Над пожарным щитом говорю: дорогая река,
расскажи мне о том, как проходят таможню века,
что у них в чемоданах, какие у них паспорта,
в голубых амстердамах чем пахнет у них изо рта?
Мы озябшие дети, наследники птичьих кровей,
в проспиртованной Лете - ворованных режем коней.
Нам клопы о циклопах поют государственный гимн,
нам в писательских жопах провозят в Москву героин.
Я поймаю тебя, в проходящей толпе облаков,
на живца октября, на блесну из бессмертных стихов,
прям - из женского рода! Хватило бы наверняка
мне, в чернильнице - йода, в Царицыно - березняка.
Пусть охрипший трамвайчик на винт намотает судьбу,
пусть бутылочный мальчик сыграет "про ящик" в трубу!
Победили: ни зло, ни добро, ни любовь, ни стихи...
Просто - время пришло, и Господь - отпускает грехи.
Чтоб и далее плыть, на особенный свет вдалеке,
в одиночестве стыть, но теперь - налегке, налегке.
Ускользая в зарю, до зарезу не зная о чем
я тебе говорю, почему укрываю плащом?
Второй механик Ноева Ковчега,
системадмин у Вещего Олега,
в шинели Гоголя я выхожу из снега:
- Алоха! Вас приветствует Сенека!
Чернь морщится: "паяц, жонглер словами..."
(как будто я - кровавыми слезами,
прилюдно плакать должен и страдать?)
Рожденные мечтою о сезаме,
мне музыкою вас не передать!
Тетрадный лист в фиалковой воде,
шекспир глазуньи на сковороде.
Я, голышом с балкона голосивший
и для тебя у ангелов просивший ...
Но птичьих прав - не надобно звезде.
Под Рождество ко мне приходят строки,
тихи они, грустны и одиноки.
- Ты, - говорят, - из Киева? Чи шо?
- Из Киева. Я сделал сайт о Боге.
Без счетчика. И это - хорошо.
А за окном - еще окно и двери,
откроешь: тьма, чихание в партере,
мешок нащупаешь, пыхтя, как паровоз,
развяжешь. И пластмассовые звери
тебя узнают, Дедушка Мороз!
Пепельно и на душе - богодельно,
пишется - слитно, живется - раздельно...
Парус белеет конкретно и чисто,
клоны вращаются в отчих гробах.
Снится красивая крыса - Отчизна
с краской томатной на тонких губах.
Ей предлагают себя на обеды
пушкинофобы и лермонтоведы...
Милые, я вас молю:
с язвой боритесь и пляскою Витта,
опыты ставьте, но не отравите -
лабораторную крысу мою!
Осип Эмильевич, как Вам живется?
Что ж Вам крысиная песнь не поется,
сколько стихов не готовь?
Жесть, или жизнь разгрызая капризну,
подстережет мою крысу - Отчизну
страшная крыса - Любовь...
Дождь отшумел, полусухой красный ампир,
вновь о любви музыкальная плачет шкатулка.
Шлюха у входа в отель. Окаменевший сатир -
вдруг оживает и тащит ее в глубь переулка.
Ранее, статуя римской богини без головы
всех постояльцев встречала взором сердитым.
Новые моды: шлюха визжит, и увы -
плачет сатир над своим, безнадежно отбитым...
В серых колготках, надетых на стрелки часов,
Время не может найти утешительных слов
для андрогинной природы...
Вот и рифмуешь: лесов-парусов-небесов.
Хочется кушать? Добавишь еще - колбасов,
и завершишь - бутерброды.
Думы о Родине здесь превращаются в чат,
но, иногда, позабыв закипающий чайник,
ты вдруг почуешь: "На штурм!", - янычары рычат
и окропляется кровью крымский песчаник.
Стихотворенья - бумажное пьют молоко
и оставляют школьные наши тетрадки,
запах цветущей акации и рококо
Черного моря, слегшего от лихорадки...
Снег отправляется в ночной набег,
а может звать его - не снег, не снег?
И то, что белый он - другим беда,
всего лишь мертвая вода, вода.
Моя любимая выходит в сад:
снег ослепительно сияет, гад!
Свернул бы шею на глазах у всех,
но, вдруг и вправду он - обычный снег?
Не скрипнет скрипка, не хрустит хрусталь,
листаешь снег - чиста его скрижаль:
для высшей меры, или доброты,
все остальное лишь - следы, следы.
Атакующий Атлас * -
свирепая бабочка Индии,
мы купили ее на Подоле,
ничем не обидели.
Под стеклом - идеальное место
для пронзенной навылет красы:
и бомбейская дремлет невеста,
усмехаясь в усы.
Словно урка, сбежавший с уроков,
по стеклянной траве, босиком -
подкрадется к ней мертвый Набоков
и накроет дырявым сачком.
Я и сам бы уснул от досады,
если б дивные крылья мои -
украшали ползучие гады -
две, готовых к атаке, змеи! *
Майся - маечка, кровушка-кройся,
превращайся быстрее в кровать!
Спи, красавица, не беспокойся -
я не буду тебя целовать.
* верхние части крыльев этой большой (у моего экземпляра
размах крыльев 18 см) бабочки - потрясающе похожи на головы
атакующих змей: своеобразная защитная окраска.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]