Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


     
П
О
И
С
К

Словесность




ЗАЩИТА  РУЖИНА - 2

(отрывок из романа)


От "Дворца профсоюзов" до "Института культуры" путь и неблизкий, и близкий, в общем-то. Зимой, в начале лютоватого декабря, скорее, неблизкий. Трамваи старые, железо на железе, "печки" одно название, за бортом минут тридцать четыре, внутри практически столько же. Ирка, вот как вспомню, чуть слезу не пущу, всё говорила: "Носки шерстяные надень, а то в этом рефрижераторе двух остановок не проедешь..." Действительно, пусть в полусапожках, но на простой носок, через три остановки не метафорически, а чисто физически почувствовал, как ласты стали в трубочку заворачиваться.

Три остановки - это самый центряной центр. Пересечение главной улицы Этого города с ее же началом.

Четвертая остановка - на второй главной улице Этого города. Перед ней трамвай нырнет на бульвар - бывшее дно бывшей речки-вонючки средней ширины, текшей здесь до исторического материализма.

Пятая остановка еще в цивилизованной части города, недалеко от четвертой, как раз напротив здания Управления представителя Президента РФ, построенного в 1990-х годах как образцово-показательный образчик биржи труда, в пору, когда Россия, мягко говоря, державность еще себе не вернула, а Ельцин должности своего представителя на местах раздавал как почетные пенсии, а посему представитель тех лет сидел где-то в подвале центрального кинотеатра...

Шестая остановка уже за пределами цивилизованного мира, но называется "Дендрарий".

Седьмая остановка и за пределами цивилизации и за пределами природы и называется "19-я школа". Впрочем, саму школу рядом не ищите. Многие остановки общественного транспорта в Этом городе называются номерами школ, но школ за данными порядковыми номерами рядом нет. Где они - а черт его знает! Зато рядом есть какие-нибудь пожарные части, школы милиции, конечно, целые пеньки с опятами киосков разных мастей, какие-нибудь хитрые администрации районов или филиалы администраций районов, невдалеке - краснокирпичные вечной кладки оружейные склады, построенные пленными японцами в 1946-ом году и парочка непросыхающих ни летом ни зимой болотец...

Восьмая остановка называется "Индустриальный техникум". Он действительно невдалеке от остановки, там учат, конечно же, почем свет ругаться матом. Причем девчонок - более чем парней, хотя более уже вроде бы дальше некуда...

Девятая остановка называется "По требованию", хотя трамвай тормозит и тогда, когда этого никто и не требует ...

Одиннадцатая остановка называется "Судоверфь" - и это самое загадочное название во всей ономастике города, потому что ни реки, ни судов, ни тем более верфей рядом нет, никогда не было и никогда не будет. Здесь - густо насыщенный район из сорока сороков пятиэтажек, в восемнадцати из них на первых этажах - мебельные магазины, худосочного рынка, конфетной фабрики, старух, бомжей, алкашей-инвалидов, инвалидов-алкашей и злых молодых мамаш, гуляющих без детей. Дорогу здесь нужно переходить очень осторожно и очень-очень быстро: зеленым светофор на широчайшей проезжей части горит от силы секунд пять, а как догорит, "Тойоты" и "Ниссаны" срываются с места очень резво.



И, наконец, двенадцатая остановка называется "Институт культуры".


. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .


Когда-то на месте института культуры стояла пересыльная тюрьма. В ней несколько суток сидел Осип Мандельштам. Пока его не переправили дальше - в пересыльную тюрьму Второй речки города Владивостока, где он и умер. Интересно, а это правда, что Сергей Есенин, еще до годов чисток, повстречал разок Осю Мандельштама на московском Цветном бульваре и прямо так и спросил: "Ну что, еврейская рожа, когда ты закончишь позорить русскую поэзию?" Причем по легенде, Есенин именно в тот раз пьяным не был...

