Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность


Фрагменты из романа "Vis Vitalis"



ВЕЛИКИЙ  ШТЕЙН


Утром забарабанил в дверь Аркадий. Несмотря на бережное отношение к собственной двери, чужие он не щадил, стучал как милиционер. Марк, привыкший к деликатным постукиваниям, сначала возмущался, а потом понял: Аркадий перебарывает свою робость. Перед чужой дверью старик всегда испытывал сомнения - зачем пришел?.. Вдруг высунется баба, станет осматривать?.. или возникнет на пороге официальное лицо, понятые жмутся к стенке... Он был готов ко всему, каждый раз перескакивал через свой страх, и стук вырывался из-под руки резкий и грубый.

Картошку с птицей ели холодной и без хлеба, за вчерашним спором прохлопали магазин. Аркадий молчалив, во рту горечь - сон его убил. И так ходишь по грани, не хватало еще пятой колонны, в спину, наповал. Марк после своей ночи тоже вял и рассеян. Не потому что страшно стало, он легко забывал страх. Его угнетали намеки на что-то непредвиденное в себе, будто сидишь на гейзере, а он вот-вот... Его даже счастливые мысли озадачивали - откуда?.. словно кто-то другой придумал... "Жить в мире с собой...", вспомнил он слова отца, довольно насмешливо переданные матерью. Она-то была за борьбу, переделки и постоянное усовершенствование, и внушила это сыну, а отец повторял свои слабые слова в отчаянии, как заклинание. Будучи сыном своего отца, Марк невольно мечтал о мире, но как сын своей матери, придавал этой мечте другой смысл: мир как господство разума над случайными силами - сначала пусть победит, а потом уж мир.

Сегодня будет Штейн, все и решится.

А потом Семинар, явится наверняка Шульц, должна быть драка.

.....................................

Знаете ли вы, наблюдали, быть может - чем хуже работают люди, тем глаже и чище у них полы, а самые бездельники ухитряются сохранять паркетный блеск даже в химических лабораториях, меняют рабочие столы на письменные, обкладываются картотеками, одна современней другой... а в углу у них малюсенький рабочий столик, на нем электроплитка - здесь заваривают кофе.

На четвертом этаже пола вовсе не было, а лежали каменные выщербленные плиты, известняк, как на приморском бульваре, и видно, что никто не болеет за чистоту... Коридор уперся в тупик, пошли бесконечные комнаты и переходы, в каждом углу что-то гудит и варится, мерцает и поблескивает, все работает, а не пылится без дела. И никто на тебя не смотрит, не зовет облегчить душу, не ждет подвоха - занят собой: кто тянет трубочкой мутную гадость из пробирки, кто тащит подмышкой кутенка, не иначе как узнать, что внутри, кто тут же, пристроившись в уголке, чертит мелом на двери - не мог, стервец, добраться до доски, не дотерпел - вокруг него толпа, один хлопает по плечу - молодец! другой тянет за рукав - отойдем... И качаются красивые стрелки импортных приборов, и мечутся разноцветные зайчики по узким зеркальным шкалам, и пронзительно надрывается в углу телефон, забытый всеми прибор связи и общения...

Марк шел и видел - здесь каждую секунду что-то происходит, возникают и рушатся империи, "это говно" - беззастенчиво говорит один, "старое говно" - уточняет другой, и оба довольны.

Проходы становились все уже, и, наконец, движения не стало: посреди дороги возвышалось огромное колесо, из- под которого торчали очень худые длинные ноги. Марк обратился к ногам, чтобы узнать, где скрывается тот, к кому его уже не раз посылали нетерпеливым взмахом руки - там, там... Голос из-под колеса пробубнил, что следует идти дальше, но при этом постараться не наступить на оголенные провода слева от правой ноги, и не задеть раскаленную спираль, что справа от левой руки. Марк только решился, как раздался оглушительный треск, полетели оранжевые искры, спираль потемнела, ноги дернулись и замерли. Марк уже высматривал, кого призвать на помощь, вытащить обугленный труп, как тот же голос выругался и заявил, что теперь беспокоиться нечего - шагай смело. Марк перешагнул, перепрыгнул, подполз, пробрался к узкой щели и заглянул в нее.

Там, стиснутый со всех сторон приборами, сидел за крошечным столиком человек лет сорока с красивым и энергичным лицом. Он быстро писал, откладывал написанный лист, и тут же строчил новый - без остановки, не исправляя, не переделывая, и не задумываясь ни на секунду. Из кончика пера струилась черная ниточка, извиваясь, ложилась на бумагу, и нигде не кончалась, не прерывалась... Эта картина завораживала, напоминая небольшое природное явление, не бурный, конечно, вулкан с огнем, камнями и злобной энергией, а то, как молчаливо, незаметно, без усилий извергает прозрачную субстанцию паук - она струится, тут же отвердевает, струится...

Марк стоял, очарованный стихийным проявлением процесса, который давно притягивал его. Ручка казалась продолжением руки, нить словно исходила из человека.

.....................................

