Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность




КУБИК


На проходной долго не смотрели в его сторону, и пахло там зачем-то как в церкви.

Собака мялся у вертушки и теребил временный пропуск - жалкую бумажку с буквами и печатью. Бумажка успела за несколько часов потускнеть и обтрепаться.

Нет, можно, конечно, сейчас развернуться и уйти, поехать на троллейбусе домой, дома залечь спать, чего хотелось больше всего, а сюда больше никогда не приходить и вообще забыть про это место. Попробовать, в конце концов, устроиться куда-нибудь ещё.

Мобильник в кармане жалобно пискнул, в сотый раз напоминая, что батарея уже всё.

Чёртов телефон, подумал Собака, хоть ты носи зарядку с собой, и дня не может продержаться. Надо менять батарею.

Потом надо менять телефон, у этого заплыл чёрным почти весь экран - и ещё трещина.

Можно и без телефона, да. Но без телефона всё-таки нельзя.

Собака переминался с ноги на ногу и пытался подавить зуд желания обладать нормальной, новой, качественной вещью.

- Извините, - не выдержал он, - у меня тут вот.

И протянул одной из тёток бумажку.

Тётка сидела в наполовину застеклённой будке, чуть выдаваясь вперёд из проёма, в котором стекла не было.

Это для того, подумал Собака, чтобы в случае чего хватать, а потом утаскивать к себе в будку. Там ведь у неё внизу не ноги. Там даже страшно представить что. Много лапок и большой насекомый рот, чтобы с хрустом сожрать нарушителя. А верхушка так, для прикрытия.

Тётка, словно услышав мысли Собаки, активно и как-то совсем не по-человечески подвигала носом, принюхиваясь.

- Это что?

- Это пропуск. Временный.

И Собака вяло потряс бумажкой перед этим слишком самостоятельным носом.

- Куда?

- Ну. В прессовый. Учеником штамповщика.

Собака вдруг остро почувствовал себя виноватым, будто бы уже сделал что-то плохое, но проморгал.

Сейчас меня будут есть, подумал Собака и слегка отодвинулся от тётки.

Вторая тётка, точно так же слегка выдававшаяся вперёд из своей будки, чему-то блаженно улыбалась, но так равнодушно, что у Собаки чуть не подкосились ноги.

Сейчас первая меня порвёт на две части и поделится со второй.

Но первая тётка бесцеременно выдрала из пальцев Собаки стремительно ветшающую бумажку и, отнеся её от себя на расстояние вытянутой руки, что-то там такое для себя прочитала.

Собаке показалось, что держит она её вверх ногами, но он не успел убедиться, поскольку тётка сунула мятый пропуск назад в его мокрую ладонь.

- Так это вам не сюда. Это не та проходная.

Собака мысленно выматерил собственную рассеянность и представил себе, как ему сейчас придётся объезжать по кругу весь завод и топать на центральную проходную.

А ведь надо было сразу туда идти, откуда он вообще взял, что ему сюда?

Собака не помнил.

Но это как всегда. Точно так же в подземном переходе он постоянно шёл не в ту сторону, хоть и в сотый раз.

Это топографический кретинизм плюс вечная путаница в голове.

И не только в голове. И в карманах. И в сумке. В которой уже, наверное, давно завелись змеи.

Собака поправил на плече ремень сумки, и тётки вдруг напряглись и нахохлились.

- А что у вас там? - спросила левая тётка и потянулась из будки потрогать.

- Да так, документы, - вяло улыбнулся Собака, и подвинул сумку к тёткиной руке без ногтей.

Та пощупала, а Собака, содрогнувшись, решил, что когда придёт домой, то в первую очередь займётся сумкой - и вообще постирает её в машинке. Порошка только нет.

Тётка втянула жуткую руку в будку и расслабилась.

- Можете по территории дойти, тут не сильно далеко, - сказала та, что справа, и махнула куда-то рукой. - Прямо, а там спросите.