Ружин еще питал маленькую иллюзию покурить, выйдя из вагона, но, мраз уже все кишки вынул - Ружин нырнул в ничем внешне не примечательную коробку института сходу.

Как ни странно, здесь на входе не было никаких "секьюрити" - тупых лбов или стариков в камуфляже, коими переполнены в последние годы входы во все другие высшие учебные заведения Этого города: здесь сидела себе за окошком вахты милая старушка в доисторическом пуховом платке и мило спросила на "вы": "Вы к кому?"

"К ректору!" - сказал я всегдашний свой пароль последних лет и был немедленно пропущен.

В Николае Филипповиче Щербине было явно немало южных кровей. В его остроносом лице прятались какие-то греческие, семитские, татарские, южнорусские корни. Руки - что поразило в нем с первого раза особо - потрясывались. На вид ему было явно больше тех менее чем 60, которых было на самом деле в тот год, что я впервые его увидел.

Миша Гинзбург представлял его мне чуть ранее заочно довольно скупо: "Он тоже из Таджикистана и очень хорошо относился к моему отцу". Что из этого следовало? То, что я тоже из Таджикистана, или то, что Николай Филиппович сейчас относится плохо к папе Миши (Мишин отец был тогда еще жив)? Мне было не важно. Важно было то, что Щербина гарантированно устроит меня в свой вуз - раз Миша сказал, значит так и будет.

Так оно и было.


. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .


Входить в новый институт, выходить на новую работу было, как всегда, тяжеловато... С февраля предстояло вроде бы самое приятное - преподавание у студентов-очников. Но... И здесь "но". Основную нагрузку Ружин получил по русской литературе XX века, а также всей зарубежной - от истоков до наших дней. Такие занятия за всю свою преподскую карьеру Ружин никогда не вел. Прочитать по паре учебников по обеим дисциплинам Ружину труда бы не составило. Но преподавать ведь нужно было литературу - не сопромат! Стало быть, читать и сами тексты произведений. Ружин составил минимальные списки обязательного чтения для студентов и прикинул их на себя. Оказалось, ему нужно было прочесть всё! Каких-нибудь Бунина с Куприным, не говоря уж о Шекспире и Данте, последний раз он читал или перечитывал еще в студенчестве, сейчас ничего не помнил. Чтобы самому подойти к июньским экзаменам во всеоружии, он подсчитал - ему нужно было каждые три дня, не взирая на субботы, воскресенья и желание выпить водки, прочитывать роман или повесть вместе с пьесой... Потом снова взял в руки калькулятор и пересчитал... Нет - каждые два дня!

Все первые полгода 2007-го Ружин вкалывал как раб на галерах...

Потом подумал немного... И всю вторую половину 2007-го он вкалывал точно так же.



А когда же начинать докторскую писать? Кирпич на 350 страниц (лучше 500)? Степень кандидата у меня уже есть, но... Обидное слово-то какое - кандидат... Человек к чему-то предназначенный, но еще не...

Об этих не и нет можно порассуждать. И тогда окажется, что любое отрицание человеческого языка, любые не и нет... отрицают самих себя! В мире действительном отрицаний нет, не и нет нет! Говоря нет, мы просто отказываемся признать какое-то умостроение, суждение, концепцию - только и всего! Вот девушка парню говорит: "Ты меня не любишь!" - ерунда! Она просто говорит о том, что его поведение не соответствует её концепции: как именно он должен себя с ней вести, что дарить, что говорить, какие цветы дарить, как часто душ принимать... "У меня нет автомобиля" - говоря это, я не говорю о действительности, я просто зачеркиваю концепцию, что у всех должен быть автомобиль, а на самом деле - это полная чушь - то, что он у меня должен быть. У меня и так проблем полное горло, еще покупать бабе порося?!.. "Должен", кстати, - связка человеческого установления, а не природного бытия. В действительности никто никому ничего не должен... "У меня нет денег"... А кто сказал, что они должны быть у каждого ежедневно и даже ежесекундно? Когда их нет, это и не важно. Вот когда есть, тогда важно, сколько... "Бога нет"... Чушь какая-то, а не фраза. Прежде чем Бога отрицать, нужно иметь представление о его существовании. И тогда Он есть. Всегда, везде, у всех...

