|
БУТЫЛОЧНИК
- Щи в холодильнике, - простонала жена, крепко упираясь согнутыми в коленях и разведенными ногами в коричневый плед, которым был застелен диван.
Она слабо махнула рукой в его сторону, и Сашка, почесав себя за ухом, поплелся на кухню.
Опять щи! Когда же будет гороховый, сколько можно просить! Ребер свиных копченых купил? Купил! Ведро картошки из погреба принес? Принес! А у нее опять щи!
Подогрел, начал хлебать. На кухню, ковыряясь в непослушной пряжке брючного ремня, ввалился Василий и тоже сказал:
- Снова у нее щи! Четвертый день!
И есть не стал. Спросил только: - Выпить найдется?
Пришлось встать, полезть в буфет за пузырем. Упрекнул гостя:
- Женой пользуешься, а бутылек принести не можешь!
Жена, тут же вошедши на кухню, мирно сказала:
- Пусть его выпьет! Гость как никак!
- Видали мы таких в гробу и белых тапочках! - победоносно посмотрел на нее Сашка. - Когда гороховый сваришь?
Женщина потянулась. Из-под полы халата выскочили круглые колени. Василий, закусив смятой конфеткой, наконец, ушел, на прощанье весело грохнув дверьми.
Сашка же, бросив грязную посуду на жену, занялся делом. Налил в ванную воды, сгрузил туда десятка два винных бутылок, прополоскал и оставил отмокать. Чистенькие, стоящие рядком за кухонной дверью, аккуратно поставил в сумку. Предупредил жену:
- Пошел на сдачу. Ставь суп, дура!
Пунктов сдачи стеклотары развелось после перестройки видимо - невидимо. Сашка думал, подавая в окно бутылки:
- Все пьют, все сдают. На это и живем.
Оказалось, высказался вслух. Приемщик подначил:
- Пить, дядя, не работать.
- Я свое отработал, - огрызнулся Сашка. - На заслуженном отдыхе, слыхал про такой?
Дома принялся чистить картошку. Жена глядела телевизор.
- Никакого общения, - злился про себя Сашка, опуская белую картофелину в кастрюлю с водой так, что брызги разлетелись по всему столу.
Закончил, подтер тряпкой воду, крикнул жене:
- Ваське даешь, дай и мне! Кто из нас законный?
- Успеется! - отмахнулась жена. - Могу я кино доглядеть? Кричишь, как очумелый.
Досмотрела. Потом уже вместе глядели новости, потом легли. Жена была теплая, истасканная, родная.
В электричках среди бутылочников появились опасные конкуренты. Молодые ребятки. Пробегали по вагонам, как борзые псы, подбирали все подчистую.
На вокзале бабульки смотрели в рот выпивохам, ждали, когда те поставят на землю пустую бутылку.
Бизнес есть бизнес. Конкурент есть конкурент.
Сашка приловчился ходить в лесочки близ дачных участков. Шмыгал и по дачным свалкам. Улов был. Был улов. На природе хорошо пьется, а вездесущие бабки в такую даль не забредают. Не по силам им.
- А коль скоро и мне будет не по силам? - размышлял иногда Сашка. - Неужто и впрямь в дворники идти?
На скамейке у их подъезда как раз дворники и собирались. Не все, конечно, двое точно были дворники, а один был Генка, слесарь из котельной, бритый, как уголовник, и один бывший северный моряк, дядя Паша.
Они по очереди заходили в подъезд, ставили на батарею стакан и принимали. А со стороны, кто не посмотрит, сидят себе мужики, ну и сидят, кому какие дело, после работы отдыхают. Беседуют.
Моряк был пенсионер, как и Сашка, и, когда не галдел с мужиками, болтался по двору, общаясь с жильцами, если те попадались ему на глаза. Скучно на пенсии, понятно, потом, он был в чем- то инвалид и всегда говорил тихим голосом, останавливаясь на каждом слове, даже когда выпивши.
Сашка с мужиками не знался всерьез, так, мимоходом. Ну их! Возятся целыми днями с одной пол - литрой, точат лясы, ну, надыбают вторую, опять жмутся вместе, а ему некогда! Не привык он по лавочкам ошиваться, не привык без дела. Хоть бы и бутылочного.
