НЕБА СИНЕГО ИЗ ДОНУ ИСПИТЬ
* * *
Лето выползло из мёртвой весны –
обогреться да заваривать сныть.
Уходили за Донецк пацаны
неба синего из Дону испить.
Не видать покуда Дона-реки.
Да и небе нынче – смерть да хрущи.
Зарывались глубоко мужики
от безжалостной, в сто крыл, саранчи.
Принимала-обнимала земля,
говорила, не пущу вас назад.
Наверху – там только сныть да зола.
И сердца одной лишь местью горят.
И глядят на это с неба отцы
и позорная Каяла-звезда,
как клюют друг друга насмерть птенцы
из большого одного из гнезда...
Нам дожить бы, дотянуть до весны.
Лето чёрное навеки избыть.
И уходят за Донецк пацаны
Дону синего из касок испить.
_^_
* * *
Столько прожили после,
что уже не понять, –
на коня или ослика
нас теперь поменять?
И куда теперь ехать,
да и где тут – вперёд?
И кого теперь эхо
на куски разберёт.
_^_
* * *
Я так люблю твои деревья,
я так люблю траву твою,
примятую пугливой тенью.
Иные, нет, не воспою.
Твой сад, хозяином забытый,
и дождь, который невзначай.
И сон твой, дымкою укрытый.
Но всё равно – прощай, прощай.
Иные сны я к жизни вызвал.
Летят-несут что было сил.
Поверх голов, поверх отчизны,
что не согрел, не защитил.
Прощайте же...И дом мой прежний,
и всё, чем был, что станет сном.
И ты, мой снежный и мятежный,
в тумане моря голубом.
_^_
* * *
Как быстро взошла трава,
а с нею и все цветы,
пока я искал слова
неслыханной красоты.
Всеведущ и полнокрыл,
на стогнах и средь зерцал,
я в зеркальце мир ловил,
чтоб он меня не поймал...
И после уже, когда
спускались к ночной воде,
мне в ноги легла звезда.
И я говорил звезде:
– Я зван был на брачный пир –
всем миром, при свете дня.
Но взял меня этот мир.
И не отпустил меня.
_^_
* * *
И не друг, и не брат, а враг.
И одно теперь – кто кого.
Не поправишь... И раз уж так,
то возьми и убей его.
В ночь на Светлое Рождество.
И всё это не зыбь, не сон.
Не простить уже, не забыть.
Потому что есть ты и он.
И он должен тебя убить.
Степь накинула маскхалат,
убояшася черноты.
Ночь растянет истертый плат.
Под которым заблудший брат.
Под которым замерзший ты.
Это – родина, Рождество.
Это – наша змея-судьба.
И я должен убить его,
чтобы он не убил тебя.
_^_
* * *
Человек стоит в окне.
Никого сегодня дома.
Смотрит он, как на Луне
всё не так, всё по-иному.
Человеку давит грудь.
Пусть душа его нетленна,
но боится он вздохнуть.
И неясен ему путь
от окна и до Селены.
Знает он, что по нему
бродят двое и собака.
Только страшно одному,
сердцу страшно и уму,
вот туда идти ему...
И идёт к себе во тьму,
непричесан и заплакан.
_^_
* * *
Вот нам и сказали – ложись.
От "А" и до самого "Ё"
лежала волшебная жизнь,
и мы уложились в неё.
Творцу ли, лжецу ли, врачу
сдавать тот волшебный билет?
– Как ты, – я тебе прошепчу, –
таких не бывало и нет.
Пойдём же по этой росе,
в которую звёзды дрожат,
туда, где волшебные все
в обнимку друг с дружкой лежат.
_^_
* * *
И что-то военком кричал
свозь листья, красные с изнанки.
И кто-то выключал-включал
для всех "Прощание славянки".
И становилось всё другим –
дома, деревья, кошка, небо.
И я шептал всем дорогим:
"Я – тот, кем был, и то, чем не был.
Я – там, в пожарах и в дыму.
Я – наше вечное прощанье.
И поводырь теперь к тому,
кто, знаю, держит обещанья".
_^_
* * *
Пришла "Пионерская зорька"
и за руку тихо взяла:
"Потише. Не нужно. Не спорь-ка".
И тут же тихонько ушла.
В Борисах наш маленький Борька.
И я – всякоразный пример.
И тихо. И тошно. И горько.
Как будто бы всё пионер.
_^_
* * *
Села птица напротив безгласная,
без роду, без племени и без сердца.
Кремень-клюв, дурной глаз.
Неспроста села, на посошок.
– Гляди-смотри, птица,
как летят стружки и сверкает рубанок.
Как проклюнется глаз, а за ним другой,
как свежие, прямо из-под ножа, уста малютки
шепнут – ох вы ж, мои золотые!
Как мелькнёт за углом букварь,
и как продаст нас с тобою малыш наш
за четыре сольдо.
А может быть даже и за три.
Ибо сказали нам мой бог и твой бог –
плодитесь и размножаетесь,
плодитесь и размножайтесь.
Или нет, птица, сомкни клюв,
затвори взгляд, занавесь слух. Потому что не взлететь тебе со знанием этим,
не добраться никогда до Большой Дельты,
где распластан вослед ушедшим богам крокодил,
где сын твой единородный, из северной стали выкован,
взгляд-сталь и сердце-сталь,
небу шепчет – не отец ты мне!
_^_
* * *
Давай ему не скажем правду-матку.
Давай поставим красную палатку.
Пускай летит, но только бы заметил,
что день полярный светел, светел, светел.
Что ночь грядёт, придёт её сиянье,
и что восславит всякое дыханье
и день, и ночь, и что уже не дышит.
А только видит-видит, слышит-слышит...
_^_
|