Но, друг мой Ружин, всё-таки слово "кандидат" всю твою логику рушит! "Кандидат" - это недо кто-то. Это тот, кто в принципе может, но еще не и нет...

Вот так-то!


. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .


2008-й год был веселее предыдущего. Ружин впервые в жизни влюбился в студентку, а также впервые в жизни стал проректором.

Дело было так.

Её нельзя было не приметить. В особенности в группе. В ней она была самой симпатичной студенткой, единственной белокурой и почти всегда улыбалась. Ружин, если честно, всегда боялся даже не влюбиться, а просто симпатизировать кому-то из студенток, даже не просто из причин аморальности (что само собой, как можно влюбляться в человека, который в два раза тебя младше!), а просто потому, что тогда бы пришлось крайне облегчать объекту своего внимания постижение его филологий. Её звали Ксения. Кроме натуральной, немного золотистой белокурости, мягких губ и почти всегдашней улыбки, которая резковато, но очень симметрично, красиво выделяла скобки носогубных складок на ее очень правильном лице, а еще и кругловато и упруго надувало два маленьких бугорка под глазами. Глаза - особый случай: то ли она их очень правильно красила, то ли всё дело в природе, но они у нее - такие ровненько миндалевидные - лучились! Вот именно лучились!

Группа была как бы культурологов (как бы - потому что ну какие же настоящие культурологи - книгочеи и философы - в институте искусств?). В целом Ружин эту группу не любил. Она была шумновата и задириста. Но ведь на Ксению нельзя было не обратить внимание! Хочешь не хочешь, Ружин встречи с этой группой ждал, и с каждой встречей все более вдохновлялся. Он читал им зарубежную литературу. И так он был сам по себе свежим адептом этого курса. И так он только что перечел Гете, Байрона, Виктора Гюго, Рабле и лучшее из Шекспира. И так фонтанируя рефлексировал по всему прочитанному налево и направо много и с удовольствием. А при его немного нелогичном, часто парадоксальном, но весьма живом, вытягивающим какие-то спутанные и спрятанные ниточки бытия из больших рулонов текстов мышлении, с тем, что он говорил, всегда можно было спорить (коллеге, не студенту!), но никогда нельзя было сказать, что он говорит скучно. При Ксюше, хотел того Ружин или не хотел, так он еще и становился вдохновенно артистичен. Говорит что-то о "магистральной линии" в пяти великих трагедиях Шекспира. Вдруг - станиславская пауза, вонзит свой взгляд в ту же Ксюшу, станиславская пауза тянется, тинется, до некоторых мурашек, и вдруг как выдаст холодным женским голосом (Михаил Чехов в гробе почешется): " - Принц, у меня от вас есть подношенья. Я б их хотела вам вернуть. - (потом холодным мужским) Какие подношенья, что вы? Я ничего вам не дарил..." Ну и так далее - чуть перевирая классический текст, точнее один из классических переводов, так пронзительно сыграет (только этот глагол уместен) Ружин сцену Офелия плюс Гамлет, когда принц только-только прикинулся сумасшедшим, - как семейную сцену людей, которым самим провидением запрещено было создать семью, и эту мысль самой игрой своей как подчеркнет... Что веришь... А то Ружин спустится в самые пучины славного жанра комедии - в пародию, и как вдарит по наивной вере наивных американцев в собственную исключительность: "Мы ищем рядового Райана, ты рядовой Райан? Ты рядовой Райан?.." - бегает по аудитории и ко всем с этим вопросом пристает...