А какие они бывают, бутылки, какие! Тара эта, винно-водочная! Предмет искусства, кто в этом понимает! Сашка коллекционировал не стандарт. Улыбки стекольной промышленности. Повесил на балконе полку и там ставил. Из комнаты жена прогнала, стерва! Ей бы только под Васькой чирикать! Баба!
Этикетки тоже коллекционировал. Два пухлых альбома насобирал, между листами еще вкладыши из папиросной бумаги. После смерти музей пусть возьмет, Сашка как собиратель завещание сделает, это ж история нации, этикетка, кто понимает! А какие попадаются картинки! И с лицами русских деятелей всех времен, и с архитектурными памятниками, и с гербами, что ли! Нет, не пустяк, эта картинка. Кто понимает.
Жена сказала с тоской:
- Все мужики пьют, как люди. Матерятся, дерутся. А ты спишь да спишь. Никакого с тобой интереса. А отопьешься, так за бутылками шлындаешь или над этикетками с лупой сидишь. Какая в ней разница, "Столичная" или "Звезда Севера", бумажка пестрая, наклейка, в бутылке-то все равно водка. Или вино вонючее. Ты ж пьешь без разбору, хоть "Анапу", хоть "Шанс", тоже мне, коллекционер!
Сашка спорить не стал. С кем спорить! Что она в искусстве понимает, в дизайне, к примеру. Одно дело -"Шанс", другое - пить из бутылки с витым горлышком, да так, чтобы этикеточка была с ликом Петра Первого. Или вот пивная посудина, стройная, как девушка на выданье, а на наклейке - ямщицкая тройка! Ээ-х! Летит Русь-матушка, закусив удила, а пена из кружки, как кружево брабантских манжет!
Один раз носил свою коллекцию знакомым художникам. Перебирали, вспоминали, когда, что пилось. Потом решили скинуться и купить с такой этикеткой, какой у Сашки еще не было. Трудов-то! Нашлась такая и не одна. А добрался домой - злыдня опять под Васькой. Правда, суп - гороховый.
Под утро запекло опохмелиться. Дома - шаром покати. Может, где и схоронила, да не для мужа. Была любовь и улетела! А организм ждать не позволяет. Организм своего требует. Идти надо, Саша, идти!
Вытащил из кошелька пожамканные купюры, на пол-литра хватало. Еще на банан оставалось. Да разве в такую рань банан купишь? Ни за что!
- Обойдусь! - решил Сашка, сворачивая в трубку старую газету. Не на виду же у соседей нести бутылек, в газете-то оно насколько приличнее. По-мужски оно, в газете.
Первый глоток сделал во дворе, на лавочке. Ни - ко - го. Эх, никого! А то угостил бы. Покалякали. Отчего не побеседовать с умным человеком человеку тоже умному, начитанному, опять же, коллекционеру. Господи, до чего же гадость, эта водка, даже в глотку не лезет, а надо. Надо еще глоточек, а потом уже домой, а то по лестнице не подняться.
Жена чмокала во сне губами.
- Ваську пробует! Инженера своего хренового!
С досады Сашка хлебнул прямо из горла. Пошла хорошо. Повертел, разглядывая этикетку. Вроде такая уже была. Сходил на кухню за стаканом, налил, выпил опять.
По радио четко объяснили: московское время: восемнадцать часов сорок минут. Жена ругалась:
- Опять весь диван обмочил, трухло алкашное! Да с тобой разве жизнь? Я ж культурная женщина, я ж библиотекарь, с читающей публикой общаюсь, а ты всю комнату извонял своими градусами! Видеть не могу!
Еще ногами затопала. Истеричка! А тут еле живой, целый таз сблевал. И не пожалеет никто.
- Поищи выпить, а то помру ведь. Муж я тебе или не муж? Пару глоточков, чтоб ожить только, а?
Скривилась, но пошла на кухню. Сколько искал, никогда не мог найти, где заначку прячет. Стерва. А люблю. Не любил бы, не жил. По любви и Ваську прощаю, филина чертового. И чего она в этом лупоглазом нашла?
Ага, принесла, голубушка моя сизокрылая. Пожадничала, правда, грамм сто, не больше, небось и водой разбавила.
- Обойдешься, - сказала, - все равно выблюешь.
И точно, сглазила. Назад все пошло. В таз. Господи -и -и. Когда ж это кончится?
А как кончается, тут-то она и жизнь. Солнце сверкает, природа поет, лезвие аккуратно пятидневную щетинку подбирает, бутылочки в ванной отмокают. Пора, пора, Саша, за работу, время не ждет.
