра вздохнула, не открывая глаз. Как давно всё это было: Симбирск, Москва, выставки, публикации рисунков в журналах, яростные споры критиков о её работах, планы и перспективы. Когда началась Первая мировая, в здании учебных мастерских, при участии великой княгини Елизаветы Фёдоровны Романовой открылись два госпиталя: для раненых воинов и госпиталь Московского городского кредитного общества. Елизавета Фёдоровна стала для Хадичи живым примером служения Родине и народу. Великая княгиня, попечительница Строгановки, сама писала иконы, занималась настенной росписью, вышивала церковные покровы, расписывала фарфор. Склонность к художеству сделали Елизавету Фёдоровну другом Строгановского училища. Из восемнадцати учениц женского отделения великая княгиня с первой встречи выделила черноглазую татарскую девушку, отметив прирождённые способности и живой пытливый ум.

Именно к ней, великой княгине, в начале войны обратилась Хадича с просьбой благословить в сёстры милосердия. Елизавета Фёдоровна медлила с ответом. Ей хотелось защитить способную художницу от тягот лихолетья. На короткий миг взгляды двух представительниц благородных родов пересеклись. В голубых глазах Елизаветы Фёдоровны отразились тревога и сожаление, в тёмных омутах глаз Хадичи светилась решительность.

– Создатель одарил тебя талантом, но он дал и свободу выбора. Поэтому я не вправе отговаривать. Да хранит тебя Господь во всех путях, и да не оставит милостью своей во всех твоих делах.

* * *

– Сестра, сестра...

Девушка вздрогнула. Голос раненого вырвал её из неги воспоминаний.

– Пить? – потянулась за салфеткой Хадича.

– Нет, мне бы листок бумаги и карандаш, можно? – просительно и одновременно требовательно произнёс подпоручик.

– Рано ещё письма самому писать, на рассвете придёт санитар, ему и продиктуешь.

Сестра поднялась, отвела за спину тяжёлые косы, выпрямила затёкшую спину. Дежурство подходило к концу, а у неё полный вагон страждущих, и каждому нужна её забота и участие.

– Не письмо, стихотворение... к утру забуду, – смущённо прошептал раненый.

Хадича резко обернулась. Румянец тронул её щёки. Как же она могла сразу не понять?

– Матвей Стригунов... Мне кажется, я ваши стихи читала в журнале "Русское слово".

Робкий ветер из довоенного прошлого ворвался в духоту санитарного вагона.

– Вы читали мои стихи? – голос раненого внезапно окреп, налился силой.

Рука Хадичи нырнула под белоснежный сестринский передник в потайной карман, пришитый к форменному платью,

– Тоже сочинительствуете? – поинтересовался подпоручик, увидев аккуратно сложенные листы бумаги и тонко заточенный карандаш.

Девушка пожала плечами.

– Рисую иногда. Сейчас мало времени для художеств. Ты... вы подождите, сейчас обход сделаю и вернусь. Мы обязательно всё запишем.

Среди монотонности войны проблеск созидательной мысли подобен пробивающейся в песках пустыни зелёной травинке. Чудо творения заслуживает самого бережного отношения. Ей ли это не знать?

Сестра приблизилась к источнику дежурного освещения. Матвей произнёс первые четыре строфы и задумался. Хадича терпеливо ждала. Возможность наблюдать таинство рождения поэзии зачаровывало её.

Это неправда, что к войне нельзя привыкнуть. Вначале сознание сопротивляется, цепляется за воспоминания из мирной жизни, мечтает и строит планы на время, когда война останется в прошлом. Потом наступает момент принятия настоящего, сознание сужается до конкретных задач – выживания. Мозг перестаёт ностальгировать и грезить. Ты вбит в тело войны как гвоздь, и нужны неимоверные усилия или необычайные события, чтобы вырвать из бездушной рутины, вернуть тебя к твоему естественному живому состоянию.

Хадича всматривалась в спокойное лицо раненого. Дыхание Матвея выровнялось, глаз был закрыт. Боясь потревожить неловким движением его сон, девушка отложила листок с недописанным и взяла новый. Уверенными движениями художника на белый квадрат бумаги легли первые линии рисунка.

Есть особенные моменты, когда время изменяет своё обычное течение ради одного или двух людей. Уже давно должен был наступить рассвет, когда пространство вагона захватывает утренняя суета, свойственная санитарному поезду на марше. Но сегодня время медлило, давая двоим завершить начатое.

– Поднесите, пожалуйста, листок поближе, мне надо собственноручно сделать приписку, – попросил подпоручик сестру.

"Светлому Ангелу милосердия Хадиче Акчуриной", – прочла девушка неровную надпись.

