П О И С К

Л Ч К

(Любовь к черным котам)

От автора 1. ВОЗВРАЩЕНИЕ 2. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ БЛЯСОВА 3. ФЕЛИКС 4. ЛЕТНИЕ ХЛОПОТЫ 5. ОСЕННИЕ ЗАБОТЫ 6. ЗИМНИЕ ТРЕВОГИ 7. НАЧАЛО И КОНЕЦ

4. ЛЕТНИЕ ХЛОПОТЫ

Субботники

В конце мая было объявлено о начале добровольных субботников. Дом оклеили листовками, в которых сообщалось, что проявление доброй воли в столь ответственном направлении является почетной обязанностью всех граждан. Проект Бима все еще висел в воздухе, но это не имело значения: нашей добровольной обязанностью было расчистить площадку перед ЖЭКом - этот памятник или другой, а площадка-то все равно нужна. Анемподист упорно отстаивал свою идею: сверкающая на солнце стальная собака, светло-серая, размером с девятиэтажный дом, возвышается над конурой. По сторонам от нее из небольших ниш выглядывают лица жителей города, отдавших жизнь за торжество правого дела... Гертруда возражал против Бима. Он считал, что нужно строить памятник основателю учения, который, по его мнению, должен был выглядеть так: огромный вождь, ростом с девятиэтажного Бима, если тот встанет на задние лапы, идет к людям, в правой руке у него меч справедливости, а в левой - девять отрубленных кошачьих голов... он грозен и прекрасен, у него рыжие волосы... Вот это вызывало протесты, но Гертруда мудро рассчитал, что протесты стихнут, а памятник останется. Пока что побеждал Анемподист. Мне был больше по душе его проект, в нем чувствовалось что-то человеческое, хотя строить должны были собаку. Возвеличивание собственного пса могло дорого обойтись управдому, но его боевые заслуги пока перевешивали доносы Гертруды...

Наступила суббота освобожденного труда. Мы стояли на площадке перед дверью ЖЭКа, за спиной пустырь, холмистый от мусорных куч, место будущего монумента. Из двери выкатился в своем кресле на колесиках Анемподист. За ним тянулись провода - управдом никогда не расставался с пультом. Гертруда вкатил коляску на возвышение. Анемподист начал речь. У этого обрубка оказался сильный звучный голос.

- Наше учение вер-рно, - кричал Анемподист, - и это вот, - он указал клешней на пустырь, - не просто памятник собаке, вер-р-рной своему хозяину до гр-р-обовой доски... это всеобщий памятник верности идеям... неумирающим... вечно живым... и потому вер-р-ным, и потому непобедимым...

Анемподист откатился, вытирая пот со лба. На возвышение залез Гертруда. Он стал рубить воздух огромной ладонью и выкрикивать:

- ...ЛЧК - наша сила, надежда... великий источник... соединяйтесь... не забывайте... всеобщее счастье... резервы огромны... в наших же подвалах...

Я уже устал следить за рукой, рассекающей пространство, но тут услышал нечто более конкретное: - ...Будьте бдительны... разгромить блясовщину... единоличникам не место... - Бляс стоял тут же и ухмылялся. По-моему, он не был единоличником, но налог Гертруде платить не хотел. А кошкист тем временем стал сильней завывать - значит, приближается к концу. Да, вот - "...происки мировой реакции... дни сочтены... вперед к победе, вперед!.."

Он в последний раз разрубил апрельское небо, тряхнул медной головой и слез с возвышения.

Управдом укатил, а Гертруда приступил к практической части мероприятия. Мы разбились на два отряда, в одном пять, в другом четыре человека. Каждый отряд должен был выделить одного счетчика и одного писца, чтобы считать и записывать продвижение работы. Для того чтобы уравнять силы бригад, между которыми разыгрывалось соревнование, было принято смелое решение - выделить одного общего писца и двух счетчиков. "Никаких приписок!" - Гертруда показал огромный кулак. Сначала ждали лопаты, потом носилки, потом еще что-то... Наконец началась работа. Счетчики считали, писец писал, а остальные копались в земле. Гертруда с помощниками исчез почти сразу. Робкое солнце осветило картину великого строительства. К обеду мы устали, но уйти боялись. Послали Аугуста заглянуть в окно. Он вернулся и сказал, что Анемподиста нет, и слышно, как Гертруда со своими отмечает праздник труда в подвале, а значит, до утра они не выберутся оттуда. Все потянулись домой.

В следующую субботу после копания в земле объявили митинг. Анемподиста не было, зато Гертруда старался за двоих:

- Надо крепко прибавить, особенно тем, кто привык наживаться на дефиците. Поступило предложение, - он вытащил бумажку, - трудиться и в воскресные дни, по велению сердца и совести... Кто против?..

Бляс засопел - "откуда поступило?.."

- Значит, единогласно, - решил Гертруда, - а теперь приступим к профилактическим мероприятиям.

Делать нечего, мы поплелись к реке. Кошкист шел далеко впереди. Дойдя до воды, герой разделся и остался в маленьких малиновых трусиках, на которых крупными буквами было написано "NO". Весь в мощной мускулатуре, окутанный ореолом золотых волос, он был как древний бог кельтов Кухулин. Он без страха кинулся в ледяную воду, совершил заплыв, побежал за кустик и вернулся в зеленых трусиках с буквами "YES", вытащил откуда-то большую записную книжку в роскошной коже, поставил всем галочки, прочел краткую лекцию о политическом значении мероприятия - и ушел. Мы двинулись к дому, постепенно стали появляться коты, они сопровождали нас, а потом кто пошел в дом, кто в подвал, и второй субботник тоже кончился благополучно.

Коты и собаки

К субботникам, значит, присоединились воскресники, и огородами надо было заниматься, откуда овощи возьмешь, - и все-таки я старался гулять. Когда собирался подальше, то брал с собой двух знакомых псов - Васю-артиста и Кузю. Заходил в заброшенный сад, там по утрам под большой яблоней лежал Артист и, деликатно придерживая лапами, грыз какую-нибудь окаменевшую от старости горбушку. Он был очень красив: густая шерсть палевого цвета, длинный белоснежный воротник, темная полоса вдоль спины - и большие темно-карие глаза с поднятыми к ушам уголками. Блондин с темными глазами - эффектно, но не это было главное в нем. Он умел разыгрывать сцены с глубоким содержанием, которые прямо-таки можно сравнить с некоторыми картинами, известными своим идейным богатством. К примеру, если Артисту предлагали еду, которую он не хотел, он поднимал голову и изображал нечто похожее на "Отказ от исповеди". На этой картине человек с бледным и решительным лицом отказывается от креста, видимо, перед казнью. Вот такую же гордость и решительность изображал Артист... Иногда он делал вид, что плохо с глазами, весь вытягивался, вглядываясь, потом подпрыгивал - "узнавал", а сам внимательно смотрел на руки - не полезу ли в карман. Я доставал сухарик, чуть помоложе Васиной горбушки, он деликатно брал, изображая хорошие манеры, но и горбушку свою не упускал из виду. И недаром... Откуда ни возьмись, вихрем налетал на него маленький лохматый песик на длинных ножках, похожий на белого козлика, - отчаянный и непреклонный Кузя. Артист был больше Кузи в два раза, обросший тяжелой шерстью, он казался гораздо страшней этого забияки, но Кузя недаром считался неутомимым и ловким бойцом. Они встречались каждый день и никакой злобы друг к другу не испытывали, но, оказавшись на определенном расстоянии, вынуждены были драться, не ими придумано и не им отменять, и вот они добросовестно изображали смертный бой - страшно рычали и толкали друг друга, и на один Васин выпад Кузя отвечал тремя... и представление продолжалось, пока у Васи не закружится голова от Кузиного мельтешения, а Кузя не устанет подпрыгивать.

Я звал их и шел по длинной неровной дороге, которая вела мимо темных пустых домов, огибала город и обрывалась на высоком берегу. Внизу в тишине и неизвестности текла река, росли деревья и травы - и те, что были полезными, и вредные, пренебрегая высоким назначением служить нам или почти столь же высоким - мешать и погибнуть ради нашего блага. За рекою мир уходил в темноту, и я каждый раз давал себе слово, что обязательно переберусь на тот берег, посмотрю, есть ли там что-нибудь... И собак, я видел, неизвестность впереди и манила и пугала, они затихали на краю обрыва, ложились на траву и смотрели, как у реки зарождается, клубится облако тумана, медленно и беззвучно вспухает, переваливается через прибрежные кусты, хватает ветки деревьев, они бледнеют и тают, растворяются, как металл в кислоте... Мы поворачивались лицом к своему жилью и шли домой.

