ТЯЖЕСТЬ

Когда я был моложе и мог поднимать тяжести, Ельцин сказал: берите суверенитету, сколько унесете.

Народ это понял правильно и начал нести. Кто сколько сможет. Что не могли унести, увозили. Машинами. Вагонами. Эшелонами.

Вот и у нас на оптовой базе начальство стало делать хитрую инвентаризацию. Перед приватизацией. Ну а людям, как помнится, - по две "Волги"...

Завскладом Сонька в боксе для запчастей писала и считала. Семь оболтусов подтаскивали и оттаскивали. Списывалась партия запчастей для тяжелой техники. Завернутые в бумагу детали бросали в ковш автопогрузчика, а он поднимал и вываливал в кузов самосвала - все в чермет.

На полу валялась сотня слесарных тисков, крашеных серебрянкой.

Я мигнул Витьке-погрузчику: "Тисочки надо". Витька почесал под шляпой-сомбреро, дырявой, промасленной, в которой работал даже зимой: "Кидай в кабину погрузчика, у меня в боксе заберешь".

Я жил в полутора километрах от базы. Проездной дороги через рельсы не было. Пришлось тащить тиски пешкоря, на плече, килограмм двадцать будет! Но оно в Рассее - как? Своя ноша не тянет. Радостно было нести-то!

Спросят, зачем мне тиски?

А надо!

У меня много чего в сарае. И все надо. Вдруг чего. А тут - вона!..

В те годы все потихоньку таскали. Мужики признавались: если не прихвачу чего с работы, болею.

Положил тиски в сарае. Утром прихожу на работу. Вызывает начальник базы, Савелий Матвеич.

И без гнева так говорит:

- Ты вчера тиски у Соньки скоммуниздил. Ни-ни-ни!.. Не отпирайся даже. Все знаю, все понимаю. Так вот. Ты лучше их принеси, если не хочешь осложнений. А то Сонька хочет заявление в милицию писать.

У меня лицо запылало. Нет, не от стыда. А что стыдится? Сонька сама тоннами ворует. Да и сам Савелий Матвеич недавно партию овчинных тулупов, что для вахтенных в Уренгое предназначались, в местный бутик отвез. Он нам прямо так и говорит: буду наказывать не за то, что украли. А за то, что попались.

И не жаба меня заела. Хрен с ними, тисками!

А жег вопрос: кто предал!?

"Ладно, говорю, Савелий Матвеич, принесу тиски."

И на другой день попер. Конечно, там было уже не двадцать кг вчерашних, облегченных наполовину радостью. А в несколько раз больше. Тяжелей было не оттого, что домой бежал под горку, а обратно корячился на подъем. И опять же, не от жадности. Нет.

От обиды!

Богатырь Святогор носил в кульке тяжесть земли русской. А я нес на плече груз всей человеческой подлости! И чуть не плакал от досады...

Еще вчера от Савелия я к Витке кинулся. "Кто? - кричу. - Кто?! Ведь нас семеро было. И все свои. Может, крановщик новенький, он тоже рядом стоял?" - "Хуртя? Не-ет, говорит Витька. Хуртю грузчики еще с речного порта помнят."

Раз Витька сказал, значит, не Хуртя. Витька - рубаха парень, все к нему тянулись. Еще он нравился тем, что очень похож на певца Юрия Антонова. Так похож, что даже Витькина родная мать не отличала. Как-то приехала к нему в гости, а у Витьки на телике - портрет Антонова. Мать глянула и говорит: "Ба, у Витьки костюм-то какой хороший! А я и не знала..."

Я Витьку так и звал: Юра. Обниму за плечо и ласково так скажу: "Ну что, Юра, в буру? Или козла забьем?"

Вместе мы работали долго. Выручали друг друга. Он пил, бедолага. Взаймы все брал. " Что ж, говорю, Витя, видишь: рупь писят у меня. Давай пополам: мне - на втрое и тебе - на стакан."

Любил он меня тоже, уважал.

Лет через восемь стали нас готовить к сокращению. Последние дни приходим на работу, работаем и как бы прощаемся. Мало нас осталось. Соловей с похмелья под стол полез - червонец померещился, и там навеки с инфарктом остался. Бутя пьяный свалился с вагонного буфера, и его тихо составом перерезало. Остальных добили инфаркт и цирроз...

А Витька еще крепкий был, русые волосы на плечах вьются. Ну, точно Антонов, только не поет.

И вот моя очередь увольняться. Купил водки, пьем с бригадой. Базар-вокзал. Мы с Витькой в раздевалке на лавке сидим. И вдруг он говорит:

-Знаешь, чо...

