Совсем недолго мне носить осталось
Дырявый золоченый портсигар
И новое пальто... Но где же радость?
И где печаль? От мира я устал.
В душе моей - пустыня среди скал.
Я вышел весь... Похоже, это старость.
Моя любовь к вещам, мои привычки
Осыпались, как старая листва.
Жизнь держится на мне едва-едва.
Я еду по Бассейной, сидя в бричке.
Ухабам в такт седая голова
Качается на шее, как на спичке.
Прохожим людям я совсем не нужен,
И сам ко всем сегодня равнодушен.
Я выдохся... Покрыта пылью шляпа.
Какой-то гадкий тошнотворный запах
От портсигара и пальто из драпа,
Как будто их владелец мылся в луже.
Наверно, надо выбросить меня,
Как те цветы, что в третий день увяли?
Проходит жизнь, копытами звеня.
Куда она идёт, в какие дали?
Зачем ей все любовные печали
И радости? - Представьте, знаю я...
Я браку посвятил бы лучший храм!
И пусть ханжи кричат, что это срам.
Меня пленяли Веста и Эрато,
Мужская сила в Аписе рогатом.
Я женским наслаждался ароматом
И Богу верен был, как Авраам.
Люблю красивых женщин и мужчин,
Боготворю зачатие и роды.
Но людям в наступивший век машин
Нужны, увы, не таинства природы.
Рекой течёт по жилам сладкий джин,
И племя гибнет в омуте свободы.
С мольбой смотрю в небесное стекло
Глазами киликийского еврея,
В бессмертие души почти не веря.
И еду тихо, чтобы не трясло, -
Листочками изрядно облетел я.
Но Солнце любит всех, и мне тепло.
Мой брат пришёл ко мне, но был он неживой,
с простреленной насквозь, поникшей головой.
Холодная ладонь легла в мою ладонь.
Меня сквозь сон пронзил его смертельный стон:
"Что сделали со мной, ты видишь, милый брат?!
Война тому виной, хотя я не солдат.
Я мирный человек, пришедший на майдан,
где ангел, почернев, застыл, как истукан,
а люди, озверев, забыли о любви
и утопили мир в пылающей крови.
Там в снайперский прицел на миг попал и я,
в затылок или в лоб ужалила змея.
И яд проник в меня стальным веретеном,
и радость бытия забылась мёртвым сном.
Скажи мне, добрый брат, что делать мне теперь,
когда внутри меня семиголовый зверь?!
Я за грехи людей проказой поражён, -
за слёзы матерей, сестёр, детей и жён.
Моя душа горит и в клочья рвётся плоть,
и змеями из дыр, шипя, струится злость.
Но это не конец, а дальше будет взрыв
и выплеснется ад сквозь лопнувший нарыв,
и многорукий бес войдёт в сердца людей,
чтоб башню до небес создать из их костей,
и кровь из ран рекой текла, текла, текла,
и, злобою горя, взрывались их тела,
и матери рожать отказывались впредь,
и мудрые отцы обожествили смерть..."
Сквозь сон я отвечал: "Христос - наш поводырь!
Он нас с тобой ведёт в свой горний монастырь.
Ты для меня - и крест, и истина, и жизнь.
Прошу тебя, мой брат, на спину мне ложись.
На небо побредём по мукам бытия.
Мы вместе обретём свободу, ты и я.
Войдём под светлый кров Небесного Отца,
там ангелы печать тебе сотрут с лица..."
И тёплая рука легла на спину мне,
как будто наяву, как будто не во сне...
На Ржевке не дачи, а спальный район,
Теперь это часть Петербурга.
За нею военный лежит полигон -
Забытая Богом округа...
На Охтинском поле понуро стоят
Баллистики ржавые монстры.
Мелькают, как стрелы, машины по КАД,
Дымя чем-то кислым и острым.
Мир стал совершенней в искусстве войны,
От "Смерча" не спрячешься в доте.
Вот свалка снарядов среди бузины,
Разбитые пушки в болоте...
На сто километров луга и леса,
Лишь сталкеры в чаще гуляют, -
Посты на дорогах, глухие места.
Закрытая зона: "Стреляют!"
Кресты-кенотафы без слов говорят
Об ужасах красных развалин:
В двадцатых стреляли господ и солдат,
В тридцатых всех прочих стреляли...
Невинные люди под спудом лежат,
Зарытые голыми в ямах.
Им смерть подарила цветочный наряд
И слезное пение в храмах.