Часто я возвращался в темноте. Наши окна освещали небольшую площадку у дома, и здесь собирались разные коты. Таинственный Вася-англичанин если приходил, то сидел аккуратным столбиком и задумчиво смотрел в небо. Подходил степенный Серж, выбирал самое удобное место - под деревом, в уютной выемке, где трава мягкая и густая. Иногда примчится Крис, слегка суматошный, взвинченный, хвост так и ходит у него. Осматривается - "А, Серж..." - а Серж, как всегда, на лучшем месте. "Ну и черт с тобой", - Крис кидается на дерево и устраивается в развилке, над головой Сержа. Появилась Люська. Все косятся на нее... не боятся, но от этой особы всего можно ожидать. Подбежал Артист, увидел столько выдающихся котов и решил, что публика в сборе; стал кататься по траве и чесать нос двумя лапами... но тут он заметил Люську, откатился подальше и удрал, не дожидаясь аплодисментов. А из окна пятого этажа на них смотрит бледное лицо унылого серого кота, он чуждается радостей жизни и никуда не выходит, потому что опозорен навечно. Аугуст чертыхался и менял ему песок.

А, вот и Феликс!.. Идет, скользит, переливается... Увидел меня, остановился - узнал! - и, забыв про солидность и свой авторитет, бежит мне навстречу и поднимает хвост над головой, как знамя. А коты? Сидят, наблюдают, молчат - и немного завидуют Феликсу. Хотя чему завидовать? Проживите столько и ждите так, как этот старый кот, - и умейте терпеть, как он... Мы идем по лестнице, на глазах у всех он забегает вперед, оглядывается - пришли... и впереди у нас целый вечер.

Анемподист

Как вы догадываетесь, конечно, все эти коты и собаки, весьма приятные и интересные, нагулявшись за день, тянулись к дому, не только чтобы пообщаться. Что скрывать, обжоры страшные, и чем лучше их кормишь, тем больше они хотят. И тут главная надежда на пенсионный суп, а значит, хочешь не хочешь, надо идти в ЖЭК... Скажу вам по секрету, я начальство не люблю, и, наверное, никогда не полюбил бы. Люди склонны думать, что, отдавая власть кому-то умному и сильному, освободят себе время для занятий более интересных и достойных, чем управление собой. Печальная ошибка, все получилось совсем наоборот... лучше не будем об этом... Вообще-то никто из нашего дома, кроме "дяди", в ЖЭК не ходил без особой надобности. Но от бесплатного супа трудно отказаться, когда под окном голодная орава, да и самому не помешает, тридцать пачек - хватит всем. И я иду... Вот и сегодня: нужна подпись начальника - стучусь к Анемтюдисту.

- Входи.

Пульт на столе, герой прижимает к уху миниатюрный транзисторный приемник.

- Во вру-ут... У самих-то миллионы в бедности живут. А я тебе - во-от, суп бесплатный выписываю, квартиру - любую... Слушай, напиши о нашей жизни, да так, чтобы им тошно стало.

- Так ведь запрещено.

- Не пишешь, потому что запрещено, а запрещено, потому что не пишешь... Чудно... - он хитровато смотрит на меня. Шутит. Молча протягиваю накладную.

- Слушай, - он откладывает ручку, - напиши про Бима, такой был пес!.. Я тебе не суп - что хочешь выпишу.

- Я не знал вашего Бима.

- Я тебе расскажу... - и он пересказывает всю историю.

- А если бы Бим был котом?

- Как котом?.. Разве кот меня ждал бы так?

- Может, и ждал... ходил бы - и заглядывал в окно.

- Ты это брось, не растравляй душу. А что? Может, и кот...

- Вот видите. А вы их истребляете.

- Во-первых, не истребление, а разумный отлов цельно-черных и чернопятенных особей... вот - методички, - он показывает клешней на груду тонких брошюрок на подоконнике, - во-вторых, доказано научно профессором, как его... жил у нас под горой, что особи эти выделяют вредоносное поле и тем самым препятствуют эффективному освоению счастья... а в-третъих... по данному вопросу обращайся к Гертруде, он специалист. - И понизив голос: - Но лучше не шути с этим делом. Ну, так как?.. Про Бима, а?..

- Я подумаю...

А что?.. Наверное, хороший был пес. Я представил себе, как он ждал - всю жизнь! - и так и не дождался, умирал мучительно, медленно... Как ужасно так умереть, когда впереди нет ни надежды, ни просвета...

- А как же запрет?

_ Вот постановления ждем - про погоду, может, про нее тебе разрешат. Смотришь - и вторая ступень не за горами, тогда Бима протащим в печать... а пока между нами, понял?..

- Попробую... только не обещаю - как выйдет.

- Не говори даже - выйдет! Что я могу для тебя?

- Побольше света - писать трудно... и Блясову верните жилье.

- Тебе свет дам, а с Блясовым... что я скажу Гертруде...

- Скажите, что эксперимент.

- А, эксперимент! Это дело, эксперимента у нас еще не было, - он оживился, притянул к себе пульт и стал орудовать.

Я вышел. Бим так Бим, мне это не противно, и Блясу помогу.

Дом Васи-англичанина

В один из теплых солнечных дней мы с Артистом и Кузей дошли до высокого берега, постояли - и решили спуститься на нижнюю дорогу, пойти по ней вдоль реки. Сказано - сделано, вот и пошли. Дорога была разбита, запущена, заросла травой, но много ли надо, чтобы пройти одному человеку, тем более этим проворным псам, им вообще не нужна дорога, их пути сложны, извилисты - от одного выдающегося предмета, будь то дерево, куст или камень, к другому, - и потому я скоро потерял обоих из виду и шел в полном одиночестве. Направо от дороги прибрежные кусты и деревья мокли в воде, налево был небольшой подъем и на склоне стояло несколько маленьких домиков, заброшенных, как и все в этом городе. Я никого не рассчитывал здесь встретить и потому удивился, когда увидел черного кота - он сидел на крыльце ближнего дома. Еще больше я удивился, когда узнал по глазам и тонкой фигуре нашего Васю-англичанина. Я подошел, а этот негодяй сделал вид, что никогда в жизни не встречал меня, не знает и знать не хочет, хотя только вчера я был у Ларисы и он сидел у меня на коленях... Домик, у которого мы стояли, был заброшен давно. Перед крыльцом валялись обломки мебели, раздавленный самовар, через трещины в меди проросла трава. Нежилые дома привлекали меня, и я решил войти.

Внутри было тихо, старые деревянные вещи стояли по углам, доживая век деревьев, которыми когда-то были. Круглый стол на одной толстой ноге завален кипами пыльных газет, с ними рядом примостился граненый стакан, две тарелки с истлевшими остатками еды... - валялась вилка с костяной ручкой и ржавыми длинными зубьями - и ярко-желтая детская погремушка, которая среди этих серых и коричневых вещей выглядела наивно и дико... Стоял тяжелый сундук у стены, рядом диван с высокой спинкой и холмистым ложем, на котором вздыхать и ворочаться одному человеку. В углу шкаф приоткрыл дверцы, зазывая в свою темноту. Дерево потрескивало, шурша, точил его жук...

Я услышал шорох и обернулся. Вася-кот вошел в комнату и уверенно направился в угол, к стулу с брошенным на спинку покрывалом, и занял свое место. Следы человека стерлись в этой полутемной комнате, вещи забыли свое назначение и проникались жизнью вещества, из которого сделаны, но покрывало, казалось, сохранило в складках память о небрежно бросившей его руке, и кот, я думаю, чувствовал это. Уехали отсюда или исчезли... а может, долго еще жил один человек, спал на этом диване, пил из стакана, смотрел в окно... Раньше столетия засыпали могилы людей, их жилища своей пылью, а теперь пыль и пепел носятся в воздухе и засыпают нас, хотя мы еще живы.

Я оставил Васю, ушел... а потом у Ларисы этот англичанин тут же полез ко мне на колени, как будто ничего не знает и ничего между нами не было... и я, конечно, не выдал его.