Собака благодарно заулыбался и пошёл на вертушку, но та не вертелась, потому Собака больно ударился в неё животом.

- Подождите, - сказала тётка справа и нажала на какую-то кнопку.

Загорелась зелёная стрелка, и Собака недоверчиво толкнул хромированную лопасть вертушки рукой. Вертушка завертелась, и Собаку подозрительно липким, но холодным ветром втянуло на завод.



Он миновал два ряда стеклянных дверей и вышел под открытое, такое неожиданно пасмурное, тяжёлое небо, хотя вот только что, с другой стороны, было солнце и никаких туч.

Собака решил не обращать внимания и непрочным, спотыкающимся шагом поплёлся вперёд, обтекая новенькие трактора, зачем-то поставленные здесь и напоминающие мирно посапывающих на тихом часу детей.

Впереди был мост, и Собака решил для себя, что прямо - это по мосту, а там он спросит.

Мост нависал над неясной, туманной котловиной, на дне которой тоже угадывались трактора, а ещё - цветущие деревья, ржавое железо непонятного назначения и огромная куча гниющих поддонов.

Собака шёл и думал, что завод - это город в городе, не очень точная копия Минска внутри настоящего Минска.

Вернее даже не копия, а некая сакральная его вариация. Его, может быть, сердце, слегка проржавевшее и грязное, но всё равно внушающее.

Что именно это самое сердце внушает непосредственно ему, Собака пока не понимал, но догадывался, что вряд ли это что-то слишком хорошее.

Впереди вырастали мутные коробки цехов, какие-то гигантские скелетоподобные конструкции - наверное, подумал Собака, это называется козловой кран или как-то ещё. Он такого никогда раньше не видел.

Мимо на дикой скорости пронёсся запылённый синий трактор, в кабине которого болтался из стороны в сторону плохо различимый водитель, как будто бы намеренно затемнённый.



Сойдя с моста, Собака оказался на рельсах, давно, похоже, не используемых, такие ржавые они были. Чуть дальше на них стоял зеленоватый вагон без стёкол в окнах, и Собака чуть заволновался. Его пугали такие штуки.

Он прошёл мимо вагона, стараясь не заглядывать в окна, но краем глаза заметил всё-таки плавное, беззвучное шевеление.

В животе у Собаки сжалось что-то очень холодное, потайной орган, отвечающий за страх, и Собака рванул вперёд, почти побежав, - только бы подальше от этого вагона.

Впереди едва заметно двигался справа налево слоистный, подозрительно плотный жёлтый туман. Пахло дымом, но горело явно что-то не имеющее отношения к дереву - какая-нибудь резина или вообще металл.

Собака никогда не видел горящего металла и не мог себе такое представить, но даже сама мысль о пылающих железяках была ему неприятна.

Этот запах, который здесь был уже вонью, иногда гостил у него дома, но тогда Собака думал, что это тянет с депо, с трудом себе представляя, что именно там в депо, где только спящие троллейбусы, может так вонять. Какое-нибудь электричество, неуверенно успокаивал он себя.

Оказывается, запах шёл отсюда. Из этого дымящего, ни на секунду не замирающего сердца города, которое тихонько бьётся и в праздники, тоненько тикает, чтобы город жил.

Не удивительно теперь, что город живёт такой мёртвой жизнью, думал Собака, поскольку это место больше похоже на исполинское кладбище невозможно древних великанов - со всеми их загадочными ржавыми прибамбасами, которые когда-то, наверное, летали, а может, и вообще делали что-то страшное и человеческим разумом не постижимое.

Справа и слева лежали красные от ржавчины кубы, Собака миновал их опасливо, будто капканы.

Трава подле рельсов росла подозрительно зелёная и живая, что смущало сильнее, чем будь она сухой и жёлтой.

Ни одного человека Собака пока не встретил.

В тумане было пусто, где-то далеко торчали неподвижные деревья и смутно угадывалась приземистая коробка без окон и дверей, с одним только чёрным зевом тоннеля.