А тут еще и Ксюша, вполне в духе эмансипированной современности, сама, первая как бы призналась в небезразличии к Ружину. Ружин курил на переменах на правом от входа углу здания института, всегда в одном и том же, самим собой заведённом месте. Иногда студенты его там без труда, коль нужно находили. Так вот подходит как-то Ксения на перемене к Ружину, правда не одна, а со своей лучшей брюнетистой подругой и говорит: "Андрей Васильевич, мы ваши поклонницы..." Нет, представляете, прямо так и сказала: "поклонницы", так что неважно, как бы она свою фразу потом продолжала... Ну, продолжила. Что-то спросила, слово за слово, Ружин обещал дать им пару новейших английских романов почитать. Слово свое потом, конечно, сдержал...

Короче, понеслось. Пусть даже каких-то бурных видимых событий у этого романа и не было, но сам-то он теперь - был!

Апофеозов у этого романа было два.

Осенью, в самом ее конце, в туманном сером ноябре Ружин пригласил Ксению на рок-оперу "Парфюмер" (ректор, конечно, Ружину пару пригласительных дал). Сочинил рок-оперу и давал ее бывший этогородец, теперь москвич, постановка, как и сам роман Зюскинда в России в те годы сильно шумели, в спортивно-концертный комплекс, на устланную ковролином хоккейную коробку, на многорядье трибун под высоченным потолком набилось полгорода... Он сидел с ней рядом и не мог понять своих ощущений. Кроме одного, так вот, оказывается, каким бывает мимолетное счастье... Ну и, конечно, жутким референом в мозгах, в душе, в подсознанье Андрея Васильевича билось, клокотало имя Джулиан Баффин. Да, да - непонятная взбалмошная девчонка, героиня "Черного принца" великой Айрис Мёдрок. Великой не шекспировскими аллюзиями в своем бессмертном творении, не вечной острой темой, зрелый мужчина влюбляется в юное создание, а теми зелеными колготками, в которые Айрис Мёрдок свою героиню нарядила, когда поджигался бикфордов шнур любви... Сейчас Ксения была в кремовом платье и колготках черных... Ну и встретил там, конечно, Ружин знакомых. Бывшего коллегу по Этогородскому радио, мало того - несколько лет в одной камере, то бишь кабинете сидели, - Виталика Приливова. А также вечно грустного (волосы всё так же длинны, мелированы, хвостиком) композитора Диму. Перекинуться с ними парой фраз в антракте, имея рядом молодую красавицу, это, я вам скажу - нечто!.. Отбушевали краски на сцене, спали волны и девятые валы рок-мелодий, многоцентнертной аппаратурой многоцентнертно усиленные. Спустился автор, он же - главной роли исполнитель, к первому ряду партера, обнялся с губернатором... надо уходить... Конечно, Ружин вызвался Ксению проводить. Не меньше трех кварталов. К тому автобусу, что прямо идет до Института культуры, в данном случае - до общежития. " - Что вы, думаете, Андрей Васильевич, мне мама с папой не предлагали квартиру снять, и даже уже сняли, но я человек тусовки, мне надо чтобы круглые сутки вокруг - музыка, люди, мне нравится в общежитии... - Ксения, ну а дальше как, последний курс пролетит со свистом, не заметите. Думаю, вас карьера библиотекаря в родном Комсомольске не устроит? - Конечно. Не знаю, как дальше будет, но сейчас я хочу дальше - в Москву или Петербург, и чтобы работа была связана с поездками за границу. Мне кажется, самое интересное - мир посмотреть. - А языки как? Какие учите? - Английский и французский. Опять же не знаю, что из этого выйдет, я недавно очень серьезно языками занялась. - Ну, дай Бог, дай Бог..."