Прогулки при лунном свете

Дни стояли жаркие, а топили по-прежнему. На пятом у Аугуста дышать было нечем, спали с открытыми окнами, и даже на первом Лариса жаловалась и посылала Антона в ЖЭК - сказать "этим дуракам", чтобы отключили отопление и, не дай Бог, при этом не отключили бы свет, от них всего можно ожидать. Антон мялся и говорил о каком-то таинственном вентиле в подвале, одним поворотом которого можно прекратить подачу тепла, но дальше этой красивой легенды дело не шло. Торжествовал только я: читал лежа на одеяле, в тонкой рубашке, засыпал и просыпался ночью, нисколько не продрогнув - тепло!.. раздевался, нырял в свою люльку - и засыпал снова, а утром безбоязненно спускал ноги на пол, неодетый подходил к окну - тепло!.. И Феликс был со мной. Вечерами мы сидели в кресле, я читал, а он дремал у меня на коленях, потом мы ужинали вместе и ложились спать. Он устраивался в ногах, топтался мягкими лапами, немного мылся на ночь - и засыпал. Иногда он похрапывал во сне, а я лежал и слушал дыхание этого существа... Странные звери - эти коты, зачем-то они пробиваются к нам на колени, вольные, не прирученные никем. Надо же! Я нужен ему. Ну, поесть... поел и ушел, а он ведь не хочет уходить, ходит везде за мной, спит в одной постели - греет меня и греется сам, а потом спокойно, не оглядываясь, уходит. Такое равновесие свободы и зависимости всегда восхищало меня. Когда он был котенком, я брал его на руки и шел гулять, а он смотрел по сторонам желтыми любопытными глазами. Может, и теперь мы сможем гулять вместе хотя бы ночью, когда все спят, одни среди молчаливой природы? И Криса возьмем, если пойдет с нами. Я знал, что коты побаиваются Феликса, и потому сомневался. И первая их встреча у меня оказалась неудачной - все из-за дурацкого поведения Криса! Вот что значит невоспитанный кот...

Как-то Феликс сидел на полу и умывался. При всем моем уважении к нему, должен сказать, что делал он это в высшей степени небрежно, сказались-таки долгие годы беспорядочной жизни. Он с большой любовью и тщательностью лизал лапу, чтобы намочить для мытья, и лапа действительно превращалась в какую-то мокрую мочалку. Но потом он подносил ее к уху и водил за ним совершенно необдуманными и рассеянными движениями, и точно так же проводил от уха к носу и рту. Под глазами он вовсе не мыл, и там нарастали подтеки, которые высыхали и склеивали волосы. Со временем они отпадали, но надолго портили внешность. Феликс пренебрегал мытьем, но у него все же чувствовалось детское воспитание, а вот Криса мыться никто не учил - видно было, что он подсмотрел, как моются, уже во взрослом возрасте... С мытьем вообще бывают сложности - многое зависит от детства. Важно учить, но нельзя и переучивать. Меня мыться учила бабушка, которую я не любил. Она брала меня холодными острыми пальцами за шею и толкала под ледяную струю... Ничего хорошего не получилось - я моюсь чуть хуже Феликса и немного лучше, чем Крис... Так вот, Феликс сидел и умывался, а буйный Крис ворвался в комнату - и увидел другого черного кота, да еще какого! От неожиданности он растерялся так, что забыл все приличия, сел напротив Феликса и уставился на него круглыми глазами. Феликс по-прежнему был занят, и я уже думал, что он не заметил наглеца. Но тут старый кот поднял голову - посмотрел - и снова принялся за дело. Его взгляд запомнился мне - быстрый, внимательный и тяжелый. В этом желтом взгляде не было угрозы, а что-то вроде "не слишком ли близко ты устроился, братец...". Крис сразу все понял, спина его сгорбилась - и он бросился к двери, волоча за собой хвост... Дружбы не получилось, но приятелями они со временем стали - и гуляли со мной не раз при лунном свете.

Я читал в одной книге, кстати, в ней тоже был кот, только волшебный, там лунному свету придавалось большое значение - что-то особенное происходило в некоторые лунные ночи. У нас все совсем не так, просто в городе не горело никакого света и гулять в безлунные ночи было совершенно невозможно. А когда появлялась луна, я брал свою палку и спускался вниз, выходил на разбитый асфальт и шел по лунной дорожке, как это делали многие до меня.

Я шел и ждал моих друзей. Первым появлялся Крис. Он бесшумно выбегал из-за спины и бежал впереди, прижав уши к круглой лобастой голове и помахивая хвостом направо и налево... иногда останавливался, валился на спину - приглашал играть, вскакивал, отряхивался, на его блестящей черной шубке никакой грязи не оставалось, опять обгонял меня - залезал на деревья, застывал на момент на какой-нибудь ветке, вглядываясь горящими глазами в темноту, бросался бесшумно вниз - и снова бежал впереди...

Потом где-то в темноте раздавалось знакомое "м-р-р-р...", я оглядывался, но никого не видел... и второй раз, и третий, пока я не понимал, что старый кот дурачит меня, останавливался и ждал - и он появлялся совершенно неожиданно из какой-нибудь ложбинки, поросшей редкой травой, где и тени-то почти не было. Он удивительным образом умел прятаться. Вот он выходит, потягивается, зевает, начинает шумно чесать за ухом, а я все стою и жду его... и Крис далеко впереди тоже сидит и ждет - маленьким черным столбиком на мерцающем лунном асфальте. Наконец Феликс тронулся, бесшумно и плавно снялся с места и заскользил. Он всегда шел рядом, я быстрей - и он быстрей... Если бы я мог бежать, то и тут бы он не отстал от меня, но я шел медленно - и он шествовал важно рядом. И хвост его при этом всегда был трубой - прямой и ровный...

Удивительная сила была в этом хвосте. Иногда он казался старой мочалкой, потрепанной, замусоленной тряпкой, полуободранным проводом со свисающей изоляцией... и все-таки, и все-таки - когда он видел меня и узнавал, этот старый, всеми брошенный кот, он мгновенно мощным толчком выбрасывал вверх как знамя, как факел черного пламени свой старый, растрепанный хвост - и так бежал навстречу мне, и его хвост, прямой-прямой, чуть колебался при этом и никогда не гнулся. Тот, кто видел это, никогда не забудет - тебя узнали!.. приветствуют магическим движением - теперь вы снова вместе! При чем тут мышца, мне смешно слушать про мышцы. Я много раз видел, как Крис пытался поднять хвост трубой - и не мог - хвост гнулся и падал, и мел по земле. Конечно же дело не в мышце, которая у этого взрослого сильного кота в полном порядке. Хвост поддерживает сила духовная, а не материальная.

Тем временем Крис бежал впереди, Феликс шествовал рядом - нас уже было трое. Рядом с покосившимися домами цвела сирень, луна освещала бледные цветы, а зелень казалась черной... А в полнолуние мы вели себя даже слишком смело, что неудивительно и давно описано в литературе, - доходили до нижней дороги, шурша травой спускались на нее и шли немного вдоль реки, которая от лунного сияния казалась покрытой льдом. Здесь мои друзья невольно замедляли ход, потому что приближалась граница их владений, но все-таки мы доходили до темного домика, и от кустов отделялась маленькая тень - это Вася-англичанин спал под окнами. Тонкий, с прозрачными глазами котик сталкивался нос к носу с Крисом - тот попроще, погрубей, мускулистый малый - они обнюхивали друг друга - "а, это ты..." - и отскакивали в стороны... старые знакомые... Крис гулял и был бездельником, а Вася делал дело, это было понятно сразу. Подходили мы с Феликсом - и здесь поворачивали назад, и Вася, решившись на время оставить свой пост, бежал за нами, нюхал цветы, но никогда не догонял нас.

Вот так мы шли вчетвером. Иногда в темноте раздавалось цоканье когтистых лап - и ясно было, что это не кот, - нам навстречу выбегал большой пес, обросший тяжелой зимней шерстью. Он шумно дышал, вилял хвостом, обнюхивал Криса - а тот не обращал внимания... потом кидался к Феликсу - а Феликс тем более - как шел, так и идет себе... пес подбегал ко мне - и мы здоровались по-человечески, пожатием рук и лап... затем он с опаской подбегал к Васе - тот выгибал спину и замахивался лапой, но не совсем всерьез... пес отскакивал, добродушно улыбался - это был наш Артист... а Кузя любил поспать, и значит, мы были в полном сборе, пятеро молодцов, шли себе и шли...

