ТЕАТР БЕССОННИЦ
ЗВУКИ ЗОЛОТА
1.
Прислушайся:
в пространстве голубом,
в раю, исполненном деревьев,
застыла песня, млеко золотое
упало каплями
в ладони терпких листьев.
Ты знаешь, этой осенью не надо
о смерти говорить. Она забыла
на счастье в дом мой торную дорогу.
И я очнулась будто ото сна
и улыбнулась: это серый ветер
подставил щёку мне для поцелуя.
2.
Уколами дождя прекрасен мой октябрь
и колотым стеклом окрестных луж.
Под пёстрыми зонтами клёнов грустно
стоять и думать, думать о ненастном.
О том, что небо медленно уходит
под войлоком упругих, душных туч.
О чём же я? – Да, говорю, октябрь,
октябрь в ночи так сказочно прекрасен!
Сквозь темень непроглядную лесов
единый луч посеребрит пространство
как лезвие, что одолеть не может
гигантский пласт из спёкшейся смолы.
О чём же я? – Да всё о красоте,
о том, что и природа – увядает,
раскидывая семя, злаки, деньги
позолочёнными древесными листами.
И бабочек больших на иглы иней
нанизывает, под стекло заводит
и оставляет чудные картины
до снежности.
3.
В золотых острокрылых ветрах,
в невесомости медленной песни,
в эктоплазме лесов
и в ладонях сиренево-млечных
предвечернего, бледного неба,
и в медовых плодах смоковниц,
и в кружении шёлковом дервишей,
вызывающих дождь,
и в тягучем вине вожделений
ты меня не узнал.
Я – твоя запоздалая осень.
_^_
СНЕГ СТАРЕНИЯ
1.
О, ты не можешь, ты уже не можешь,
и не в ладах с собой.
Пришлось всё делать для себя самой:
сушить твои цветы, сухою валерьянкой
поить кота – для видимости счастья,
хотя животное ни в чём не виновато...
Нет, то была не я. Тяжёлой тенью
с натянутою режущей блесной
я плавала среди
ночных огней в эфире,
крестами слёз они стояли у дороги,
а тот, кто плачет – жив, его тревоги
малы и милы, только смутных грёз
в задворках памяти, знакомых пустырей,
я обходила тёмные границы
и шла. Своим путём. И пусть тебе приснится
такая женщина, которая всегда...
Её небес манящая слюда
и перья мёртвой обожжённой птицы.
2.
И снегопад, и лестница наверх
утоптана следами в сон и в небо.
Держусь за воздух: медленный разбег
и – невесомость. Если бы я не был,
и не искал долины плача, боль
была бы мне за гранью незнакома.
Отсчёта нет, и даже точка "ноль"
не существует. Нет и метронома,
нет музыки, нет звуков и песка –
исчезло время, свёрнуто пространство.
Но хорошо ли, что наверняка
придёт ко мне такое постоянство?
3.
Это волосы ветра шумят тростником на песке.
Это губы пугливых коней, их невнятно наречье.
Это шорох сухих лепестков по шершавым рукам.
Это точка глубокая тьмы от слепящего серого солнца.
Это ночью жилец угловой пересчитывал старые чётки.
Это сорная память бессонницы: чёрной иголкой
проколола упругую кожу и душу зашила.
4.
Дети поливают дерево вином и молоком,
и на них смотрит небо:
участливо и невинно.
Что за райские плоды принесёт эта осень,
и кому доведётся их отведать?
_^_
ДАР
1.
На том стоим, тем дышим, тем играем,
что в просторечье музыкой зовётся,
чьи струны – седина, смычок пугливый
лобзает душу, но ломает пальцы.
Для чтенья в темноте нужна мне скрипка,
для слуха тонкого – прозрачная природа,
для осязания – небесного ковбоя
ночное немигающее стадо.
2.
Я на драконе синем улечу
искать в ночи жемчужину принцессы
среди далёких разноцветных звёзд.
Я упаду в пучину вод лазури
и оседлаю белого дракона,
летящего стрелой навстречу солнцу.
И будет день – я на земле останусь:
сыпучим серебром укрою горы
и стану слушать, как приходит вечер.
3.
Там, наверху, седые паруса:
испарина морей зависла солью,
щипковых струн, натёртых канифолью,
скрипично-клавесинные леса.
Раскол небес, где веточки огня,
паденье вод в базальтовые чаши,
и – ветра палаши по шерсти пляшут,
под сталью чёрный омут хороня.
Но гематиты вогнутых зеркал
под скорлупой сферичною хранимы,
когда торнадо пронесутся мимо
и воссияет солнечный оскал.
4.
Чернильница оказалась пустой.
На донышке маленького колодца
под серой пеленой времени –
глубокое тёмное небо
сверкнуло золотым отливом.
_^_
СВОЙСТВА ГРЁЗ
1.