"Время -не - ждет", у Джека Лондона есть такой рассказ. Только там золото на Аляске, а у нас- по вагонам. Да везде оно рассыпано, это золото. Под ногами валяется. Не ленись, не просиживай джинсы на лавочке, сумку в руки - и по кустикам, по поляночкам. Глядишь, и вторую пенсию за месяц насобираешь. Тут уж с самой распрекрасной этикеткой дуриком в руку прыгнет.
Сашка был экономный, деньги попусту не тратил.
- Жмот, - спорила жена. - За всю жизнь конфетки мне не принес.
- Сладкий пьяница хуже горького, - гнул свое Сашка.
Однако доспорилась. Разошлись.
Разошлись. Васька переехал на его место, он - в Васькину девятиметровку. Жена обосанный диван отдала, холодильник, ну посуду там кое-какую. Коллекцию свою Сашка сразу забрал, еще вещи перевезти не успели. Этикеток-наклеек, потому как бутылочки, эх, стекляшечки вы мои дорогие, в последний его запой жена в мусорпровод спустила, не постеснялась, загубила таки красоту. Правда, побожилась, что каждую в газетную пеленку укутала, чтоб дворничиха не порезалась, когда за мусорной машиной подбирать придется. Усвоила мужнину науку, наглая баба.
Сашка тосковал недолго. Отрезанный ломоть жена, которая своего мужа не понимает. Когда она его понимала? Да никогда, хоть и библиотечный работник и умом, Сашка это признавал, не обижена. Значит, туда ей и дорога. Так решил он для себя раз и навсегда, и еще поклялся памятью матери в гости к бывшей жене не ходить, сколько бы ни звала.
Забегая вперед, скажем, что клятву свою наш герой не сдержал. Да и какая в том забота для пожилого человека, умеющего варить гороховый суп и ловко жарить картошку, обильно заправляя ее солью и луком.
В коммуналке соседкой оказалась невинная бабка, которую то и дело шпыняли собственные дети, охотно навещающие мать по вечерам. Бабка ничего не хотела для себя готовить и дочь, гремя кастрюлями на кухне, кричала через коротенький коридор:
- А не дождешься ты у меня помереть голодной смертью! Все равно накормлю, ты ж мне мать все- таки!
А Сашке объясняла, негодуя и тряся маленькими кулачками:
- Представьте себе, в один день объявила: - Хватит с меня кухни! Наготовилась за свою жизнь! - И хоть кол ей на голове теши, такая упрямая. А нам с Колей бегай, вари ей, да еще - то не буду, это не хочу. И ко мне жить не идет, коза строптивая!
Погремев кастрюлями, дочь убегала. Старушка, добрав кашу, мыла рот под раковиной. Потом мыла тарелку, упрекая соседа:
- Вишь, какие дети пошли! Уже ускакала! Тарелку за матерью вымыть не может.
На следующий день прибегал Колька, бородатый сын. Все повторялось. Через неделю Сашке стало неинтересно за ними наблюдать. Никакой философии в отношениях. Не то, что у них с Валентиной.
Он вспомнил белые, полные ноги жены, ее рыхлое тело и загрустил. Чтоб повеселеть, маленько принял.
И пошло, и пошло, и поехало...
Бабкина дочь уговаривала. Из-за ее плеча выглядывала и сама бабка.
- Вы ж культурный человек, Александр. Я помню, вы к нам в литобъединение ходили, стихи про любовь читали, а сами пьете. Нехорошо. Дайте слово, что больше пить не будете. Что последний раз сегодня.
- Милая, - плакал Сашка. - Не буду врать, не могу я тебе дать такого слова. Ты хорошая, я всем буду говорить, что ты хорошая. Лучше бы принесла чуток в стаканчике, плеснула бы на донышке, и себе бы налила , да и матери не поскупилась. Посидели бы, как дружные соседи, словом бы перемолвились.
Пока говорил, они исчезли. Сашка пошел их искать. В квартире было пусто. Правда, бабкина дверь не открывалась.
- За бутылкой пошли, - обрадовался и стал ждать. Проснулся, уже ночь затемнила окно, и выпить было нечего. Смерть стояла рядом и трясла за грудки.
Долго жал звонок бывшей собственной квартиры. Изо всех сил жал, чтоб знали. Наконец, дверь загремела.