Луна удалялась на покой - и мы расходились. Первым отставал Вася-кот, который уходил не прощаясь, как англичанин, а может, так клевещут на англичан, не знаю... потом куда-то убегал Вася-пес, и долго мы слышали цокание его когтей по асфальтовым дорожкам мертвого города... Крис засматривался на что-то неведомое в темноте и мчался туда лихим галопом... а мы оставались, два старика - шли домой, долго еще сидели в кресле, думали, потом ложились спать - и спали спокойно и крепко...

В подвалах

В летние дни ЖЭКовцы рассеялись, кто в отпуск, кто куда, и мы жили совсем спокойно. Но как-то вечером пришел ко мне Антон и сказал, что самое время позаботиться о котах. Обычно борьбу с ними ЖЭК отодвигал на конец года, для улучшения отчетности, но на этот раз сроки могли быть изменены из-за новых веяний. Издавна перед началом кампании выдавали бесплатных кальмаров, а теперь настойчиво стали говорить, что кальмары должны быть после облавы - так идеологически правильней... Победит ли новая теория - никто не знал, но на всякий случай стоит поспешить и, пока нет начальства, обойти подвалы, изучить, как говорил Антон, ситуацию.

Однажды утром иду вниз к Антону для выяснения подвальных дел и на площадке второго этажа натыкаюсь на Крылова с Колей. Историк трясется от возмущения - "надо что-то делать, что-то делать..." Ему, как всегда, мешают коты. В окна перестали заглядывать, зато крутятся у дверей, шастают то вверх, то вниз, то вой, то визг, то какие-то запахи...

- Непременно заделать щели, поставить пружину на дверь... и вообще навести порядок...

Ого, целая программа! Коля тоже с идеями:

- Каждому котоводу книжку владельца... и этих, запрещенных, не держать. Кальмаров, сказали, не дадут при обнаружении факта общения.

Крылов отвел меня в сторону. Коля моментально исчез. Историк от волнения вспотел, очки затуманились:

- Вы же культурный человек... нужны условия для работы... согласитесь - жить стало лучше, веселей, ЖЭКовцы делают, что могут, особенно этот Анемподист. А от нас что? - да ничего, вот субботники, пляж этот - и все. Суп бесплатный, кальмары - по потребности... О таком люди мечтали. А коты... я понимаю, вы привязаны, но ведь это только животные, пусть довольно славные, но, дорогой, люди ведь дороже. И ничего они не придумали, кошкисты, - с котами боролись всегда, когда-то просто стреляли на улицах, потом стали ловить рано утром, чтобы не видели дети, а теперь вовсе смягчение нравов - одна облава в конце года - и строчи отчеты. Ведь коты действительно инфекция... и вонь какая! Ясно, что как-то гуманно их следует регулировать. И в конце концов, пусть лучше борются с котами...

Он зудел и зудел, и мне стало тоскливо. Вот и зверей впутали в наши делишки, а им от этого только беда. Возьмите Феликса - прекрасно жил бы кот, если б не шатался по лестницам, подвергая себя опасности, ушел бы в поля, ловил мышей, вырыл бы себе нору, как дикий зверь... Я представил, как было бы чудесно... А историк все о своем - "жизнь коротка, надо сделать что-то разумное, вечное... написать книгу..." А я задом, задом, "извините - спешу" - и вниз, к Антону.

У дворника все ключи, взвизгнул заржавленный замок, и мы вошли в подвал третьего всегда запертого подъезда. "Вот это уже настоящий подвал..." Пол - изрытая земля, над головой бесчисленные трубы, темно, грязно и сыро. Зажгли факел и двинулись в темноту, метров сто шли в три погибели согнувшись, потом ползли по узкому проходу на животе... скоро я потерял направление и не представлял уже, куда мы движемся... Наконец проход расширился и стал выше - выбрались к трубе, не из тех, каких было не счесть в подвале, а к настоящей, одной из тридцати, которые когда-то пили воду из озера. Я поднял руку и с трудом достал до верха трубы, приложил к ней ухо - тишина, воды давно не было.

- Пойдем, покажу что-то, - потянул меня за руку Антон. Свернули влево и пошли вдоль трубы. Помещение стремительно расширялось, потолок взмыл в высоту. Вижу - стоим на площадке, труба делает крутой поворот и уходит в бездну. Я не подошел к краю - боюсь высоты, но почувствовал, что под нами пропасть...

- Овраг растет, сверху подбирается к этой пропасти, - говорит Антон, - когда соединятся, непонятно, что будет... весь город повиснет на такой вот площадке, только большой...

Мы вернулись в подвал, облазили все углы. Антон нашел несколько высохших кусочков мяса, долго нюхал их, потом сказал, что они все еще действуют, и аккуратно завернул в носовой платок. Это ЖЭКовцы разбрасывают в подвалах приманки - отравленные кусочки мяса и рыбы, а для привлекательности смачивают их раствором валерианы. Наконец мы выбрались из стоячего липкого холода на теплый открытый воздух. По дороге расширили трещину в стене из подвала на улицу. Антон все время делал ходы для котов, чтобы им легче было уходить от преследования, и даже из своей квартиры пытался проложить прямые пути в подвал, но Лариса воспротивилась. ЖЭКовцы давно грозили капитальным ремонтом ударить по пособничеству вредоносному элементу, но денег все не было. Антонова идея с ходами казалась мне сомнительной, но он был уверен. Мы придвинули к трещине ящик с песком, так, что у стены осталось узкое пространство, только-только протиснуться коту. Антон пошел в дом и вернулся с Крисом. "Выпросил у Марии, этот самый ловкий". Он стал заталкивать кота в трещину. Крис отбивался лапами и рычал. Все-таки Антон впихнул его туда, и кот исчез. Антон облегченно вздохнул и вытер пот со лба. "Пусть обследует, а потом и других притащу..."

Вернулись мы к обеду. Лариса кормила деликатесом - сушеной морской капустой. Антон ел безропотно - привык, а я отказался, сославшись на гастрит. Но зато потом был грибной суп из каких-то зонтичных грибов, очень полезных и даже вкусных.

В следующий раз мы поймали Люську и впихнули ее в щель. Она исчезла надолго. Тут нам попался на глаза невозмутимый Серж, и мы решили втолкнуть его тоже. Люськи не дождешься, а подвал большой - ничего... Серж полез спокойно, даже с интересом, и тоже пропал. Мы сели у стены на теплый шершавый камень.

- Ни о чем не нужно говорить, ничему не следует учить, и печальна так и хороша темная звериная душа... - прочитал Антон.

Я тоже знал этого поэта и прочел:

- Я от жизни смертельно устал, ничего от нее не приемлю, но люблю мою бедную землю оттого, что другой не видал...

Из подвала вырвался испуганный Серж и помчался прочь, не оглядываясь. За ним выскочила взбешенная Люська, с воем и визгом. Не может без скандала... Но дело сделано - коты освоили новый ход. Мы встали - и тут в щели показалась знакомая голова. Кот смотрел на яркий свет, зрачок одного глаза - узкая щель, а второго - широкий, невидящий. Посмотрел на нас, зевнул долго, протяжно...

- Вот и главный, - сказал Антон, - этот все здесь знает...

Феликс зевнул еще раз и скрылся - до вечера.

О грибах

Свободного времени совсем не стало - то субботники, то воскресники, то огороды, то подвалы - и, конечно, гулянья при лунном свете. А гут еще грибы! Я люблю грибы, которые сами попадаются, они гораздо лучше тех, которые приходится искать. Лучшие грибы это сыроежки. Во-первых, я легко их узнаю, во-вторых, они при этом ухитряются быть разными, с красивыми шляпками, тонкая кожица на которых окрашена в желтый, красновато-розовый, фиолетово-синий... им доступны все цвета и оттенки, а главное - их легко готовить и можно есть даже сырыми, посыпав солью, или приготовить грибную массу, с луком и маслом... но, пожалуй, это не всем интересно. А вот Бляс и Аугуст относились к грибам серьезно, их интересовали грибы крепкие, тугие - для сушки, для соления, они уходили на рассвете, сосредоточенные, важные, в высоких сапогах и с большими корзинами, шли далеко и возвращались к вечеру. Коля грибами не интересовался, он "ударял по р-рыбе", а остальные до леса не добирались. Нет, Лариса еще собирала, у нее были свои секретные места, и она уходила тайком, одна, а уж приносила - грибы так грибы!.. Все ахали и ужасались - "чистый яд!" - а они, оказывается, были самыми полезными. Она всех угощала. Антон-то ел, куда ему деваться, а остальные шарахались, и только вежливый Аугуст говорил:

- Оставьте немножко, я потом зайду... - и убедившись, что Лариса и Антон живы, пробовал, качал головой - и хвалил.