Ну а второй апофеоз сего романа был холоднющей зимой, когда Ружин уговорил Ксению сходить на радио на передачу своей старинной знакомой и коллеги Ирины Батраченко. Программа была нечто вроде дама говорит с дамой о дамах. Подразумевалось, что гостьи чем-то необычны. В данном случае Ружин предложил Батраченко просто разыграть типичное представление о симпатичных блондинках, как о глупеньких существах, ну и порезвиться на противоходе. Так в общем-то и получилось. Ксюша в студии старательно и нескучно рассказывала о своих многочисленных интересах, особенно подчеркивая политику. Ружин слушал и удивлялся. Он уже немало с ней общался, может, забыл мельком брошенную ему как-то информацию, а может, и впервые слышал, но Ксения оказывается уже второй год входила в какую-то молодежную политическую тусовку при местном... - чуть не сказал "обкоме"... Но главное не это, апофеоз не в этом... перед эфиром, несколько раз, настойчиво Ружин предлагал после эфира проводить ее домой. Передача, прямой эфир закончится около десяти вечера - время отнюдь не детское. Но сам-то, конечно, задумал нечто большее, чем проводить. В чем-то признаться. Что-то такое сказать. Нет не признаться в любви, нет, до этого Ружин бы не дошел. Да и не было никакой любви, а врать по-крупному Ружин не умел... В чем тогда признаться? А Ружин до сих пор не знает. В чем-то. Но... Так же настойчиво и с нажимом, как он предлагал ее после эфира проводить, она твердо и бескомпромиссно ему отказывала. Отказала. Конечно, о каком-то таком предстоящем монологе Ружина догадывалась. И его в зародыше перечеркнула...

Вот, собственно и весь роман.

И ты, дорогой читатель, конечно, праве меня спросить: и это всё?! И так долго ты, автор, об этой Ксюше рассказывал. Зачем? О чем? Что здесь такого? Ни тебе разборок с внезапно нагрянувшим разгневанным отцом юной леди, ни драки Ружина с ее парнем, ни самого парня и отца, ни какой-нибудь малюсенькой постельной сценки, ни хотя бы мелодрамы прогулки у реки под закат, внезапный, как порыв ветра поцелуй и слова: "И больше ничего и никогда".

Да тут же нет ничего! Вообще ничего!

Да как тебе сказать, дорогой читатель... Придумывать я умею. Если ты первый роман читал, наверное, знаешь, я там нафантазировал целый параллельный основному сюжету боевик: якобы Ружину предложили богатого дружка убить, и Ружин согласился... И здесь я бы мог, конечно, мог, сюжетец с хлесткими хлыста щелчками придумать, чтобы и мои и твои звери по арене попрыгали. И постельные сцены мог бы придумать, нет проблем, и разгневанного отца мог сочинить, и парня - хотите, драчливо безбашенного, хотите, наоборот, суицидального Пьеро, - без проблем... Мог хотя бы их в романтическое путешествие отправить, напичканное такими милыми детальками, платочками, книжками, салатиками в кафе и прочее, когда они друг друга и сам мир получше узнаю?т, я не знаю, в Благовещенск можно было бы их отправить. На поезде. Или в Читу. На самолете...

Не захотел. Ни того, ни того, ни того. Всё здесь - почти так, как оно и было... В кои-то веки вот о чем подумалось. Жизнь - она из крутых сюжетов совсем мало состоит. Ничтожно мало. А в основном, процентов на девяносто девять из такого очень спокойного. И тонкого. И - невысказанного...

Ну да ладно. О Ксюше еще не всё. Будут там чуть дальше эсэмэски. И жена их прочитает. Будет. Потерпи читатель...