Тихо не было, но и сказать, что звучит что-то определённое, Собака не мог.

Где-то далеко вздыхает во сне великан, а я иду по его хребту, например, - думал Собака.

А вдруг шевельнётся?

Но великан увлечённо втягивал в себя очередную порцию тумана и не шевелился.

Я не люблю этот город, думал Собака, имея в виду Минск, но этот город я, кажется, не люблю ещё больше.

Город мёртвых.

Стылое сердце Минска, спрятавшее в себе обожравшегося людьми великана, который в данный момент дрыхнет, а я по нему иду.

Устраиваться на работу, напомнил себе Собака.

В прессовый цех. Там прессы. Они прессуют.

Что именно они прессуют, Собака плохо себе представлял, но надеялся, что не людей.

А может, и людей. Может, именно его там и спрессуют в крохотный мясной кубик.

Я не люблю этот город, думал Собака, выбредая на неожиданную аллею с двумя рядами потускневших портретов по бокам.

Ударники труда, догадался Собака. Незнакомые тёмные лица, глаз не различить. В правом верхнем углу каждого портрета зачем-то серп и молот, а в левом нижнем - рыжая звезда, когда-то давно, видимо, бывшая красной.

Очень старые портреты.

Жестяные щиты с приклеенной на них бумагой, поставленные на тонкие трубки металлических ног.

Странно, что эти советские ещё портреты здесь стоят. Давно бы пора заменить старых ударников труда на новых. Эти-то точно старые. Таких-то лиц уже и не бывает, не говоря уже об одежде.

Странно. Но, видимо, так надо.

Собака шёл по аллее, которая была пуста и кладбищенски спокойна, к той самой коробке замеченного ранее цеха с тоннелем.

А вдруг, затеплилась в голове Собаки шальная мысль, это не портреты? Вдруг это что-то вроде памятников над могилами?

Ерунда, такого не бывает.

Но вдруг?

Нет, точно нет.

Тут один из портретов со скрипом качнулся, и Собака жалобно вскрикнул, подпрыгнув, но сразу же одёрнул себя.

Увлёкся. Никого здесь нет. Обычные портреты. Обычные ударники труда. Минчане. Жители и работники города в городе.

Собака не смотрел в сторону скрипнувшего портрета и шёл быстрым шагом к цеху.

Спрошу у кого-нибудь, куда мне дальше. Хотя, конечно, больше всего хочется развернуться и побежать назад. Вырваться, как-нибудь миновав проходную, с территории завода - и на троллейбус.

И больше никогда сюда не приходить. И вообще - обходить это место стороной. Если это возможно.



Из тоннеля навстречу Собаке шёл небольшой, как будто бы обугленный человечек в робе песочного цвета. Собака облегчённо направился к нему.

На секунуду, правда, ему показалось, что человечек на самом деле обугленный, как будто бы только что вышедший из печки, но, конечно же, этого не могло быть.

Человек в робе стоял и смотрел на Собаку, чуть раскинув в стороны руки в больших грязных рукавицах. Выглядел он запредельно старым, но не в смысле возраста, а словно был некоей законсервированной, давно забытой вещью, зачем-то вынутой на свет из глубин заброшенного где-то во времени склада.

Таких людей больше не делают, подумал Собака. Он как из фильма 60-х.

И роба такая же. Нет таких сейчас. Должна быть синяя и со светоотражающими полосками, а эта какая-то тускло-жёлтая.

- Извините, - начал Собака издалека, - а где тут прессовый?

Человечек смотрел на него долго, а после слегка двинул рукавицей.

Собака не понял, показали ему направление или нет, но переспрашивать не решился.

Ладно, обойду цех, потому что этот явно не прессовый. Не может быть в нём так грязно.

Собака пошёл направо, а человечек так и остался стоять, как памятник причудливой птице с рукавицами вместо крыльев.

Направо были какие-то заросли, как будто шиповник, Собака пытался пройти, но понял, что сейчас порвёт одежду, и повернул назад.