Мы с Крыловым сошлись во вкусах - ходили в лесок, метров за триста, к реке - и там набирали полные корзины наших любимых сыроежек. А разговоры вели странные - каждый думал о своем и при этом иногда высказывался вслух, не доводя мысль до полной ясности... все о разном. Однажды он заговорил об истории:

- Раньше пытались заглянуть в будущее, а сейчас - зачем?.. Зато открылась новая область - построение прошлого. С будущим немного сложней было, у него всегда в кармане магия настоящего, как козырь в конце игры. Впрочем, в остальном прошлое и будущее не отличаются, их нет, ведь чего нет в памяти - нет нигде. Сегодня прежние методы бессильны, я предлагаю для истории новый подход: двигаемся по времени назад и создаем такую историю, которая объясняет весь последующий ход событий и настоящий момент. Ничего удивительного, примерно так обстоит дело с эволюцией жизни, с геологией земли, да мало ли... кто видел, кто помнит? - никто, а понять - пожалуйста... Эх, давно бы с историей не было проблем, если б не эти проклятые фазовые переходы...

Ну и ну... Я смог только промямлить, как Антон: "Эт-то интересно... но слишком сложно для меня". Моя единственная жизнь с ее прошлым ставит меня в тупик, а что уж говорить об истории...

А один разговор я даже записал потом ввиду его особой сложности. Заговорили о Боге. Я думал, он совсем не верит, а он меня удивил:

- Мы для высшего разума - элементики, ячейки в огромной вычислительной машине. Вся наша жизнь - мучения и страсти, подвиги и подлости - все для решения одного из бесчисленных вариантов Задачи. Мы для этого созданы. Идет колоссальный Счет...

- И что же Она считает у Него?

- Я думаю, выбирает наилучший вариант развития мира, на наших ошибках вырисовывается Ему идеальный Путь. Мне бы такую машину!.. Правда, ячейки погибают, но зато размножаются, передают свойства, опыт, память есть у каждой - и учатся, учатся...

- Значит, мы для того, чтобы показать, как не надо жить?..

- Ну, не совсем... со временем должен отработаться положительный вариант... Такая машина все может, потому что у ячеек есть выбор, в пределах общего замысла, разумеется: делаю, что хочу, что могу, честно-нечестно, бьюсь об стенку или плюю в потолок, иду на костер или предаю... Идеальная машина, развивающаяся, гибкая...

Восторг его был беспределен. А я подумал - неужели Он создал машину, рассчитывающую будущее на наших костях?.. Какой же Он тогда придумает Путь для будущих людей?..

Вот такие, совершенно удаленные от жизни разговоры у нас происходили. И чем удаленней они были, тем больше волновали нас. В этом есть что-то похожее на почесывание в местах, где раньше сильно чесалось. Впрочем, иногда мы приближались к жизни, к примеру, как-то я спросил его:

- А что, этот теоретик - плут?

- Уверен, он был себе на уме.

- А люди... так и поверили?..

- Что люди... милый мой, что люди... Ну, сначала некоторые хихикали - за кошками гоняются. Так ведь наука! По-ле особое, понимаете? Физики изучают структуру уже, уже изучают, а как же... Наука - наше спасение, можно ли ей не верить?.. А в сущности, какая разница, что за идея! Когда-то идея была - борьба с пустыней, потом с болотами, затем овраги... теперь вот - коты... Идея позволяет объединиться, подмять остальных, взять лучшую еду...

- Значит, от них не уйдем ни мы, ни коты.

Он вздохнул - "ну, все-таки, они отвлечены..."

Я понял - он хочет в это верить.

Был еще один пустоватый разговор, он как-то предлагает:

- Почему бы вам не написать книгу об этих черных кошках, вы так их любите...

- Во-первых, о котах, о черных котах... а во-вторых - мне запрещено.

- Знаю, знаю, но можно попытаться ведь. Я даже название вам придумал - "Любовь к Черным Котам". А сокращенно - ЛЧК... ну, не занятно ли? - он захохотал.

О книге я и сам думал, а название мне не понравилось:

- В такой истории должно быть многое, не только любовь, и в названии следовало бы это отразить. А вообще, опасная идея...

- Боитесь, что осудят в будущем?..

- Нет, будут судить в прошлом.

Он засмеялся:

- Неплохо... вы проникаетесь моими идеями, но слишком буквально все восприняли, сеньор литератор.

Так мы болтали о разном, два старика, ничего, конечно, друг другу доказать не могли, да и не хотели, а на деле собирали простые грибы сыроежки, которых было видимо-невидимо, и сколько мы ни говорили, результат был один - шли домой с полными корзинами и жарили грибы на блясовской свининке.

На сене

Рядом с сараем, где жили свиньи, Бляс с Аугустом поставили навес и начали разводить кроликов, тут же на полянке косили для них траву и пропадали целыми днями здесь. Я ходил к ним и помогал чем мог. Через дорогу в ста метрах от нас текла река. Мы лежали на сене и разговаривали. Аугуст рассказывал о своей ссылке:

- В первый рас-с пылл легко, я молодой пылл, а второй ра-с не-ет - стал плохо... Из лагерь вышел - иди на поселение... а я болел - сла-апый пылл... Сто верст ехал на попутках, вечером доехал до развилки - иди туда, говорят, там высокий место, огни видно, не собьешься. Мороз - сорок, пятьдесят?.. Кто знает... Восемь километров всего - я дес-сять часов шел...

- А волки там есть? - поинтересовался Бляс.

- Какие волки... есть-есть... но я шел как во сне, не чувствовал мороз, ветер... я пылл скоро как полено - мертвый... я не па-а-тал даже... засыпал... просыпаюсь - иду, огни сзади... поворачиваю - иду снова, и так много рас-с... Может, меня Бог привел: утром вижу - деревня... Сел у первого дома и заснул. Спас один, тоже бывший, уголовник, ударил ногой - вставай... Хороший человек попался. А потом он порезал меня.

- Как?..

- Рука разрезал... нож хороший был - все разрезал, пришлось отрезать совсем. Но он не очень виноват был, ему сказали про меня совсем плохо - он поверил... потом жалел, помогал мне... А в первый рас-с в ссылке легко пылл, второй раз хуже... да-а... Но потом я рапо-о-тал, ничего жил... Отпустили, приехал, Гертруд говорит: "Мы тепе рапо-оту в ЖЭК найдем (ах са куради райск). В ЖЭК работник нужен, плотник. дворник, сторож... платить пу-у-тем..."

Я спросил: "Я теперь свопо-отный человек?"

Он говорит: "Человек свопо-отный от оп-щества пыть не мо-ожет".

"Я от ЖЭК свопо-отный... или как?.."

Он говорит: "Ты свопо-отный, если не хочешь от ЖЭК тепло и свет".

"Я зарапо-о-таю..."

"Это бесплатно".

"Бесплатно - за что?.."

"Тихо живи, вредных котов не держи - за это".

"Хорошо, хорошо... Мария здесь, Анна - пу-у-ту жить тихо..."

Мы тихо живем, потом пришел Сергей, потом Крис, а Серый не считаю, это законный кот. Я говорю: "Мария... это опасно..." Она говорит: "Если мы котов не спасем - нас никто не спасет..." Что я могу сказать?..

Мы помолчали.

- А ты, Марк, откуда пришел? - спросил меня Бляс.

- Я в разных местах был, последнее время здесь рядом.

- А, особая больница... знаю... И сколько всего?..

- С самого начала...

- О-о... - он сморщился, как от боли.

- И все время лечат?..

- Нет... первые годы - да, а потом признают неизлечимость, первой степени или второй, и уже не лечат, держат - и все.

- А что за степени?

- Первая, когда просто неизлечим,- легкая степень, вторая - когда не хочешь излечиваться, это тяжелая форма... А ты. Роман, всегда, говорят, здесь жил?..

- Даже стыдно сказать... -он вздохнул,- родился под горой, отец конюшней заведовал при графе, то есть профессоре этом, вот и живу до сих пор.

- И на войну не брали?

- Сперва не брали - я никакого цвета не понимаю, только черное с белым не путаю. А потом... как-то убежал, из поезда уже, в другой раз в подвалах отсиделся, суета была, неразбериха... Потом Анемподист пришел - свинина, говорит, нужна. Источник-то источником, а свинина свининой.

Я понял, что он имеет в виду лозунг, который висит у Гертруды.