- Что тебе?
Сонная Валентина пялила на него глаза.
Сашка вошел. Пахло пирогами.
- Печеным пахнет.
Упрекнул:
- При мне никогда не готовила.
- Руки не доходили, - пожаловалась жена. - А так духовка ничего, хорошо работает.
Усадила, поставила на тарелке пирожки. Сашка один сразу сгрыз, а второй только откусил. Неинтересно их есть просто так. Никакого проку. Одна тошнота.
- Налей стопарик, не жмись. Отработаю.
Вошел, позевывая, Василий. Сел за компанию.
- Ты, Сашок, как живешь? Помаленьку?
Сашка не торопился. Зачем торопиться? Выпить, оно всегда успеется, если в стакане есть что. И Василий не погоняет, понимает вкус человек, даром что лупастый. А Валентина влезла, осекла:
- Долго так сидеть будете? Я спать хочу.
- Иди, - махнул ей Василий, - мы тебя отпускаем.
Сашка подумал, что Василий не дурак. Надо сказать ему об этом, порадовать. И сказал:
- Не дурак ты, Васька, нет, не дурак. Вон как Валентину мою в ежовы рукавицы взял!
- А ты как думал? Не пальцем меня мать делала! Поехали, что ли?
После второй посоветовал:
- Пора домой, Сашок. Светает, а мне на смену. Заходи как-нибудь.
Дома Сашка еще поблевал чуток, отлежался и к вечеру был здоров. Хотя ослаб маленько. Наварил картошки с луком, намаслил, как следует, поел, постучался к бабке.
- Все, - отрапортовал. - В последний раз. Больше не буду. Слово себе дал.
- Молодец, - похвалила старушка. - Теперь спите, Саша. Завтра на работу.
- Я пенсионер, - похвалился, но бабка не поняла. Покивала просто так, по-соседски, и пошла перед сном в туалет. Сашка уже сходил и поэтому сразу лег спать. Послушался старого человека.
Утром, заваривая чай, все смотрел в окно. Ноябрь лепил снежные цветы на деревья. От нахмуренного неба несло неуютом. Надо было на что-то решаться.
Сначала сбрил щетину. Аккуратно сбрил, новым лезвием. Так тебя, стерва колючая, так! Потом порылся в шкафу, нашел черный плащ с вязаным воротником. Полрукава висело на подкладке. Подумал было снести Валентине да вспомнил: не жена она больше, нет, не жена. А сам он, не мужик, что ли?
Мужик до любой бабской работы годен, кроме, как рожать. Однако, слышал, что и этому сильный пол сейчас обучают.
С притороченным рукавом плащ выглядел, как новенький. С ним отлично гармонировала коричневая фетровая шляпа. Шляпу, между прочим, дарила Валентина. Тулью обвивала черная лента.
Сашка посмотрелся в шкафное зеркало и остался доволен. Алкогольный загар значительно ослаб, глаза просветлели, седая грива лежала благородными волнами. Недурен, ей-ей недурен.
Он игриво пристукнул каблуками резиновых сапог, выдернул из-под кровати рюкзак, сунул туда аккуратно завернутый в газетную бумагу бутерброд: после запоя его одолевал страшенный аппетит. Пора. Погода еще позволяла сделать вояж по памятным местам, где ждала его хозяйской руки стеклянная тара, развалившись на скукоженной травке.
- Уходите? - бабка махала на прощанье ладошкой, смахивая с редкой ресницы слезу.
Это была невиданная удача. Из двадцати восьми бутылок целых две были коллекционные, одна в виде русского штофа с наклейкой, на которой был изображен половой с развивающимися кудрями и подносом с рюмкой. Другая была попроще, но зато со стеклянной ручкой, вроде, как у графина, и тоже с интересной картинкой.
Сашка понюхал, пытаясь по запаху определить бывшее содержимое находок, втягивая короткими рывками воздух сразу обеими ноздрями у горловых отверстий. Глухо. Дно посудин было чисто, как слеза, должно быть, давненько валяются, раз весь аромат в атмосферу ушел.
Дома заполнил ванну водой, опустил бутылки, две, дорогие сердцу, поставил отмокать отдельно, в ведерке. Вспомнил, что обещал Валентине отработать похмелку. Спустился во двор, позвонил по автомату, напомнил.
- Купи хлеба, - дала поручение. - пол -черного и белый. Да поскорее, сейчас Василий на обед придет.