- Чо?- отвечаю, - Юра?

- Помнишь тиски-то?

- Ну.

- А ведь это я тебя тогда продал, - признается он.

В голове у меня разом все помутнело, в ушах аж звон пошел.

"Как!? - думаю - молчи! не ты, не ты!" - как Алеша Карамазов душой от слов его шарахаюсь.

А он глубже режет:

- Я, я сволочь... Мы ж тогда только устроились, я тебя и не знал толком. А Сонька мне взаймы давала.

Перебиваю я его, глушу. Мол, давно прошло...

А он опять:

- Не могу. Все годы страдаю.

Долго он еще чего говорил. А потом, когда оба страдать устали, вздохнул и подвел резюме:

- Вот признался. И будто скинул с души тяжесть...

"Как же?"- сокрушался я, возвращаясь домой. Да, с Сонькой он был вась-вась, давала взаймы и еще, говорят, кое-чего давала. В своем кабинете. Она будто на столе, стоя, пишет, а он будто сзади диктует и все поверх занавески в окно смотрит - кули в высоких штабелях считает. Заодно со знакомыми здоровается.

Я не верил, молод был и стыдлив. Как-то ищу его, а он - в окне. Над занавеской торчит. Снял сомбреро и помахивает мне в знак приветствия, а сам, точно ковбой в седле, покачивается. Я закричал с улицы: куда выгружать-то? И тут под ним, будто лошадь, заржал кто-то...

Смешливая Сонька была-то.

Вот так. Он признался - и теперь я ношу его тяжесть. Вспомню, и тяжело. Ведь обожал я его. И теперь обожаю.

Где он теперь - не знаю. Жив ли? Все другие мои напарники не дожили и до сорока.

Для национального сознания это тоже, милые мои, тяжесть.

13 ноября 2010 г.

© Айдар Сахибзадинов, 2010-2023.
© Сетевая Словесность, публикация, 2011-2023.

Книга отзывов

НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"

Елена Адинцова: и Виктория Семибратская. Ангел Милосердия [Среди монотонности войны проблеск созидательной мысли подобен пробивающейся в песках пустыни зелёной травинке. Чудо творения заслуживает самого бережного...] Владимир Алейников. Эрнст [Воспоминания об Эрнсте Неизвестном.] Максим Жуков. Живые и мёртвые [Она сказала: "Да пошёл ты!" / И я заметил – там, где храм – / В соседнем доме окна жолты, / По вечерам – по вечерам...] Ольга Домрачева. Межсезонье [не сон не явь но вешняя вода / течёт сквозь тьму неведомо куда / в висок стучит бес сна весна блесна / мигнёт секунда снова тишина...] Алексей Смирнов. Три рассказа. [Дело плохо, – выдавил Папуля. – Сказал на работе не то. Не совсем не то, но не совсем то. Теперь к нам придет Комиссия проверить Сынулю...] Стихи вне конкретного времени (О книге Елены Севрюгиной "Раздетый свет") [Скажу сразу – от книги Елены Севрюгиной "Раздетый свет" я получил самое настоящее наслаждение. То самое, эстетическое. Не скрою – открывал книгу, не думая...] Аркадий Гонтовский. В мелодиях земного [Луч вспорхнул, ведь с каждым надо / Поделиться добрым светом. / А она присела рядом, / Женщина с улыбкой лета...] Дмитрий Ревский. Последствия причин [Понимания хочется общего, / но придёшь поддержать разговор – / удирают в ближайшую рощу и / там, трясясь, лишь тягают затвор...] Читайте также: Любовь Берёзкина: "Круглый стол" на тему "Тенденции и проблемы современной поэзии", Часть II | Юлия Великанова: Старуха: и Самое дорогое | Ольга Демиденко: Самокатные сны | Арман Комаров: Ханаанские воды | Ольга Кравцова: "Я их поил росой астральной, единорожьим молоком": философия, традиция и новаторство Александра Радашкевича. Мистерия как жанр | Софья Паперная: Звёзды и я | Александр Соболев (1952-2023): Vera rerum vocabula | Владимир Спектор: Бездна пространства | Евгений Степанов: Вот ведь какая настала пора | Елена Ханова: Желанье быть | Алёна Цами: Из ткани своих будней | Анна Аликевич: Религия добра (о сборнике стихотворений Марии Фроловской и Натальи Захарцевой "Антоновка с Авалона") | Любовь Берёзкина: "Круглый стол" на тему "Тенденции и проблемы современной поэзии", Часть I | Олег Горшков: Пришествие печали | Павел Сидельников: Из книги стихотворений "Долгое дыхание"