Ты ходишь по городу с лыжными палками, Скульская.
Безумствует пух тополиный и в нос забивается,
Надежды, зимой заржавевшие, вроде сбываются,
И раннее лето уже наступило и буйствует.
Забудь эти палки. Снега безвозвратно растаяли,
А пух тополиный - не снег, это только пародия,
И птицы щебечут, они возвратились на родину.
Стрижи-интроверты и те собираются стаями.
Здесь туя не спит, замышляя свои шишкоягоды.
Они будут цвета небесного, нежно-пахучие.
А я по бульвару иду и надеюсь на лучшее.
Мне хочется верить, что снова окажемся рядом мы,
Что годы уймутся, что лысина вновь разлохматится,
Ты палки отбросишь, их летом таскать не положено,
И мы рассмеёмся, носы перепачкав мороженым,
И сладкий пломбир потечёт на зелёное платьице.
Победную песню пою, и бренчу на гитаре я,
Своей флаг водружаю над миром, подобно Кантарии.
Есть только любовь, а всё прочее лишь комментарии.
Засыпал снег окрестные дороги.
Темно. Неандерталец Анатолий
Сидит один зимой на чьей-то даче,
Пьёт спирт и у камина греет ноги.
Он слушает на ветхой радиоле
Одну пластинку Штрауса и плачет.
Нет ничего, ни родичей, ни дома.
Огромен мир, но люди в нём чужие,
Опасные и хитрые, как звери.
И даже пахнут люди по-иному.
Он прячется от хитрости и лжи их
На старой даче за железной дверью.
Он в этом мире ничего не значит.
Он ничего не знает, не умеет,
За свой кусок не в силах он бороться.
И только сторожить чужие дачи,
И слушать бесконечно "Саломею",
И безнадёжно плакать остаётся.
Он вспоминает годы в интернате.
Там одевали, там кормили сытно,
Но лет с восьми в саду за туалетом
Воспитывал его завхоз Игнатий.
И было больно и ужасно стыдно,
Но не умел он рассказать об этом.
Ещё не сможет он забыть до гроба,
Учительницу добрую. Однако
Напрасно билась Ксения Петровна
И плакала. За восемь лет учёбы
Освоил букву ю и твердый знак он.
Успехи не большие, безусловно.
Неандерталец дремлет у камина
И чувствует тепло родной пещеры.
Вокруг костра с ним папа, братья, сёстры,
Вылавливает вшей сестрёнка Нина
В роскошной шевелюре дяди Геры,
И мама чистит шкуру камнем острым.
Он засыпает. Утром встанет солнце,
И выйдет с ним играть зайчишка серый
Но факелы и крики будят спящих -
Врываются в пещеру кроманьонцы
И убивают папу с дядей Герой,
И на плече сестрёнку Нину тащат.
Он должен отомстить врагам за это,
И головню хватая из камина,
Размахивает ею вхолостую
За дядю, за позор у туалета,
За страх, за папу, за сестренку Нину.
За букву ю, за жизнь свою пустую.
Он бегает по даче и хохочет,
Мизинец обожжённый оттопырив.
Ему смешно - болит какой-то палец,
А он ведь вовсе больше жить не хочет
В чужом жестоком кроманьонском мире,
В котором он один неандерталец.
Всё ярче свет его последней ночи.
Огонь трещит, по занавескам скачет,
Мир исчезает, радость всё сильнее.
Из радиолы музыка грохочет,
И мечутся по кроманьонской даче
Семь покрывал безумной Саломеи.
У моржа собирались по пятницам, и всегда приходил крокодил.
Он сидел за столом со всеми, но его никто не любил.
Крокодил садился с краю, молчал и смотрел в окно.
Звери спорили, громко смеялись, но ему было все равно.
Крокодил курил и не мог понять, для чего он здесь,
Иногда трогал вилкой салат, но ему не хотелось есть.
В доме моржа собирались звери и пили томатный сок.
Время крутилось, прыгало, дребезжало, и уходило, будто вода в песок.
Флиртовали мартышки, смеялись, иногда танцевали твист.
Крокодила никто не любил, говорили, что он эгоист.
Но каждую пятницу крокодил приходил сюда всё равно,
Хотя мог, наверно, заняться спортом или пойти в кино.
Уходила жизнь за минутой минута, за веком век.
Он молчал и смотрел в окно, а на улице падал снег.
Поэты Нью-Йоркской школы[Поэты Фрэнк О'Хара, Тед Берриган, Джеймс Скайлер, Джек Спайсер, Джон Эшбери, Энн Уолдман, Рон Паджетт и Джо Брэйнард.]Владимир Алейников: СМОГ и снег. Памяти Андрея Битова[Как-то исподволь, незаметно, я привык и к тому, что есть он, что присутствует в мире он, и к тому, что пишет он прозу, говорит - всегда интересно, колоритен...]Миясат Муслимова: "Про черствый хлеб и про вишневый сад..."[Художественное и интеллектуальное неразрывно связаны между собой в поэзии В.Хатеновского, воспринимающего мир глазами художника, но не столько воспроизводящего...]Виктор Хатеновский: Молчаньем твоим обесточен[Молчаньем твоим обесточен - / Скорблю в новогоднюю ночь. / И сумрак московских обочин / Ничем мне не сможет помочь...]Андрей Земсков: Забытая речь[Что ж, прощайте. Гудит пароходик. / Может статься, до будущих встреч / Мы уходим, уходим, уходим - / Зыбь речная, забытая речь...]Мария Косовская: Один день из жизни младшего рекрутера[Сказать, что я не люблю свою работу, значит ничего не сказать. Я ее ненавижу! Она отупляет меня, доводит до тошноты, до апатии, до состояния комы. Сегодня...]Михаил Ковсан: Уловление бабочек в окрестностях Козеболотного переулка[И где бы ни было, в любом времени, своем или чужом, даже таком, где добро не нужно, а любовь бессильна, единственно достойное человека занятие: уловлять...]Василий Костырко: О романе Бориса Клетинича "Мое частное бессмертие"[Роман Бориса Клетинича - это монументальная семейная сага, эпос о бессарабских евреях и их потомках в СССР - дедах, сыновьях и внуках...]Максим Жуков: Бедные люди[Напоминая лицом и прической с кудряшками / заговоривший по-русски фаюмский портрет, / ...]Александр Крупинин: Городские стихи[И белый стих, и снежный мотылёк, / И скрип шагов, и головы прохожих - / Холодный город корчится у ног, / Как будто хочет лопнуть, да не может.....]