После хлеба еще послала вынести мусор, выбить коврик у входной двери. Налила полную тарелку щей, поставила рюмку и полезла в буфет.
- Не пью, - отодвинул стеклянный сосуд Сашка. - Бросил. На вечные времена. На коллекцию переключился. Новую собирать начал. Один такой экспонат нашел, не поверишь, с плоскими стенками, вроде коробки, а горлышко у краев отогнутое, как у твоего графина. Редкость...
- Врешь, - усомнилась Валентина. - Таких не бывает в стекле, чтоб бока квадратные.
Подлила еще щей, а рюмку убрала, поверила, значит, что бросил.
- Придешь - покажу. Щи -то у тебя недосоленные. А так Василию привет. Я пошел. Дела.
- Приходи, - пригласила, закручивая знакомым манером прядь у виска. - Телевизор посмотришь. Газеты-то выписал себе?
- Да, ну их, - отмахнулся, - читать некогда.
- Стихи, что ли, снова писать взялся?
- А хоть бы и стихи. "Воткнув копье, он сбросил щит и лег..."
- Замолчи, - вскипела Валентина. - Опять это копье...
- Подожди. "Курган был жесткий, выбитый. Кольчуга..."
- Уходя - уходи, - возмутилась женщина. - В другой раз дочитаешь. Поэт...
Сашка и сам хотел уйти. Небось, этикетки уже отмокли.
Предчувствие не обмануло его. Вода сделала свое дело. Разноцветные бумажки плавали в ванной, смягчая своей красотой унылость помывочного помещения. Для высыхания он наклеил их на зеркало и пошел чистить картошку. Включил погромче радио, сел за стол, и тоненькие струйки очисток потекли на подстеленную газету.
Присоседилась для общества бабка. Смотрела, как чистит, потом заключила:
- Жадный вы, Александр Гаврилович, ох, жадный.
- Чего вдруг? - терпел Сашка.
- Очень уж тонко чистите. Потом, посуды вокруг вас всегда много. Две тарелки, еще нож, вилка, три ложки, а дела какие делаете? Да никаких!
- Как никаких? А картошка?
- Что - картошка? А еще нож зачем? А ложки?
- Хрен сморщенный, - вспыхнул Сашка, - сама себе кашу варить не желает, а туда же, осуждает.
- Старая я, - захныкала соседка. - У меня руки ложку не держат, и вы себе на меня не кричите. У меня дети есть, у меня без вас есть, кому кричать.
И пошла, держась за стенку, в свою комнату. И двери притворила. Обиделась.
Сашка нажарил картошки, понес ей.
- Может, съедите, пока тепленькая? Угощайтесь!
Бабка смотрела в тарелку, думала. Наконец, решилась:
- Будь, что будет. Помру, утром дочь с сыном вызовешь.
И тыкнула вилкой в румяный ломтик.
Сашка любил жизнь. Ему нравилось жить. Он никогда не скучал в этой жизни. Не томился. Не тосковал. Не старел. Чувствовал себя вполне молодым и удивлялся, когда его называли дедом. Потом, у него ничего не болело. В хорошие минуты своей жизни с Валентиной он иногда потихонечку брал ее крем для лица и мазал свои щеки и под глазами. Так, для упругости кожи, на которой и морщин -то было : раз - два и обчелся. А года, как у всех корешей, хорошие года, шесть десятков с большим гаком уже набиралось. Ну и хрен с ними.
Про себя он решил обогнать мать, не дотянувшую полгода до девяноста пяти. Потому и пил. Водка, она сосуды прочищает, желудок закаляет, и отсюда идет омоложение организма. Только пить надо в меру, чего у него почему -то никак не получалось. А старается, видит бог, старается, только воля подводит. "Слабовольный я" ,- думал про себя Сашка. Но и это не огорчало его.
Бутылочная страда на природе миновала. По электричкам ходить Сашка теперь стеснялся. Отвык. Промышлял по дворам, возле мусорных баков, а если никого рядом не было, ковырялся и в баке. В день вылавливал на хлеб, а то и больше. Да еще пенсия. Хватало.
Хватало бы... Вечером ладил лыжи. Снег улегся основательно, завтра можно и сбегать. А, может, даже сегодня, как раз полнолуние. Снег неглубокий, торить лыжню будет нетрудно, а красота -то ночью какая, красота! Кто понимает.
