У моря шепот Бога
Слышнее, чем в местах
Иных - и Нильса Бора
Охватывает страх...
Он на песок присядет,
А полчаса пройдет -
Он с дикими гусями
Отправится в полет.
Несите Нильса, гуси,
К Великой старой скво,
К морщинистой бабусе -
Праматери всего.
Испачканная сажей,
Всея Земли вдова,
Она ему расскажет
Строенье вещества,
Истопит баньку жарко,
Предложит сто услад,
И объяснит про кварки
И ядерный распад...
Заснуть под это пенье,
И видеть дивный сон -
Но сердце, как пропеллер,
Унять не в силах он.
Едва глаза закроет -
И чудится ему:
Идут солдаты строем
В египетскую тьму,
В довременное пламя,
В какой-то адский рай
Идут они цепями
Гусиных белых стай...
Несите Нильса Бора
Назад, в родимый дом,
Где Копенгаген скоро
Заблещет под крылом...
Пробраться осторожно
К себе, и обувь снять...
Спи, ядерный художник.
Не все ж тебе - не спать.
Начинай. Мне уже не осилить четвертой октавы.
Мне и так эта дудочка жизнь сократила на треть.
Как узоры на глине, на склоне белеют отары.
Я бы умер давно, да они не дают умереть.
Каждый день, просыпаясь, не мог восхищенного вздоха
Удержать, замерев - и доныне, увы, не могу...
А всего-то, всего-то, казалось бы - сепия, охра
Да зеленый листок на недолгом январском снегу.
Сядь на старый диван, продырявленный пулями моли,
Нацеди мне чайку, да вчерашнюю почту проверь...
Черта с два напишу потрясенное бурное море -
Так и буду скупою слезой разбавлять акварель.
В желтых пальцах сжимая осколок забытого Крыма,
Чепуху, сувенир, безделушку десятых годов,
Так и буду валяться на старом буфете - открыткой,
Обедневший потомок былых генуэзских родов,
Что, тетрадь открывая, фиксирует ветер, погоду,
И валютные курсы, и все, что еще предстоит
У Эвксинского Понта, где волосы слиплись от пота
Возле старого порта - дремотного входа в Аид.
В гуще тянутых проволок
Цвета золота ржавого,
Средь трамвайного, колкого,
Хамоватого, жадного -
Шебуршится бессонницей,
Предвещанием осыпи,
Червоточина голоса
В спелом яблоке осени.
За трамвайные сумерки,
Оправдавши примету, я
Заплачу неуклюжею,
Бестолковой монетою:
Позвоночною мелочью,
Старой шуткою плоскою,
Нибелунгами, мелосом,
Той же осенью, осенью...
Время ходит опасливо,
Послевкусием мается
От прошедшего августа,
От индейского мaиса,
Отключает от узкого,
От привычного, милого,
И - выходит на "Улице
Генерала Панфилова".
И уже - мимо времени,
Мимо боли и участи,
Подражая кружению
Опадающей сущности,
Подражая крушению
Полуночного транспорта,
Видеть в окнах - мишенью - нимб,
И - свое отражение,
Напоследок и наскоро...
Бумажный змей исчез, покинув теплый дом.
Обрывок бечевы. Становится темнее.
Идут его искать - с фонариком и сном,
С горячим молоком, с баранками на шее,
И юная звезда, упав с небес ночных,
Мерцает светляком среди воды проточной.
Калитки старых дач, и кофе на двоих -
Прибежище любви и неги непорочной.
Каким тебя огнем сманить на берег тот?
Каким зеленым сном тебя увлечь, зазнайку?
И будет, как всегда, мяукать серый кот,
Без устали ища ушедшую хозяйку.
Вернуться в этот день, зернистый, как творог,
Журчащий, как вода среди камней привычных...
Я - улетевший змей. Я в небесах продрог
От белых облаков - от стражей приграничных.
По утрам купаю губы в шоколаде я,
Сном и трубкой провожаю корабли...
Это - вечность. Это - Новая Голландия.
(Ибо старую искали - не нашли).
Это - капли набухают, труса празднуя.
Это - дети копошатся и пищат.
Это - жизнь моя, сырая и напрасная,
Из покрытого смолою кирпича.
Бомбардир и господин соседней дворницкой
Поздним вечером сойдутся в домино -
И хрустит под их ударами, и морщится
Просмоленное, тугое полотно -
Парус, держащий наш мир, кредит доверия...
Жмет, зараза, но привычен, как сапог,
Как ближайшая подвальная остерия,
Где в себе я адмирала превозмог:
Нынче нам, отставникам, не к месту чваниться,
Кружкой по столу стучать, и лезть к огню...
Принимай же меня, Новая Голландия.
Наливай же мне, мин херц, еще одну.
По каналам, по задворочкам коломенским
Понесет нас, по темнеющим полям...
Надо, надо отдохнуть, и успокоиться,
И довериться воздушным кораблям.
Сергей Слепухин: "Как ты там, Санёк?"[Памяти трёх Александров: Павлова, Петрушкина, Брятова. / Имя "Александр" вызывает ощущение чего-то красивого, величественного, мужественного...]Владимир Кречетов: Откуда ноги растут[...Вот так какие-то, на первый взгляд, незначительные события, даже, может быть, вполне дурацкие, способны повлиять на нашу судьбу.]Виктор Хатеновский: В прифронтовых изгибах[Прокарантинив жизнь в Электростали, / С больной душой рассорившись, давно / Вы обо мне - и думать перестали... / Вы, дверь закрыв, захлопнули окно...]Сергей Кривонос: И тихо светит мамино окошко...[Я в мысли погружался, как в трясину, / Я возвращал былые озаренья. / Мои печали все отголосили, / Воскресли все мои стихотворенья...]Бат Ноах: Бескрылое точка ком[Я всё шепчу: "сойду-ка я с ума"; / Об Небо бьётся, стать тревожась ближе, / Себя предчувствуя - ты посмотри! - наша зима / Красными лапками по мокрой...]Алексей Смирнов: Внутренние резервы: и Зимняя притча: Два рассказа[Стекло изрядно замерзло, и бородатая рожа обозначилась фрагментарно. Она качалась, заключенная то ли в бороду, то ли в маску. Дед Мороз махал рукавицами...]Катерина Груздева-Трамич: Слово ветерану труда, дочери "вольного доктора"[Пора написать хоть что-нибудь, что знаю о предках, а то не будет меня, и след совсем затеряется. И знаю-то я очень мало...]Андрей Бикетов: О своем, о женщинах, о судьбах[Тебя нежно трогает под лампой ночной неон, / И ветер стальной, неспешный несет спасенье, / Не выходи после двенадцати на балкон - / Там тени!]Леонид Яковлев: Бог не подвинется[жизнь на этой планете смертельно опасна / впрочем неудивительно / ведь создана тем кто вражду положил / и прахом питаться рекомендовал]Марк Шехтман: Адам и Ева в Аду[Душа как первый снег, как недотрога, / Как девушка, пришедшая во тьму, - / Такая, что захочется быть богом / И рядом засветиться самому...]