Касались пальцами, писали письмена,
ступали на воду и пели, пели,
и видел нас старик, листвою вяза
лицо своё укрыв. И он был – вечер.
Колодец снов, раскидывая блики
по глади камня, слушал, долго слушал.
На глубину кидали поцелуи,
тянулись до его ночного солнца.
И застывали, обратившись в пену
черёмух горьких, золотой корицы,
застав себя врасплох в его объятьях,
лучились, таяли, летели и лучились.
2.
У тополей раскрашенные веки,
зелёные, раскосые глаза.
В карете едет запоздалый вечер,
колёс на небе бледная межа.
Закручивая облачные вихри
возница гонит ветер и коней.
Ладоней лунных капли, слёзы, их ли
в созвездия вплетает Водолей? –
Забытые сиреневые чётки.
В тишайшем парке снежные скамьи.
Ночная птица стряхивает нотки
с крыла к подножью Цезаря Кюи.
***
С крыла, к подножью Цезаря Кюи,
ночная птица стряхивает нотки.
В тишайшем парке снежные скамьи.
Забытые сиреневые чётки
в созвездия вплетает Водолей,
ладоней лунных капли, слёзы их ли?
Возница гонит ветер и коней,
закручивая облачные вихри.
Колёс на небе бледная межа.
В карете едет запоздалый вечер.
Зелёные, раскосые глаза
у тополей. Раскрашены их веки.
3.
Минареты деревьев в зелёном тумане лесов.
В настороженном времени снов уходящего лета
нависанье и близость в себя погружённого света
и текучее небо, и тишь предвечерних часов.
Медоносных туманов снега, их курение, тление –
это белые птицы озёр, это крыльев метель,
это сосен седеющих шум, источающий хмель,
это серые сумерки, ветер и пепел, и пение.
4.
Верблюжье шествие псалмов,
несомых крыльями к аллаху,
чалмы мечетей, куполов
изящный рост, изгиб и сахар.
И вот – любовь из виноградных глаз,
в улыбке дива тлен и мёд, и жало.
Великой Турции торжественный алмаз,
коварной лёгкости ночное покрывало.
5.
Тополя с серебристой листвой,
то – полёты средь зимнего лета,
то – метели над тёмной водой.
Тополя. Подойти и обнять.
Только снег на земле пеленою,
только время, текущее вспять.
6.
В твоих глазах цветёт авантюрин,
томится жар полночных ожиданий,
лиясь по наготе упругих очертаний
от восходящей золотом Сикким.
И твой восточный сон ресницами овеян,
покой пресыщенный и дышащий вином,
и ясновидящий, и ищущий в ином
пространстве неги сказочное время.
И запрокинутые выпуклости гор
в гудящем позвоночнике желаний,
в навязчивости нежности и маний,
в губах безмолвий...
7.
По рекам на деревьях плыть,
купаться при свечах
и подо льдом рассматривать узоры
на глубине из водорослей тонких.
И солнечную мякоть абрикоса
не сразу есть, и взмахивать руками,
снежинок диво нагоняя и метель...
И лошади всё рассказать прохожей:
ведь это так естественно, что лошадь
по городу идёт... В осенний праздник
читать стихи – для леса, и менять
наряд и настроение букетов
в парадных Петербурга, их руинах –
для призраков... Да я сошла с ума!
_^_
ЯЗЫК ДОЖДЕЙ
... И как в воде по Павловску мы бродим,
ныряльщики на дне воспоминаний.
И медлен каждый шаг и долог,
и можно повторить: вот мы сейчас...
вот мы сейчас с тобой, одновременно,
вне времени тяжёлого, пространства,
в той осени... в той осени живём.
Туман – твои глаза. Мои глаза слепые
от слёз и ветра, сковывает нежность
и ласковый Дассен...
И камни глаз дороги под ногами...
И этот вечный фильм который раз,
уже который раз – о невозможном...
Он о тебе самом, о мне самой,
о нас, таких счастливых и случайных,
и можно повторить: с тобою мы сейчас,
с тобою мы, и мы стоим, склонили
друг другу головы. И в этом столько правды,
что небо выгибается дугою,
скрывая нас, храня, благоговея...
И в этом столько боли, столько боли, –-
фонтаном сердце, каплями дождя
по зонтику стекает. Мы – под ним,
и что-то беличье в руках твоих озябших,
и наше смешано знакомое дыханье,
и мы с тобой... о, мы с тобой... молчим...
_^_
ЗВУКОПИСЬ ЛИСТЬЕВ
1.
Сидит на корточках маэстро козлоногий,
к губам землистым флейту прижимает
и щурится от звука тростника.
С теченьем времени он изменил обличье:
старик сидит в косматом полушубке
и греется на солнце, космы ветру
и бабочкам отдав играть цветистым.