Проректором я стал, конечно же, не в силу каких-то особых заслуг и административных талантов, а просто потому что так решил Николай Филиппович Щербина. Если еще точнее указывать причины назначения, то они почти полностью и целиком лежали на Веронике Павловне. В свое время Щербина сделал на нее определенную ставку - отправил в докторантуру в питерский институт искусств и культуры, и не прогадал. Ровно через три года, как и положено, она защитила докторскую диссертацию (неужели по библиотековедению? - спросите вы, - да, отвечу я вам, в нашей странной стране искусство носить книжки со стеллажей нетерпеливым читателям много-много лет считается гуманитарной наукой; правда, защитившиеся на эту тему грустно носят звание кандидата или доктора педагогических наук, ибо в нашей стране педагогика - это всё то, что не попало в исконные гуманитарные науки типа философии, филологии, истории...). Потом чуть ли не под нее в ЭГИИК был открыт пост проректора по научной работе, ибо - пусть в единственном числе - но доктор наук в институте уже был. Дальше она даже организовала ежегодную научно-практическую конференцию. Догадайтесь по какой отрасли науки? Не поверите! По библиотековедению. И теперь ежегодно в ЭГИИК собирались специалисты, решающие актуальные проблемы, когда быстро, а когда медленно необходимо носить книжки со стеллажей нетерпеливым читателям.

Но в последнее время с Вероникой Павловной случился кризис. То ли жанра. То ли весьма и весьма постбальзаковского, то бишь зрелого дамского возраста. Ладно бы она на своей должности просто ровным счетом ничего не делала (я разгадал-таки загадку ее полусуточного сидения на работе - она в своем проректорском кабинете решала задачи кафедры библиотековедения, ибо, естественно, была еще и ее заведующей, а также писала лекции курсов повышения квалификации для библиотекарей могучей Этогородской области, с коими выезжала ежемесячно, а то и по два раза в месяц), но она еще и стала подозрительно регулярно, то есть вообще без исключений, возражать ректору на каждом из ежемесячных заседаний ученого совета и еженедельных ректората. То есть скажет Николай Филиппович во вступительной речи на очередном заседании ученого совета "белое", Вероника Павловна, заметим, не поднимая руки и не дождавшись окончания ректорского слова, скажет "черное". Скажет Николай Филиппович, открывая очередной ректорат, "черное", Вероника Павловна тут же, не вставая с места, скажет "белое".

Долго терпел Николай Филиппович, но вот осенью 2008-го Веронику Павловну на должность проректора по научной работе не переназначил, а назначил на эту синекуру своего почти земляка, и вообще, кажется, неглупого парня Андрея Ружина.



Как только ректор вызвал меня и объявил о своем решении ("Вступишь в должность завтра же!"), я сильно испугался и позвонил маме. Так и так говорю, я таким большим начальником никогда не был, что мне делать-то? Ничего резкого не делай, ответствовала мама из мудрого древнего Великого Новгорода. Поначалу аккуратно выполняй всё, что ректор велит, а главное - присматривайся, ко всему присматривайся... Съездил я и к Мише Гинзбургу. "Ты, - говорит, - сразу же издай какое-нибудь весьма нейтральное, но умное распоряжение. Просто для того, чтобы видели, что ты пришел. Ну и сходи к Филиппычу и спроси, сколько денег в год он на науку дает. Так чтобы только на науку. - Боюсь, что только на науку ничего не даст. Откуда возьмет-то? - Ну не даст, тем и лучше. Сиди хотя бы полдня в кабинете и докторскую пиши".

Кабинет был хороший. Не очень большой, но просторный. Из окна - деревья скверика перед институтом, потом уже - проспект с его машинами. Первым из студентов в кабинет вошел Руслан Сафин. Из музыкантов самый смышленый (а так вообще музыкант и интеллект - вещи несовместные, у музыкантов все мозги на запоминание нот и сольфеджий уходят). "Вас можно поздравить с изменением социального статуса? - Статус изменился, не спорю. Поздравлять или нет, не знаю". Второй зашла Ксения. Сразу подлетела к окну. "Андрей Васильевич, смотрите, какое крепкое дерево и совсем рядом! Если пожар, можно сразу прыгнуть на это дерево и по нему спуститься..."

Пожар будет. Это она как в воду глядела...




© Олег Копытов, 2015-2024.
© Сетевая Словесность, публикация, 2015-2024.




Словесность