Ненавижу этот город, думал он почти в отчаянии. Надо было ехать в Москву, когда везло и водились деньги. Там возможности. Там люди. Ну да, таджики, ну и что. Здесь зато скоро будут одни китайцы. Какая разница. Зато там возможности. А здесь...

Собака махнул рукой, вспоминая свой третий этаж и балкон, заваленный мусором непонятного назначения.

Этот город вылизал синим языком гигантский мертвец, потому что - да, чисто. Но что делать во всей этой якобы чистоте - не понятно.

Да и чистота условная. Разве это чистота, подумал Собака, споткнувшись о железяку в траве.

Железяка будто бы порывалась уползти, но передумала, заметив нависшего над ней Собаку.



Человечка, стоявшего у провала в монолитный чёрный цех, уже не было.

Собака решил не идти налево, поскольку там могли быть точно такие же заросли или что-нибудь ещё, намного хуже.

Наверняка можно пройти цех насквозь.

Собака покосился на квадратную нору в стене.

Чёрт. Там же темнота абсолютная.

Но, вполне возможно, что так только кажется. Просто здесь светло, а там - чуть темнее, вот и выглядит неполный свет там темнотой тут. Ничего страшного.

И Собака окунулся в темноту, которая никаким неполным светом не была. Самая настоящая кромешная темнота.

Собака сделал несколько шагов вперёд, опасаясь упереться животом во что-нибудь металлическое с острыми углами, но ничего такого не случилось.

Внутри было пусто и тихо.

Совершенно бесшумно мимо проплыло что-то едва различимое. Потом ещё. И ещё. И ещё.

Когда глаза Собаки немного привыкли к темноте, он понял, что проплывают мимо него фигуры в песочных робах. Фигуры с посверкивающими глазами, с нечёткими, окостеневшими лицами, несущие на вытянутых вперёд рукавицах комочки клубящейся пустоты.

Тяжёлые ботинки фигур не касались пола.

Песочные рабочие плыли над полом, минуя Собаку и с интересом заглядывая ему в самое нутро. А там всё так сжалось, что было очень больно, и Собака согнулся.

Колени дрожали и непередаваемо сильно хотелось в туалет по-большому.

Собака стоял и не мог хотя бы чуточку пошевелиться. Какое тут бежать.

Рабочих становилось всё больше, они пролетали совсем близко, но никаким ветерком лицо Собаки не обдувало, из чего он сделал вывод, что рабочие эти - всего лишь изображения.

Или галлюцинации.

Надышался вонючим туманом. Лежу где-нибудь в шиповнике без сознания. Вижу вот это. Тогда почему так больно?

Где-то далеко впереди раздался голос. Тихий, не очень внятный, но эхо от него было долгим и тягучим и никак не хотело затухать.

Собака не различил слов.

Тогда голос повторил.

- Иди сюда, - вроде бы.



И Собака пошёл, пошатываясь. Пошёл на голос, обречённо погружая ноги в темноту, куда-то вниз, по наклонному полу. А внизу что-то светилось.

Сначала чуть-чуть, но потом всё сильнее.

Собака понял, что он к чему-то приближается. И приближается. И приближается. И приближается.

Это был огромный, приглушённо сверкающий шар, который не уставал расти в размерах. Как будто бы металлический, но до такой степени гладкий, что казался жидкой дырой, подвешенной в темноте.

Собака подошёл почти вплотную.

Возле шара стоял человек в песочной робе. Собака никак не мог понять - старый это человек или же молодой, но только ужасно худой и седовласый. Человек был высок, глаза его казались лужицами ядовитой нефти, настолько они были чёрными.

Собака судорожно сжимал ремень сумки.

- Как мне пройти в прессовый цех? - тупым, обесцвеченным голосом спросил он, наблюдая, как скользким мячиком укатывается далеко во тьму эхо.

Человек улыбнулся и показал рукавицей на шар.

- Подойди ближе.

Собака сделал шаг вперёд. Посмотрел на указующую рукавицу, а после на шар.