В шафрановой дымке востока Под сенью неласковых гор Блуждает мой дух одиноко В сплетении тайных дорог. Направо, налево, иль прямо? Иллюзия выбора есть. Но дух выбирает упрямо Тропу, где попутчицей честь. Неторная эта дорога, Покой не придёт по ночам, Там солнце сжигает жестоко, И хлеб, и вода там горчат. Потери и тяжесть разлуки На плечи ложатся крестом, Но меч ещё чувствуют руки, И радуга стала мостом Для встречи, дарованной Богом Средь бури в холодном миру, И к жизни привязанный Словом Ваш образ в душе сберегу.

Хадича улыбнулась, одной рукой прижала листок со стихотворением к груди, другой протянула Матвею рисунок. В дальней перспективе виднелся силуэт гор. Через пространство листа змеилась дорога, по ней шли двое – высокий мужчина в военном мундире и стройная девушка в форме сестры милосердия. В углу рисунка подпись: "Воину и поэту Матвею Стригунову от А.Х.".

Война бездушно ломает человеческие судьбы. Но вопреки боли, страданиям, смерти судьба даёт кратковременную анестезию встречи.

– Вы разрешите вам писать? – спросил Матвей.

Девушка согласно кивнула. Крепкие руки санитаров подхватили носилки с раненым. Подпоручику предстояло долгое лечение в тыловом госпитале. Поезд прибыл в Ростов.

– Я вам обязательно отвечу! – взмахнула рукой Хадича.

© Елена Адинцова, Виктория Семибратская 2023-2025.
© Сетевая Словесность, публикация, 2023-2025.
Орфография и пунктуация авторские.

Книга отзывов

НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"

Светлана Богданова. Попробуй не засмеяться [Я знаю, что сейчас мое путешествие прервется, и мне надо все запомнить и все записать. Поезд старательно подыгрывает мне, выводя под занавес на свою сцену...] Мила Борн. Другая Агата, или искусство стать невидимым [Загадочная история исчезновения Агаты Кристи. Что произошло и, главное, почему? Это стало не просто газетной сенсацией, но и глубоким психологическим...] Акоп Арутюн. Стихотворения [Я останусь с сухими глазами, – / свежим, / как возлюбленный солнца...] С. К. К. (Сергей Кудрин). Танцпол для парапсихологов [Прочесать лебедем / Вышний Стонхедж. / / Попросить Мерлина / Оживить булыжники.] Елена Бородина. Белый шум [Всё тот же хрупкий лист неповторим / в своём полете ветреном, бесстрашном / из неба в бесконечность – Бог бы с ним. / Вот – новый день, / а что...] Аркадий Паранский. У Печоры у реки... [Это было чудо какое-то – поле белых астр. Но самое поразительное: среди белого, напоминающего пушистое покрывало, пространства алели ярко-красные, почти...] Вахтанг Чантурия. Восемь бит [Восьмая часть меня живет в мире восьмибитной игры о праздно шатающемся по пыльным улицам большого города пьянице...] Юлия Великанова. Что же значило это странное "memory postum" (О поэтическом сборнике Милы Борн) [Перед нами поэтические тексты прозаика и драматурга. Это чувствуется в каждой строке. Непрерывное повествование, нарратив, впрочем, чрезвычайно поэтичный...] Борис Кутенков: "Поэты останутся в истории не по эстетическим соображениям" [Телеграм-беседа с поэтом и критиком Борисом Кутенковым в рамках проекта Андрея Войнова Voinovpoetry: "20 вопросов Борису Кутенкову".] Лора Катаева. Ласточки наших слов [Всё – молчание, тайна, но истины не видать. / Нам бы выстоять, искренний мой, залетай сюда, / Это небо глотай до упаду – и ешь, и пей, / Просто...] Лана Юрина. На грани [Пока не время – пой, летай, кружись, / хватай в охапку солнечные блики! / Ещё чуть-чуть – и я тебя окликну, / и обниму, и расскажу про жизнь...] Читайте также: Ольга Андреева. Ищу, на что бы опереться | Владимир Буев. "Бог его знает, что несешь, стоя с утра под душем..." | Дмитрий Гвоздецкий. Мой сын напишет не хуже | Георгий Жердев. Четыре четверти | Яков Каунатор. Времена не выбирают | Николай Милешкин. "Самый главный процесс – отделение тьмы от света..." | Ашот Наданян. Подстриженные мысли | Айдар Сахибзадинов. Синёва: и Осенний сон | Людмила Свирская. Я успела в последний вагон | Елена Ханова. Разновеликие цветы | Дмитрий Аникин. Царь Эдип | Илья Будницкий. После оттепели | Владимир Буев. Обнять не обнятое | Андрей Бычков. Человек знака | Изяслав Винтерман. "В неразбавленной воде, в глубине песка"