О, как вы сегодня близко,
Слепые бездны пространства,
Насквозь прошитые светом,
Пронизанные огнем!
С лучом закатного диска,
С лесами в блестках убранства,
С парящим в небе корветом
И ангелами на нем!
Смотри же нежней и дольше
На эти кроны и крыши,
На охру, кадмий и стронций,
Помноженные на семь!
Забудь, что кладбище больше,
Добрей, надежней и ближе,
И грех распевать о солнце,
Коль солнце светит не всем!
Отверзлись лесные вены,
Взрыдали земные руды,
Сосуд переполнен кровью,
И кровь закипает в нем!
В прожилках кровавой пены
Медвяно-медные груды
Стекаются к изголовью
И ясным горят огнем.
Позволь же себе, позволь же
Пройтись по бульварам рыжим,
Платя даровым червонцем
За россыпи рифм и тем,
Забыв, что кладбище больше,
Щедрей, богаче и ближе,
И грех распевать о солнце,
Коль солнце светит не всем!
День весенний в окне, разорались котки,
а на мне, а на мне - мамкины колготки.
Старые, драные, штопаные, рваные,
На полтела - раною.
Да разве ж это снять?
Мимо дома в окне шпарит почтальонка,
а на мне, а на мне - мамкина кофтенка!
Широка, велика, в разводах чая-молока,
ну, натурально, не шелка...
кому теперь пенять?
Вот хожу всех рваней, нету счастья личного,
ибо не было у ней ни фига приличного,
ничего путнего, не брала чтоб жуть с него,
праздничного, буднего...
А не хочу менять.
А хлеб сегодня дорог,
и дорог сыр и творог,
не взять за рубль сорок
ни круп, ни молока.
В цене - собачья плошка,
петрушка и картошка,
а жизнь твоя, ветошка,
не стоит медяка.
А ты живешь - не плачешь,
а плачешь - слезы прячешь,
идешь себе да платишь,
не охая уже,
за туфли и пинетки,
за мамины таблетки,
за право зябнуть в клетке
на пятом этаже.
За чай и папиросы,
за кактусы и розы,
за глупые вопросы
и серые стихи,
за танцы, маскарады,
за войны и парады,
дожди, пожары, грады
и общие грехи.
А платишь не монетой,
в ладони разогретой,
а жалкой жизнью этой,
которой грош цена!
В карманах - медь же! Медь же!
И медь все мельче, мельче!
А жизни - меньше, меньше...
Да и была ль она?!
О мельницы и штольни, молельни и сады!
Прядильни, колокольни, больницы и суды!
Стена ли крепостная, тернистый ли утес...
Ну, кто из вас не знает чудного вкуса слез?!
Грабитель и каратель, влюбленный и скопец,
Воитель и ваятель, безумец и мудрец,
И лорд, и смерд покорный, и Бог на небесах -
Ну, кто из вас по горло не хаживал в слезах?!
Но что такое слезы - вода, одна вода...
Потери - все курьезы, удары - ерунда.
Стартуй по эстафете, забыв, как в первый раз,
Что вся вода на свете исторгнута из глаз.
Боюсь, в амбарах звездных у Бога самого
Не сыщется бесслезных молекул аш два о.
Какой дорожный камень ночами не скулит?
Какой душевный пламень слезами не залит?
Фейерверк Вселенской сварки, брызги синего огня!
Краски лета слишком ярки, слишком ярки для меня.
Тени лета слишком резки, словно в ворохе шитья
Лики мира лишь обрезки ветхой ткани бытия.
Шляпку скользкого масленка ранит грубая черта.
Просто глянцевая пленка, за которой - ни черта!
Шелк расплавленного воска портит рваное пятно.
О, как жутко, о, как плоско, и непрочно, и черно!
Даже если вечно молод, весел, зелен и влюблен,
Мир исчерчен, мир расколот, взломан, взорван, раздроблен!
В лоск нагревшейся страницы, в танец радужной юлы
Влезли стылые глазницы обнаглевшей голой мглы.
Так, шагаешь, безучастен к соснам, плачущим навзрыд.
Летний полдень щедр и ясен, ужас жизни неприкрыт.
Гомонят что было мочи над тобой то стриж, то чиж
Мимоходом смотришь в очи Вечной Ночи и молчишь.
Жизнь - копейка: блестит начищенный аверс
и звенит, как в мае влюбленный ремез,
грош цена тебе, о не познавший каверз,
что готовит облепленный прахом реверс!
Много ль стоит матросик, привыкший к штилям,
и солдатик, прячущийся по сенцам?!
Только пепел делает Тиля Тилем,
Только горе делает сердце сердцем.
Ты ложишься на стол операционный,
не сходя с извечной земной стези, и
некто в белом с методой традиционной
режет безо всякой анестезии,
но лежи, лежи, не меняя позы,
не сводя очей с потускневших окон!
Ты - едва в начале метаморфозы
из прелестной бабочки в серый кокон.
И еще впереди все твои миноры,
все турниры, раны и канониры,
прокуроры, воры, паучьи норы,
все твои посмертные сувениры!
Растворясь в субстанции фанаберий,
суеты, долгов, платежей, квиточков,
наблюдай крушенье своих империй,
втаптыванье в глину своих цветочков.
Жди, люби, работай до исступленья,
вей гнездо с замком на железной дверце,
чтоб понять, что все твои накопленья -
только пепел, глухо стучащий в сердце,
тот, что рушит в крошку старые кости,
отбивает ритм последнего блюза,
и тому, кто оглянется на погосте,
добавляет к ноше нового груза.
Вдоль дорог - не злорадствуйте и не злословьте! -
бородат, изувечен, дыханьем тяжел,
бродит Бог в бабьей вязаной розовой кофте,
что в тряпье на помойке нашел.
Все при нем - и проклятые эти опорки,
и сума, и клюка, и в репьях волоса,
и в чертах - ожиданье подачки и порки,
и в седой голове - голоса.
Он бредет в ноябре по заброшенным дачам,
словно знак обманувшей, минувшей любви,
мертвый дом охраняя слабеющим плачем -
тощий пес, позабытый людьми.
Бродит Бог, изглодавший последние корки,
по лопатки в снегу, безобразное тело креня,
и велик ему - символ подачки и порки -
тот ошейник сырой из ремня.
Он идет по Голгофе своей, по Голгофе,
как по людному рынку и белым сугробам Руси,
одинок в перманентной своей катастрофе
на земли, аки на небеси.
Всемогущ, оттого и везде предаваем,
тут и там то и дело встает на пути,
вездесущ и, похоже, всегда узнаваем
по мучительной боли в груди.
И когда Он из темного дворика выйдет,
чтоб терзать, отвращать, бередить и палить,
и вздохнет, и пробьет твое сердце навылет! -
можно все - и роптать, и молить!
И шептать, содрогаясь, что жизнь безбожна,
и рыдать, и к ладоням Его припадать,
но Его взять с собою никак невозможно,
и Ему вечно нечего дать.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