Тут он поднял глаза и улыбнулся Марку, весело и беззаботно. Он действовал свободно и легко, охотно прерывал свое извержение и, также без видимых усилий, продолжал с того слова, на котором остановился. Он явно умел отрываться от земли, это Марк понял сразу. Но не так, как его кумир, великий Мартин - тот грубо, тяжело, с видимым усилием поднимался, волоча за собой груду идей, вороха экспериментов, но уж если отрывался, то, как орел, уносил в когтях целую проблему, огромный вопрос, чтобы в своем одиноком гнезде расправиться один на один, расклевать вдрызг и снова расправить крылья... таким его видел верный ученик, простим ему некоторую высокопарность. В отличие от первого Учителя, этот гений, звали его Штейн, умел чрезвычайно ловко округлить и выделить вопрос, вылущить орешек из скорлупки, вытащить изюм из булки и, далеко не улетая, склевать своим острым клювиком, и снова, к другому созревшему плоду - расчетливо, точно зная, что уже можно, а что рано, что назрело, а что сыро... не преувеличивая силу своих небольших крыл, он действовал спокойно и весело, и жизнь в бытовом смысле совсем не презирал. Он относился к типу, который прибалты называют "лев жизни"... ну, не лев, а небольшой такой, красивый львишка, смелый в меру, циничный по необходимости, не лишенный совести и доброты - не забывая себя, он старался помочь другим.

.....................................

Десять минут, оставшиеся до семинара, пролетели как во сне.

- Да, да, возьму, завтра приступайте. Парение? Весьма своевременно, сам думал, но на все не хватает. Химия? - это здорово! Хотя меня больше волнует физическая сторона... Впрочем, делайте, что хотите, главное, чтобы жизнь кипела! Нет, нет, ни денег, ни приборов, ни химии - ничего. Но есть главное - я и вы, остальное как-нибудь приложится! Мне интересно знать о жизни все, все, все... Но вот что главное - Жизненная Сила! Пора, пора от мутного философствования переходить к молекулам, расчетам. Да, да, три вопроса, это я поставил, что скрывать. Что, Где... Некоторые спрашивают - Зачем, но это не для меня. Мой вопрос - КАК? Что она такое? Что за материя такая, в которой рождается эта удивительная страсть? Где? Мне совершенно ясно, что в нас, в живых существах! Впрочем, есть и другое мнение. Ох, уж эти лже... КАК она действует, как заставляет нас барахтаться, карабкаться, упорствовать?..

Он поднял красивые брови, всплеснул руками:

- Как только она ухитряется сохраниться в еле теплящемся теле? Как на спине сигающего в ледяную пропасть мира удерживается теплая и нежная красавица? А парение? - лучший ее плод, творчество и разум?.. Сбросить покровы мистики и тайны! Ах, этот Шульц! Бедняга... Ну, ничего, скоро разделаем его под орех, зададим перцу, трезвону, дадим прикурить малахольному мистику! Очаровательная личность. Жаль только, мозги набекрень.

Он сверкнул очами -"дерзайте, как я!" - и сильной рукой распахнул спрятанную за креслом дверь. Перед Марком лег широкий пустынный коридор.

- Не бродите по закоулкам, вот дорога - налево буфет, направо лестница. Спускайтесь в зал, а я соберу заметки, и за вами.

И подмигнув, добавил: - Бодрей смотрите, бодрей! Наука баба веселая, и с ней соответственно надо поступать. Еще поговорим, когда уляжется пыль от этих потасовок.

.....................................

Ошеломлен и очарован, Марк двигался в сторону, указанную новым учителем. Штейн представлялся ему мудрым, но дряхлым, а этот полный сил "лев жизни" поразил его. Он вспомнил слова Штейна - "у смерти временные трудности возникают, это и есть жизнь" - и еще раз удивился остроте и смелости мышления, хотя сама идея показалась спорной - так сложно и красиво умирать?.. А образ нежно-розовой девы на спине могучего черного быка?.. Чего только он не услышал за эти счастливые минуты!

Везет человеку! Между неразумными порывами молодости и мудрой дряхлостью случается довольно узкая щель, в которой норовит задержаться каждый неглупый и не совсем опустивший руки человек... Штейн был активен, но не нагл, дерзок, но до унижения седин не доходил, восставал против авторитетов, но и должное им отдать умел, поднимал голос за справедливость, но без крика и безумств, помогал слабым - если видел, что жизнь еще теплится, неугодных не давил, но обходил стороной, от сильных и страшных держался подальше... если не очень были нужны... Но умел и стерпеть, и промолчать, жизнь смерти предпочитал всегда и везде, и даже на миру, где вторая, утверждают, красна. Это был идеальный гармоничный человек какой-нибудь эпохи возрождения, небольшого ренессанса в уютной маленькой стране, он там бы процветал, окружен всеобщим уважением, может, министром стал бы... А здесь, в этом огромном хаосе? Его знали в узком кругу, в тридцать доктор, в сорок академик, в сорок два злостный космополит и неугодный власти человек... Потом страсти улеглись, он выжил, выплыл, сбит с толку, испуган, зато весь в своем деле. Потом слава - и снова запрет и гонения, он домашний гений, не выездной... Еще что-то... Он на рожон не лез и каждый раз потихоньку выныривал, потому что уходил глубоко на дно, хватался за свое дело, как за соломинку, берег свой интерес. Он жизнь любил за троих, в двух жизнях потерпел крах, но еще одна осталась, а тут вдруг стало легче, светлей, он воспрял...

С Глебом они друг другу цену знали, оба профессионалы: Штейн в теориях жизни, Глеб в жизненной практике, и потому сталкивались редко. Один ничего не просил, другой ничего не предлагал, терпимые отношения... если не считать глубокой, тайной неугасимой ненависти, которую испытывают приковавшие себя к телеге жизни, к тем, кто одной ногой не здесь.

..........................................

Итак, Марк без памяти от радости спускается в зал, уже у цели. Тем временем Аркадий шел туда же, но своим путем.



Следующий фрагмент: Путь Аркадия
Оглавление




© Дан Маркович, 2003-2024.
© Сетевая Словесность, 2003-2024.





Словесность