- Вы с Гертрудой давно знакомы?

- Так мы из одной деревни, но он уехал, учился где-то, а потом объявился - уже начальник.

- Я думаю, этот Гертруда рапо-о-тать не хочет, бегает за кошками, пустой человек. - Аугуст махнул рукой. - Но, Роман, может, согласиться?.. Отдай ему, что он хочет.

- Не-е, обойдется, всю жизнь на чьей-то шее висел. Я мальчишкой еще бил его за подлость.

Я вспомнил, как Гертруда подходит к Блясу - с некоторой опаской, хотя гораздо сильней. Что же, может быть. У котов тоже так - боятся того, кто в детстве бил, и только случай может что-то изменить.

Солнце палило вовсю... жара... говорить больше не хотелось. Худосочная река кое-как текла в неразрешенном направлении, брошенные ею берега изнывали от зноя. Хрюшки затихли в полутьме сарая, прорезанной острыми лучами света, пробивающего дощатую крышу. Выгонять или не выгонять свиней в овраг - побегать? Решили, что жарко им будет... и нам жарко, придем к вечеру - доделаем дела.

* * *

Вернулись мы на закате. Сарай был разрушен, сметен до основания, стояла только дверь и жалобно пела, покачиваясь от прилетевшего ветерка. Никто и сказать ничего не мог... Аугуст очнулся первым - "где свиньи?.." Одну поймали тут же, рядом, ничего ей не сделалось, а другую искали до темноты. Бляс плюнул, махнул рукой - "жива - завтра найдем..." Но свинья пропала. Роман был мрачен:

- Ну, кто... ясно - кто, а поди докажи...

Аугуст снова стал уговаривать:

- Дай ему свинину, а, Роман?..

- Не-е, я теперь там спать буду, а что?.. тепло, воздух свежий...

Сарай, конечно, отстроили, поросенка одного Бляс привез, купил, и с тех пор стали сторожить свиней. Все долго уламывали упрямого толстяка - "сходи к Анемподисту..." Наконец он пошел.

- Свинины не будет.

- Как не будет?.. - Анемподист чуть пульт не уронил.

- Кто-то разбойничает, сарай разрушили, свинья пропала - значит, плачу тебе половину.

- Как половину?.. Ты это брось... А ты, говорят, в колхоз не вступаешь?

- Я колхозу овощами плачу.

- Ну, разберись, разберись с Гертрудой, не шуми, не буянь... Комиссия будет, вот пусть и решает.

Не хотел он решать, а может, и не мог, но обещал, что со свиньями больше ничего не приключится. Охрану мы сняли - и действительно, ничего больше не приключилось.

Если идти не спеша по дороге, вдоль реки, то через полчаса примерно увидишь среди деревьев одноэтажные домики. Это бывший пионерский лагерь, за ним старый, заброшенный сад. В саду у дома яблок почти не было, а здесь деревья облеплены маленькими кислыми плодами. Лариса говорила, что они гораздо полезней культурных яблок. Как-то раз они с Марией и Анной пошли туда, и я попросился с ними - посмотрю это место, да и принести помогу.

У самых домиков обрушилась земля и получился овраг метров пять глубиной - молодой еще. Глина здесь удивительная, самых разных цветов и оттенков - и почти белая с синеватыми прожилками, как мрамор, и угольно-черная, и красная охра - бери и рисуй... и какая-то зеленая, и цвета тела - розовая... На дне оврага по глине бежит, подпрыгивает ручеек - звенящая вода, где-то выше находится родник.

Сначала собирали с азартом, но скоро солнце стало преследовать нас, работа разладилась, и начались разговоры. Мы собрались под деревом, сели отдохнуть. Лариса спрашивает:

- Мария, говорят, вы ездили к Стене?

- Это было как свадебное путешествие. Когда я увидела, как солнце заходит за нее вечером - как за гору, то поняла - Аугуст ненормальный... Там в лесу был хутор, мы сняли комнату, жили три недели. Раньше мы часто ругались - я все не верила ему, да и характер мой... а эти недели - лучшие, кажется, в жизни... Потом решили попробовать. И с нами еще один, местный - тоже хочу, говорит. Я сразу поняла, что за тип, а Аугуст лопух лопухом... Как стемнело, вышли из леса, поползли, метров триста оставалось. Аугуст говорит - я на разведку - и вперед пополз. Мы лежим, время идет... А этот стал ко мне приставать. Я отбиваюсь, а сама смеюсь - надо же! - приползли, на самый священный забор покушаемся - и вдруг такая пошлятина... Аугуст что-то услышал - и назад. Они сцепились... и тут нас осветили прожекторами... А до этого я в институте работала, город был, жили. Суетились, спешили - боялись войны, все неприятеля ждали, а сами друг друга не жалели, грызли как могли. Был один человек интересный, он погиб. Академик был особенный, театральный, смешной мужчина, но не злой. А вокруг них мошкара мелкая, ни жить по-серьезному, ни в жизнь играть не умели... Вот Лариса еще работала там, с Антоном...

- Что этот институт?.. Мираж, и все надежды на него - мираж, - махнула рукой Лариса, - скажите лучше, что делать с котами. Антон говорит, план в этом году большой.

- Гертруда не посмеет явиться ко мне, - сказала Мария, - так что давайте всех на пятый.

- Кто его знает, обнаглеет и явится, - возразила ей Анна. - Твой Крис храбрец, а Серж такой неприспособленный... Лариса вздохнула - ее Вася снова забыл про дом родной.

- Вася не пропадет, - сказал я ей, - налет ему нипочем, он смелый и быстрый парень... "А с Феликсом надо поосторожней, - подумал сам,- старый, опытный кот, но резвости может ему не хватить. И не возьмешь на руки, не убережешь под мышкой, как я в детстве спасал котов от собак. Это, брат, другие охотятся звери..."

Огороды

Хозяйственная наша система была отточена и отполирована и доведена если не до совершенства, то до прозрачной ясности девятью поколениями людей, работавших в строго заданном направлении и пренебрегавших теми обстоятельствами, которые, с их точки зрения, не стоили внимания... Все мы, за исключением Бляса и Антона, были пенсионерами и получали свой суп. Десятую часть супа мы возвращали Анемподисту, как налог в пользу ЖЭКа. Бляс от пенсии отказался - "сам кого угодно прокормлю", а Антон получал зарплату. С деньгами было сложней: существовал магазин, и в нем что-то было, но на каждый товар полагался специальный талон, он назывался "приглашением", а талоны были у ЖЭКовцев. Антон, Бляс и все, к кому деньги так или иначе попадали, добывали, конечно, талоны, и все были довольны. Крылов говорил, что система корнями уходит в историю, и многозначительно морщил лоб. Но все это касалось только предметов роскоши, как чай или пустырник, а в основном мы кормились сами - выращивали овощи на земле и десятую часть урожая отдавали Анемподисту в пользу ЖЭКа. Бляс держал свиней и за это платил Анемподисту налог свининой, кроме того, он продавал мясо в ЖЭК за деньги и талоны, "наживался", как они жаловались, а нам с Аугустом платил свининой за работу. Он предлагал и деньги, которых у него были залежи, но нам деньги нужны были редко, и толстые пачки пылились в шкафу у Бляса на втором этаже.

Но это было не все. Все мы состояли в колхозе - Бляс главным свиноводом, Аугуст - бригадиром овощеводов... а председателем избрал себя Гертруда. И опять все хорошо - никакого тебе единоличного хозяйства... Но корыстолюбие расшатает любую сколь угодно прочную систему - Гертруда решил добиваться своей "десятины": "Анемподисту Анемподистово, а колхозу колхозное отдай..." Аугуст плюнул и стал платить овощами, а Бляс платить свининой отказался - "хватит дармоедам и того, что в ЖЭК идет". Из-за этого между председателем Гертрудой и свиноводом Блясовым шел нескончаемый спор. Крылов считал, что основная причина противоречия в неотделении города от деревни; это отделение, по его расчетам, давным-давно должно было произойти. Он говорил, что двойной налог - варварство, и пора выработать принцип более прогрессивный, что-то вроде "колхозник подчиненного мне бригадира - не мой колхозник".