В котором, оказывается, он сам отражался - в отличие от человека в песочной робе.

А ещё там были отражения других людей. Очень и очень многих. Они беспорядочной массой двигались за спиной у Собаки, но только на поверхности шара, потому что, оглянувшись, он увидел одну темноту без конца и без края.

Много людей. Троллейбусы. Трамваи. Автобусы. Ртутные капли разноцветных автомобилей. Дома, маленькие и большие. Его собственная пятиэтажка. Детские качели из толстых чугунных труб. Жёлтые спирали пластиковых горок, вытертые до блеска тысячами маленьких поп. Песочницы, очень много песочниц.

Магазины. Крохотные, опухшие алкоголики у магазинов. Спящие на скамейках остановок бомжи. Стайки непонятных ребят с тусклыми глазами и руками в карманах курток. Частые щиты с нелепой рекламой. Собаки, справляющие нужду в траву рядом с копошащимися в ней детишками и сидящим на выщербленной ступеньке алкашом. Алкаш качает головой, изо рта у него тянется липкая лента жёлтой слюны.

Обновлённые общественные туалеты. Стеклянный сарай железнодорожного вокзала. Стеклянный же обрубленный шарик библиотеки. Грязная речка. Стройки, стройки, стройки. Высокая белая церковь возле замусоренного лоскутка леса. Дороги. Велосипедисты.

Сахарная вата в парках. Едва двигающийся по реке пароходик с лентами флажков. Поликлиники. Старушки и старички в поликлиниках, много старушек и старичков. Костыли, прислонённые к дереву. Переполненные мусорные баки.

Школы. Детские сады. Торговый центр на Немиге. ЦУМ. ГУМ. Засевший в печёнках центральный приторный проспект.

Заводы.

И окутанный туманом, с трудом узнаваемый этот завод.

Сердце города, мёртвое и чужое, насекомо потрескивающее упрятанными в туман белёсыми молниями.

Собака смотрел на шар, открыв рот и застыв, словно бы даже повиснув невесомой статуей в чёрном могильном воздухе.

- Мне в прессовый, - прошептал он.

- Всё правильно, - зябко ответил человек в робе и снял одну рукавицу.

Под ней был торчащий из крепко сжатого худого кулака обугленный указательный палец.

- Смотри.

И человек в робе нажал пальцем на изображение случайной фигурки на поверхности шара, сам в этой поверхности не отражаясь.

Фигурка вскинула руку, высунула язык и, посинев лицом, рухнула на тротуар. От шара к чёрному пальцу прыгнула белая искорка.

- Понял? - спросил человек в песочной робе.

Собака помотал головой.

Тогда человек коснулся другой фигурки, переходящей дорогу где-то у кинотеатра "Беларусь", и тут же в эту фигурку на полном ходу въехала сиреневая тойота с женщиной за рулём. Ещё одна искорка скользнула в палец человека в робе.

- Понял? - спросил человек ещё раз.

- Да, - кивнул Собака, чувствуя, как в сердце его со стоном оборвалась золотистая струнка.

- Кто ты? - с трудом разлепляя губы, спросил Собака.

Человек долго не отвечал, улыбаясь Собаке плотно закрытым ртом.

- Я - совесть, - наконец произнёс он, не перестав улыбаться.



К вечеру туман рассеялся, поменялся ветер, и с пивзавода через дорогу потянуло волнительным запахом дрожжей.

Собака сидел на остановке, один за другим пропуская синие троллейбусы, и на что-то такое смотрел чуть впереди перед собой.

Волосы его иногда сами по себе вставали дыбом, словно тянулись за невидимой пластмассовой расчёской, предварительно тщательно потёртой о штаны, и любому внимательному человеку, пожелай он заглянуть Собаке в глаза, стало было понятно, что перед ним не человеческое существо, а маленький, спрессованный в кубик кусок удивлённого до самых своих глубин мяса.

Но внимательных не было.


1.08.2013




© Константин Стешик, 2013-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2014-2024.




Словесность