Кряхтит. Когда появится прохожий,
он жмётся, чтоб камнями не побили,
не перепутали с видением ужасным.
Глазами синь расплёскивает – слёзы,
когда отрывок из "Орфея" Глюка
услышит лес полуденный. Качаньем
и шёпотами теме чутко вторя.
2.
Забрался в куст: шальных ветвей прибой,
а шуму – что у моря меж камнями
и скалами. И плески, и качанье,
лицо в листве, волне, зелёной ванне
взахлёб, и изменений свежий рой
так душу тормошит. И блики, блики...
И тени, тени... Рябь и пестрота.
Сквозь толщу – солнце,
распадаясь, от куста
частей и преломлений – многолико,
размножено, осколочно. Мечта!
И чародейства ласка и улика.
3.
Когда кони ржут и трава томится,
будто дым течёт, и ночная птица
молодым крылом ветры усмиряет,
выходит на реку цыган, цыган.
Он умывает золотые руки,
склоняет долу чёрное лицо
и думает о девушке ночей,
что движется неслышными шагами,
на землю звёзды неба осыпая.
_^_
ТЕАТР БЕССОННИЦ
1.
Разложим комнату на части сонных числ,
в пространстве бытия полузабытых планов
и в глубине беспомощных обманов –-
воображения архтектурный смысл.
То построения готический излом
пронзает пиками немой застывший берег.
В предел пределов сможем ли поверить? –-
И бредим им, и утопаем в нём...
Зачем, скажи, пространные леса
чарующего, медленного звука
от звона созданы, гудения и стука,
ломающего дверь и небеса?
И вот уже – бессмертник не цветёт,
и снова гривы табуна ночного,
как Он сказал: беспамятствует слово,
но память – свет. И больше, чем полёт.
2.
Откинув голову, я видела во тьме,
как ива низвергалась водопадом.
На ширину души раскинув руки,
я принимала гул воды священной
и слышала: то речь в меня вливалась
от материнского развёрнутого неба.
А звёзды жгли бенгальскими огнями
мои ладони. Горечь хризантемы
оттаяла на сомкнутых губах,
и я вдохнула тёмный, тёплый воздух
моей свободы и моей печали.
Не двигаясь, я достоверно знала,
что боль земли любовь превозмогла
и что теперь – живым крестом на небе –
парит душа. Её большие крылья
расправлены заоблачным теченьем.
_^_
ВЕКИ СЕВЕРА
1.
Столь странный север: на моё чело
упали льдинки с лап тяжёлых елей,
высокий призрак сна, белым-бело,
и сладко спится, ветры в колыбели
перевернули розовый сугроб,
в лучах вечерних нежится крылатый
дельфин, касатка, держит солнца сноп...
который год в такой тиши? – наверно, пятый...
Я привезу подарочных огней,
из яблок огневых украсим ёлку,
и будем слушать сказки про зверей
заоблачных: медведя, зайца, волка.
И упадём – наверх, и никогда
не будем помнить сторону иную
усталости, где чёрная вода...
Нам остаются только поцелуи...
2.
Танцы белых волков. Наверху разбегаются волны.
Индевеет лицо. Метких прутьев упругая сечь.
В альвеолах души разливается гелий – не больно –
и бежит ультразвуком морозная детская речь.
Щёки яблок горят, и зрачок над каминным угаром
прямо в небе колючем находит слезу и звезду:
этот белый полёт, это гончее счастье – не даром!
Синим звоном блесны я в ладони твои упаду!
Сивых северных снов в одеялах пуховых утеха
раздробит хрустали до молозива розовых зорь,
и в весёлой стране беспричинного детского смеха
затеряемся бликами! Сердце, биенье ускорь!
3.
О, айсберг в глубине своих ночей!
О, плотное нагроможденье света,
скользящего зазубренным стеклом
в воде веков, в безмолвии великом
кромешности, где правят руки ветра.
Ты, лучезарный, в море серебра,
отверженный Луной, её осколок, –-
нет, не сияешь, но паришь в огне,
где нет путей, и звёзд глаза угасли
под тяжестью базальтовых небес.
Плыви, титан, непокорённый утром,
но только красок розовый отлив
в текучих зеркалах своих надводных
на миг останови и раствори,
оттачивая линий совершенство,
даруя блеск и отражая солнце.
4.
Лесов высокую корону
венчают звёзды. Тишина.
И наплывают стрелы звона:
гудит сияния волна.
Переливает серым светом,
парит игольчатый орган,
кристально-розовым балетом
сменяет шёлковый обман,
зеленоватым блеском тлеет
и тихо утекает вдаль.
Высокий парус строго реет
или шевелится вуаль?
в изгибе линий – леность, лунность,
в движенье – магии покой.
Иль это Бог ведёт по струнам
своей невидимой рукой?
_^_
|