Звонок затренькал и явил Володьку. Давненько не заглядывал, проходимец, давненько, а тут, на тебе, нагрянул татарином! Но не один, а с початой московской. Лыжную прогулку одобрил и с ходу предложил:
- И я с тобой!
- Так лыжи одни.
- А по очереди. Сначала ты, а я жду на трассе. Потом я, а ты - ждешь. Милое дело! Наливай!
Сашка любил Володьку. Смешное у того отчество - Ильич. Зато фамилия наша - Рыбаков.
Сашка любил Володьку и отказать ему не мог. Да и зачем? Непьющему человеку глоток водочки не повредит. Так, для очистки сосудов. Кровь разогнать. Да и компанию поддержать.
Он потащил друга к окну.
- Смотри, луна какая! Матерая! А звезд сколько, звезд! Космос, кто понимает.
Володька охнул, любуясь.
При такой луне как не дойти до коммерческой палатки! Как не сделать глоток -другой из ледяной бутылки в собственном дворе на заснеженной скамейке! Вдруг вспомнилось:
- А лыжи, лыжи - то забыли!
Что-то белое уткнулось Сашке прямо в лицо. Запахло больницей.
- Александр Гаврилович! Вы меня слышите, Александр Гаврилович?
- Слышу, не глухой, - огрызнулся и понял, что действительно - больница, потому что наклонилась над ним женщина вся абсолютно в белом и дышала на него едким, лекарственным запахом, отчего из глаз выдавились слезы. Болело лицо, и болели руки. Кисти были как две подушки, все в бинтах.
- Ничего, обойдется, - сказала женщина. - Кто ж по морозу в пьяном виде на лыжах ходит?
- Я и хожу, - отозвался Сашка и радостно засмеялся.
А Володька Рыбаков ближе к весне умер на третий день запоя прямо на чужой лестничной площадке. Прижал его инфаркт к каменному полу, головой к тусклому окну. Когда "скорая" приехала, он уж и не хрипел.
Сашка на похороны не пошел - гулял.
© Галина Ушакова, 2002-2024.
© Сетевая Словесность, 2002-2024.
НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
|
Эльдар Ахадов. Баку – Зурбаган. Часть II [Эта книга не-прощания с тобой, мой Баку, мой сказочный Зурбаган, мой город Ветров, город осеннего Бога с голубыми глазами небес.] Яков Каунатор. В своём отечестве пророк печальный... [О жизни, времени и поэзии Никoлая Рубцова. Эссе из цикла "Пророков нет в отечестве своём..." / "Всю жизнь поэт искал свою Пристань, Обрёл он...] Рассказы участников VI Международной литературной премии "ДИАС" [Рассказы участниц казанской литературной премии "ДИАС" 2024 Любови Бакановой, Александры Дворецкой и Лилии Крамер.] Полина Орынянская. Холодная Лета, горячие берега [Следи за птицей и закрой глаза. / Ты чувствуешь, как несговорчив ветер, / как в лёгких закипает бирюза / небесных вод и канувших столетий?..] Александр Оберемок. Между строк [куда теперь? о смерти всуе не говори, мой друг-пиит, / зима, крестьянин торжествует, а мачта гнётся и скрипит, / но надо жить, не надо песен ворью...] Полина Михайлова. Света – Ора [Этот новый мир ничего не весил, и в нём не было усталости, кроме душевной...] Марина Марьяшина. Обживая временные петли (О книге Бориса Кутенкова "память so true") [В попытке высказать себя, дойти до сути ощущений, выговорить невыговариваемое, зная, что изреченное – ложь – заключается главное противоречие всей книги...] Александр Хан. Когда я слушал чтение (о стихах Юлии Закаблуковской) [Когда я слушал чтение Юлии Закаблуковской, я слушал нежное нашептывание, усугубляемое шрифтом, маленькими буквами, пунктуацией, скобками, тире...] Юлия Сафронова. Локализация взаимодействий [Встреча с поэтом и филологом Ириной Кадочниковой в рамках арт-проекта "Бегемот Внутри". Тенденции развития современной поэзии Удмуртии.] Татьяна Мамаева. Игра без правил [Где нет царя, там смута и раздор, – / стрельцы зело серьёзны, даже слишком, – / Наш царь пропал, его похитил вор / немецкий мушкетер Лефорт Франтишка...] |
X | Титульная страница Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
|