Кроме того, были мелкие налоги, о которых обычно сообщалось в листках на двери нашего подъезда. Эти листки клеились один на другой и со временем образовали слой проклеенной бумаги, утеплявшей ветхую дверь... Как-то раз я возвращался с прогулки и увидел новый листок, на этот раз объявлялось о налоге на котов. Речь, конечно, шла не о цельночерных и чернопятенных, а о маловредных светлых котах. Получалось, что платить придется двум официально зарегистрированным котоводам - Аугусту с его травмированным Серым и Коле - с Люськой. У этой блондинки недавно обнаружили темные пятнышки, но Коля храбро доказывал в ЖЭКе, что пятна коричневые, а не черные... и вообще, это не пятна никакие, а было расцарапано, а потом зажило так... Райцентровский эксперт к нам ездил неохотно, да и накладно это стало для ЖЭКа - самофинансирование теперь, так что все пока обходилось. И Коле пришлось платить. Аугуст ругал ЖЭКовцев самыми страшными эстонскими ругательствами, а Коля ругал по-русски, но почему-то не ЖЭК, а тех, у кого коты запрещенные, и в результате отдуваться ему, честному. Так выражалась его жажда справедливости.

У Бляса и Аугуста были большие огороды, и они работали там вместе с Марией и Анной. А мы с Крыловым и Лариса с Антоном играли в огороды. Нет, что-то и у нас росло, но не сравнить с серьезными людьми. У Ларисы был еще отдельный крошечный участок, где она выращивала особые травы, никого туда не пускала и возилась там почти все время. Мы таскали воду, поливали, пропалывали и вели разные разговоры. Крылов считал, что со временем человечество сможет прокормить себя на земле и пенсионного супа не понадобится. Мы с Антоном сомневались и даже удивлялись его оптимизму - ведь историк, а он нас убеждал. Из-за малого количества людей, он считал, почвы отдохнут и снова будут давать большой урожай.

- Эт-то прекрасно, - обрадовался Антон.

- Не будет урожая, - категорически заявила Лариса, - никто не хочет больше улавливать азот из воздуха, а без этого - конец всему живому миру. Правда, Антоний?..

- О, да... - тут же согласился Антон, - эт-то проблэ-эма...

Крылов возразил, что микробы, улавливающие азот, еще живы, но зато погибли те, кто сбраживал спирт, преследуемые новым и страшным вирусом, а следовательно, становится невозможным пьянство. Ну что пустырник, что пустырник... ведь как пили! - могли выпить стакан почти чистого спирта...

- О-о-о... - Антон был потрясен, я тоже не помнил, чтобы так чудовищно пили, но Крылов стоял на своем и говорил убедительно:

- И если теперь не пьют - то какое очищение возможно для человечества...

- А как там, на Западе? - робко спросил Антон.

- Пьют, и еще как... - авторитетно заявил историк. - Пьют - и уже докатились до полного разложения...

- По-моему, пить - это ужасно, а не пить - трудно... если есть, что пить, а у нас проблемы нет. Так же обстоит дело с преступностью - проблемы уже нет.

Лариса, как всегда, завела разговор о котах. Она нападала на Крылова - "бесчувственный вы человек..."

- Надо думать о людях, - убеждал историк, - у нас есть цивилизация, история, память, культура и многое другое, чего нет у котов, и эти ценности мы должны сохранить.

Лариса говорила, что коты - великие мудрецы и прорицатели, а черные коты обладают особой силой, которую человечество пока не может понять.

- Ну вот, вы сами говорите, только другими словами - о поле, которое излучают эти животные, а ведь с этого начался кошкизм...

- Я говорю о влиянии на судьбу... как можно их уничтожить, если они влияют на судьбу? Наступит полный хаос и ничего, ничего нельзя будет предсказать...

- Кошкисты тоже говорят о влиянии... они считают, что влияние дурное, наука подтверждает это. А значит, надо переделать природу - котов убрать, чтобы все шло хорошо.

Лариса была поражена - и замолчала. Крылов продолжал:

- Конечно, поле ерунда, но в данной ситуации... пусть они лучше занимаются котами.

Опять он об этом... Я представил себе, что моего Феликса, который столько лет ждал меня, убьют и повесят на столбе. На что мне тогда вся ваша история и цивилизация...

С реки шел, загребая землю тяжелыми сапогами, Коля, за спиной деревянный ящик.

- Вот ты, скажи мне, - обращался он к историку, - почему это р-рыбы не стало? Раньше я... во-о-о... он разводил руками, - а теперь...- он еле раздвигал пальцы, - во! - и все...

Крылов говорил ему о течении рек и глобальном изменении климата, но Коля не верил: "Не-е-е, это все коты..."

- Ну что за чушь! - не выдерживала Лариса.

- Женщина не могёт знать этого дела, - глубокомысленно говорил "дядя" и шел домой...

А после огорода, вечерами, мы с Феликсом смотрели па закат. Солнце садилось слева, и, чтобы увидеть его, мы выходили на балкон. Феликс сидел у меня на плече, и мы смотрели на медный шар, который по мере приближения к земле менял свою форму. Наконец они касались друг друга, и постепенно огромная тревожная темная земля поглощала маленькое бездумное светило... золотые и красные лучи кидались во вес стороны, то высвечивали какое-то мертвое окно и оно вспыхивало на миг, то дерево вспыхивало, горело и сгорало съеживалось и темнело... то какое-то ничтожное стеклышко или обломок нужного прежде, а сейчас забытого и заброшенного предмета загорался с поразительной силой - жил и горел мгновение и умирал... момент, в сущности, трагический. с которым ни одна трагедия не сравнится, если б мы не были так защищены верой - оно, это же солнце, скоро всплывет из-под земли, появится - и будет завтра...

Но чаще мы не выходили на балкон, а сидели в кухне и видели закат по отражению в стекле распахнутого окна - и окно освещало наши задумчивые лица: мое - бледное и морщинистое, и черное треугольное лицо кота, сидящего на столе... Исчезало солнце и наступал краткий миг тишины и сосредоточенности, сумрак бесшумно мчался к нам огромными скачками, завоевывая притихшее пространство... еще тлели кое-где красные огоньки, еще светились верхушки деревьев и крыши домов... но то, что должно произойти, уже произошло - день сменился ночью... Скоро станет прохладно, мы прикроем окно, перейдем в комнату, я сяду в кресло и зажгу свет, возьму книгу, Феликс скажет "м-р-р-р" и прыгнет на колени, устроится привычными движениями... - и, не думая о прошлом и будущем, согревая друг друга своим теплом, мы помчимся куда-то вместе с темной разоренной землей... живы еще, живы, живы...

Конец лета

Кончилось лето, вот и наши летние радости позади. Какое спокойное было время - мне повезло. Впереди короткое тепло сентября и тихое умирание природы в октябре, прозрачные желтые листья - все еще будет, но приближается время темноты и тревоги, никуда не уйдешь от него. А может, взять большую корзину, посадить в нее Феликса и пойти на юг? Днем кота буду прятать, а ночью выпущу, и он бесшумно будет бежать рядом... Я пробовал ходить с ним подальше, за город, в поля. Сначала он шел за мной, потом останавливался и смотрел, как я ухожу. Пробежит еще немного - сядет и уже никуда не идет, смотрит мне вслед. Я не выдерживал этого взгляда, возвращался - он довольно урчал и поворачивал к дому, бежал теперь впереди, хвост поднят прямой ровной елочкой, оглядывался - иду ли...

Один раз я решил отнести его далеко, может быть, он все же пойдет? Нет, он стал сопротивляться, грозно рычал и наконец вырвался, пошел не оглядываясь назад, не выбирая дороги... хвост опущен, спина согнута - я обидел его. Он долго помнил этот случай и садился, как только мы достигали границ его владений... Нет, я не смогу его взять... и оставить не могу - чтобы опустела эта квартира, и он бы снова ходил здесь и ждал, когда же его пустят домой, накормят и дадут посидеть в кресле, на коленях...

Мы сидели с Феликсом на кухне у окна и смотрели, как люди возвращаются с поля. Впереди шагал Бляс, размахивал ручищами и смеялся, за ним шли Аугуст, Мария с Анной. Остальные, в том числе и я, уже покончили со своими игрушечными огородами. Робко стучался, приходил Антон, брал Феликса на колени. Мы пили чай из зверобоя с мятой.

- А что писатели нынче, о чем пишут? - спрашивал Антон.

