ОСЕННИЙ ПРОИГРЫШ
* * *
Хохочет ночь, исподнее души.
Слюну сжигает судорога в горле.
И это не любовь. Не боль. Не горе.
Так только смерть идет сквозь этажи.
Перила обвивают шею дома,
стянув его сосуды изнутри.
И я считаю: десять, девять...три.
И шорох оглушительнее грома.
Хохочет преисподняя души.
Кромсают сон отточенные стержни.
И пишется все глуше, все небрежней.
И слепят темноту карандаши.
Октябрь 1996
_^_
ОСЕННИЙ ПРОИГРЫШ
Теряла осень маски и цвета.
И скрюченные червяки окурков
ползли по лужам, и ползла вода
по воздуху. Сырела штукатурка
в углах. В стакане с вечера на дне
ютились, словно родинки, чаинки.
И бахрома плыла по простыне,
как волосы некрашеной блондинки.
Я просыпалась в семь, опередив
мельчайший шум, не обожженный мыслью.
И подбирая собственный мотив,
по окнам утро кралось серой мышью.
И дом молчал, как чистый белый лист,
за контуром скрывая уязвимость.
Катясь из-под ресниц, не видя лиц,
явь обретала видимость и зримость.
Текли минуты прочь поверх души.
Часы дышали посреди затишья.
И в доме оживали этажи,
как будто на листе четверостишья.
Сентябрь 1997
_^_
* * *
Как со всего размаху об асфальт.
И воробей, выкатываясь сердцем
из-под руки, испуг запрячет в гвалт,
барахтаясь счастливым отщепенцем.
Так прошлое - что вспыхнувший бронхит,
заложит грудь рывком молниеносным.
И память, отделившись, норовит
сглотнуть его, определив по соснам
трех выросших в сознании времен,
где ждет ее нехоженая терра.
Но так коснется лба холодный сон,
не портя равнодушно интерьера.
Возможно, и чревато пустотой
все то - а значит, все - что было прежде.
И боли головной твердит гобой
о том, что любишь явственней и реже.
Но все равно свой дом найдешь не здесь.
Но все равно отбой ежеминутно
стучат, не дав дыханье перевесть,
часы ненаступающего утра.
И вот чем дальше в лес, тем больше слов
о лесе с долгим голосом шакала.
И звуки, удостоившись оков
пера, летят влюбленными Шагала.
Январь, 1999
_^_
Из серии "Осенние напевы"
(Роберту Пенну Уоррену, с верой и печалью)
Жизнь пережидаешь
лишь с тем, кого не любишь.
И чаще глядишь в окно,
чем на чье-то существование.
И полагаешь,
что со временем
не будешь пытаться
уместиться в прокрустово ложе
его отношенья к тебе,
а просто забудешь,
что было раньше,
чтоб слезы, стремящиеся к земле,
не тянули вслед за собой.
И разве что страх
будет увертливой мышью
сгрызать по кусочку
того, что называешь
ночами жизни,
где прошлое, перетекая в кувшин,
как джинн
по умолчанию, стынет на дне
моря, которое не вспоминаешь,
пока не отплывет "Титаник".
Но как бы там ни было,
рано или поздно
что-нибудь
окажется правдой.
Сентябрь, 1998
_^_
*
Человек выходит из лифта
и садится на лестницу,
и не находит ключа.
И голуби на подоконнике
воркуют, что возвращаться
не стоило в любом случае.
Сгоряча
можно подумать, что дом - там,
где звенят ключи
в предвкушенье замков
и разбегаются пальцы,
словно лучи,
нащупывая засов
и сотни цепочек;
там, где шумит кофейник, мучая
воздух паром,
и ждут гостей,
и засыпают под звон посуды,
глядя на множество мелких точек
на небе со дна кровати
из-под прикрытых век.
Но ключи не находятся,
и поэтому человек
ищет главное.
Сентябрь, 1998
_^_
*
Иногда приходится возвращаться туда,
где не узнаёшь имен,
повторяя тихо "О Анна",
или что-то вроде того.
И вещам приходится воплощаться
в самих себя, то есть в мир, какой исключен
из области настоящего. И не странно
не узнавать ничего.
И даже не больно. Просто спиною
нащупав стену, слегка подтверждать факт
видимости, и одними губами
шептать: "Отец, отец",
глядя на незнакомого человека. Стоя
напротив, вглядываться в акт
пьесы, называемой "Память
воображения", у которой конец
на другой странице слипается с пустотою
следующего листа,
где обычно болтаются выходные
данные книги, фамилии и т.п.
Возвращаешься не к местам, а в мир за спиною,
за которой стена. И считаешь до ста,
чтоб закрыть глаза, и найти проходные
дворы, уводящие далеко, к судьбе,
опознаваемой лишь спустя много
лиц и поступков, после того,
как простишь другим, что не прощаешь
себе, глядя на
незнакомого человека. И молчишь с порога,
потому что уже ничего,
ничего не узнaешь. И только луна,
притворяясь метафорой, понимает,
что никто никуда не приходит просто так,
даже если в запах магнолий
вплетается выдох "О ...".
И ты ищешь папку, на которой давно не тает
иней пыли, копаешься в желтых листах.
И не находишь хотя бы остатка боли,
потому что не узнаёшь ничего.
Сентябрь, 1998
_^_
*
Еще не холодно, хотя уже вот-вот.
И локоть опустив на подоконник,
глядишь в пейзаж (или наоборот).
И, словно буквы из газетных хроник,
толпятся мысли, обгоняя слух,
улавливающий вдали молчанье.
Вечерний луч, как пожилой пастух,
спокойно тени гонит. И ключами
звенят за дверью - не открыть, но лишь
сменить замки, и подобрать, который
удержит крепче, пока вдаль глядишь,
идею дома с каменной опорой.
Пока ты не свободен. Ты пока
вынашиваешь замысел свободы.
И потому к тебе издалека
плывут слова, глотающие годы.
Предвосхищая свойственный душе
порыв, как телу - на застывшем фоне,
запечатлеться в них, в карандаше,
сводящем спазмом влажные ладони;
ты ищешь нечто, что готово не
остаться и не быть, и не зардеться
бессмертьем, наблюдавшим в стороне
преджизненные судороги сердца.
Ты ищешь путь, который позади
длинней желаний. И качаясь между
расщелинами времени, иди,
чтоб обезболить всякую надежду.
И если с некой новой долготы
иль широты, вглядевшись в тот отрезок,
где путаются странные следы,
похожие на сотни мелких фресок,
себя не различишь, и никого,
кто мог бы быть любым твоим движеньем,
обрадуйся. Се значит естество
небытия, не чуткого к рожденьям.
Октябрь, 1998
_^_
|