А я не знал, какие-то случайные книги доходили до нас. Говорили, что много стало писателей узких профессий - деревенских, городских, заводских, военных... шахтеров и металлургов... они делились еще по регионам, по областям... Были среди них люди серьезные и честные, говорили о правде, что реальность надо отражать правдиво, без прикрас. Все это чудесно... но не для меня. Я верю, что Бог недаром наделил людей воображением и сделал их разными. Как мастер, он чувствовал ограниченность воплощенной мечты и хотел, чтобы благодаря нам не умерли те миры, которые не состоялись в грубом и единообразном материале. Ведь в душе каждого из нас так чудно сплелись люди, вещи, слова, мечты и сны наши, что все едино и равноправно. И мы своими скромными силами уводим мир от простой трехмерности и приближаем его к изначальной многомерности замысла, мы спасаем себя и других от принуждения так называемой "реальности", в которую не вмещается и никогда не вместится живая душа. И я боюсь свирепой серьезности тех, кто учит "правде жизни"... Впрочем, были и хорошие книги - о природе, о животных, избегали, правда, упоминаний о черных пятнах на них...

- А как же Бим, ухо-то черное? - спросил Антон. Во-первых, Бим не кот и к полям отношения не имеет, а во-вторых, все трудности с утверждением проекта были как раз из-за этого уха. Статуя будет вся из светлого металла, но где-то в документах Анемподист допустил промах, и хотя давно уже все выяснено-перевыяснено, и вроде бы не было этого уха вовсе, а проект все буксовал...

Антон уходил, наступала тишина. Иногда мы слышали мягкий толчок в дверь, кто-то надеялся войти... Я запирал Феликса на кухне и шел открывать. Коля просовывал в щель нос, испытанный в боях, потом ногу - в мохнатом шерстяном носке, и странным образом проникал всем своим грузным телом, как амеба перетекал в переднюю и начинал гудеть про "р-рыбу", про север, про евреев, которых якобы видели на базаре, а значит - быть беде... про котов черных, от которых, точно установлено, исходят лучи, исключительно пронзительные - люди со временем сохнут, теряют покой... а сам крутил головой, смотрел по сторонам, прислушивался, и все заползал, заползал подальше - к комнатам, заглядывал за порог, высматривал, а потом:

- Я тебе р-рыбы принесу - дай рубль.

- У меня нет.

- Ну, извини, извини... - и медленно, нехотя выползал... Я запирал дверь и шел на кухню. Феликс по-прежнему сидел на столе и смотрел в окно. Приходил иногда Бляс, косился на кота, с притворным ужасом спрашивал - "не укусит?.." Этот человек пропадал, он мог бы накормить сотню таких дармоедов, как мы, у него были проекты...

- Я говорю - "давайте строить дорогу". Они, в райцентре, мне - "денег нет". - "Для этого - деньги дам". Смотрят, молчат, сопят, раскулачивать собираются, а один дурачок кричит, надрывается - "деньги твои надо сжечь..." А Гертруда, сукин сын, сидит, ухмыляется - надеется на бесплатную свининку, рыжий кот... А кто дорогу строить будет?

Он вздыхал, пил чай и спускался к себе. Я запирал Феликса и шел на прогулку. Иногда заходил за Крыловым, он лихорадочно строчил и идти отказывался. Из его окна виднелась верхушка мусорной кучи, за ней брошенный дом. Предпочел-таки видеть кучу каждый день, только бы не видеть кота... А с брошенными домами происходит что-то удивительное. Пока живут люди, каким-то чудом все держится, даже если не чинят ничего, а стоит уехать жильцам - и стены начинают трескаться, и крыша проваливается... Как будто они были живыми - и начали умирать, а дома умирают медленней, чем люди, но ведь умирают...

- Смотрите, что получается, - говорит Крылов и сует мне какой-то график, - беру современность в узком аспекте, рассматриваю ее как следствие в многомерном континууме возможных причин, веду обратную экстраполяцию в прошлое, к причинам, рассматриваю их непротиворечивые множества... Вывожу зависимость... Теперь проверяю: беру известные факты из прошлого, закладываю, экстраполирую в настоящее... Почти отработано, сейчас бы мне машину...

- И что, проверка получается? Он несколько смущен:

- Явных противоречий нет, но по некоторым факторам выходит, что настоящего быть не может...

- Вот тебе раз, ведь оно есть!

- Я уверен, дело не в теории, а в том, как рассматривать настоящее... видимо, неверные факторы заложил... - он протирает очки.

Я говорю:

- Пойдемте погуляем, или тогда ваша теория совсем рухнет?

- Моя теория верна, все дело в факторах, - он остается весь в теории, а я ухожу гулять.

Я иду и вижу, что миру еще не конец, и желтый еще светел, и коричневый цвет чист, и багровые ягоды не тронуты черными пятнами... Не-ет, мы еще поживем до зимы... Я иду туда, где наверняка встречу знакомую личность. Гордый, заносчивый, высокомерный, а вот какой интересный кот. Сидит себе один и сидит перед заброшенным домиком, на крылечке, или пробирается внутрь своими ходами, залезает на подоконник, смотрит через стекло... Удивительно и то, что домик этот в хорошем состоянии, может, Вася как-то действует?.. В самом деле, что ли, поле у него такое...

Сегодня он на крыше, на самом краю, смотрит на меня сверху, молчит. Можно к тебе?.. Тяну дверь, вхожу. И вижу натюрморт на столе. Серая бумага, стакан - фиолетовое с розовым, вилка, тарелка... желтое, коричневое, красноватое... Как не видел раньше! Написать, может, и сложно, но не главная сложность, главная - увидеть... или вообразить, это все равно... Что такое хорошая картина? Она сразу входит в глаз, целиком. Некоторые очень плохие картины тоже сразу кидаются в глаз, но их хватает только на первый бросок - они тут же выдыхаются, съеживаются и отступают. Ну, что хорошего в этих старых вещах?.. Зачем рисовать стакан, вилку... или яблоко, цветы - в жизни их вполне достаточно. Они дают нам повод сказать свое - немного о них, а больше о другом - о целом пространстве, в которое мы, преобразуя, включаем эти вещи, и которым владеем, не деля ни с кем. Свое пространство - вот что главное. А в литературе разве не так? Разве слова за первым, резким и точным, смыслом не имеют более глубокий, разве в одном ряду с другими не образуют подъемы и спады, так напоминающие наше живое дыхание и музыку?..

А Вася тем временем слез с крыши и устроился рядом со мной на подоконнике. Он так сидел, как, бывает, сидишь и сливаешься с тишиной в полном спокойствии души... могуг еще где-то тикать часы, или ветка постучится в окно - не мешает. Вот и Вася здесь сливался с тишиной, а у Ларисы он отбивался от ее напористой любви, которая поглотила в свое время Антона. Кот оказался крепче слабого человека, или Лариса ослабела к старости, не знаю... Все-таки Вася нашел равновесие, он не был мерзавцем и время от времени позволял себя любить. Лариса страдала, но боюсь, что без страдающей стороны здесь не обойтись... Я вспомнил кота на картине, котенка еще - он всеми был любим, к этому привыкают, и что делать потом? Как Феликс вынес все это... здесь нужна особая душа - и особый, конечно, хвост, не так ли, Вася?.. У него тоже неплохой хвост - он может оставаться сам с собой, ему интересно это... качество, не облегчающее жизнь, а переводящее ее в другое русло. Вот и живопись позволяет остаться самому с собой, но совсем не облегчают жизнь эти переходы от света к тени, эти рядом положенные пятна, такие разные, но согласные в чем-то главном. Может быть, даже растравляют тоску... Я писал картины тогда, лихорадочно много писал, покоя не было, давило чувство - попался... в лапы к гуманистам, как сказал поэт... двери закрыли перед тобой, и всем, всем - и тем, кто хотел уехать и кто не хотел, возражал, спорил, тем тоже тяжесть на грудь легла...

И все-таки, черт возьми, пройдут века, все это чугунное, надменное, тупое - сгинет, забудется - и останутся два-три пятна на розовом платье... обрыв между светом и тенью... кем-то негромко сказанное слово - и вызовут неясную тоску у какой-нибудь одной души, стоящей перед своим порогом...

Поговорили мы с Васей, и я пошел домой. Кот снова забрался на крышу и смотрел мне вслед. Потом крыша скрылась за деревьями, и я больше не оборачивался. Я шел и думал:

- Нет, кота с собой не возьмешь... и здесь оставить я его не смогу. Останемся на зиму, останемся. Ничего, сейчас еще тепло, и октябрь, спокойный месяц и даже приятный - впереди... Переживем, переживем...

Продолжение
Оглавление

© Дан Маркович, 1984-2024.
© Сетевая Словесность, 2001-2024.

Книга отзывов