Словесность

[ Оглавление ]







КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность



        ЖЁЛТЫЙ  ДОМ

        Драма в шести действиях


          Действующие лица:

          Пушкин
          Лермонтов
          Блок
          Пастернак
          Цветаева
          Мандельштам
          Есенин
          Маяковский
          Бродский
          Евтушенко

          Главврач
          Старшая медсестра Вероника-Мария-Натали
          Санитары



          Действие первое.


          Пушкин один в больничной палате.

          И я опять влюблён, о дивный боже!
          Я разум потерял, когда она
          Нагнулась, чтоб поднять червонец с пола.
          (Замечу, что червонец этот я
          Из своего кармана на пол кинул).
          Не я один, здесь все сошли с ума,
          Впадают в рукоблудие на это имя -
          Вероника-Мария-Натали.
          Какое время, право, для стихов!
          Я их пишу пока ещё украдкой,
          Хотя сказал, что с ними завязал,
          Ну, то есть завязал писать стихи. -
          Лета, обязывают, знаете ли, к прозе...

          Входит Блок.

          На ужин, как обычно, макароны.
          Я здесь дойду - свихнусь и отощаю,
          Без мяса и парного молока.
          Я слышал, что главврач эксперименты
          На нас втихую, нехороший, ставит,
          Что хочет нас со света, сука, сжить.

          Пушкин.

          Ты всё о суетном, земном... как, право, скучно
          Всё это слышать от тебя, мой Александр.

          Блок.

          О чём же мне ещё, ты сам ведь знаешь,
          Что повариха каждый день домой
          Уносит по две сумки с колбасою.
          А колбаса (я так её люблю),
          Должна принадлежать народным массам.

          Пушкин.

          Оставьте, граф. Ведь всё это пустое -
          Низы стенают, а верхи жируют,
          Так было, будет, и придумано не нами,
          И нам это сменить не по плечу.
          Что я могу? - Лишь написать стишок
          На удивление грядущим поколеньям,
          О главвраче, - мерзавце и тиране...
          Всё это категории земные...
          Да и стихов уже я не пишу...
          Ты мне скажи, дежурит ли сегодня
          Вероника-Мария-Натали?

          Блок (услышав это имя, меняется в лице)

          О, нимфа, фея, праздная наяда!
          Я ждал всю жизнь, поверь, лишь встречи с ней,
          И называл её в своих стихах
          Прекрасной незнакомкой, и не думал
          Что встречу я когда-нибудь её
          На грешной и истоптанной земле
          Ногами неизвестного солдата.

          Пушкин.

          Так что, - она дежурит?

          Блок.

          Да, сегодня.
          Я попытаюсь ей прочесть поэму
          Про революцию.
          Сегодня написал,
          И сразу же воскликнул - "Гениально!"
          Поверь мне на слово, что так оно и есть.

          Пушкин.

          Прочти же мне, мой друг, свою Поэму.

          Блок.

          Там, значит, про Христа.

          Пушкин.

          Христа распятого?

          Блок.

          Ну про него конечно, как иначе
          Ещё про революцию писать?

          Пушкин.

          Я что-то не пойму...

          Блок.

          Я тоже не пойму, но то не важно,
          Там есть, поверь, прекрасные места...
          Послушай: "Ночь. Фонарь. Аптека"... Вот...

          Пушкин

          На первый взгляд и, правда, гениально.

          Блок.

          Ты думал я горбатого леплю?
          Ещё там есть такой момент: шагает
          Владыка наш небесный впереди
          Народных масс, - как знамя, в авангарде...

          Пушкин.

          Я думаю, отныне ты есть классик.

          Дверь в палату открывается, входит Лермонтов.

          Лермонтов.

          Опять на ужин были макароны, -
          Я скоро говорить по-итальянски
          Начну с такою пищей без акцента.
          Что стоит им труда немного мяса
          Или хотя бы сыра положить,
          В мою тарелку... как никак я - флагман
          Литературы русской

          (Видит Пушкина)

          Конечно, после Вас... (делает что-то типа реверанса).

          Пушкин.

          Мне наплевать, кто более достоин
          Из нас носить название поэта.
          Поверь мне Миша, дело не в чинах,
          И не в посмертной славе, даже если
          Тебе поставят памятников тыщу,
          А мне лишь пару-тройку в захолустье.

          (в сторону)

          Надеюсь, что иначе
          Всё будет... ведь давно уже известно,
          Всем морякам
          И знает каждый слесарь,
          Что флагман - это Пушкин... то есть - я...

          Лермонтов.

          Да, да, ты прав... всё дело не в чинах...
          Хотя иной мне раз совсем обидно,
          За нас, поэтов - (господи прости)...
          Мы пишем, изнуряя дух, эпохам,
          А что взамен, позвольте вас спросить? -
          Тарелка макаронов, и без мяса...

          Пушкин.

          Ты сам себе такую вечность выбрал,
          Судьбу такую сам себе избрал,
          Поэтому прими её без страха,
          И не ропщи на главврача и бога...
          Они получат каждый по заслугам,
          В конце времён...

          Лермонтов.

          Скорей бы уж конец...

          Пушкин.

          Скажи, что нового творится в нашем мире?
          Как молодёжь - Есенин, Маяковский?
          Что Мандельштам, Цветаева и Бродский?
          Горят огнём, пронзая словом сферы?
          Или забыв о духе и призванье
          Играют в дурака на щелбаны?

          Лермонтов.

          Они сегодня все придут к тебе за лестью,
          Читать свои сонеты будут грустно,
          Ручонками тряся и подвывая,
          Глотая воздух из последних сил...
          А Бродский не придёт...
          Он проиграл свои штаны с рубахой
          Есенину, теперь сидит в палате,
          Укутавшись дырявой простынёй,
          И пишет письма Постуму в Женеву.
          А что до новостей - так ты сам знаешь -
          Все влюблены последнею любовью
          В Веронику-Марию-Натали.

          Пушкин.

          Ну что ж... все влюблены любовью...
          Любовь прекрасна, даже без причины.
          И я, бывало, был порой влюблён
          В какую-нибудь глупую пустышку...
          Бывало так - покажет дева ножку,
          Всего лишь щиколотку и не более того,
          А я уже пишу стихи, страдаю,
          Ночей не сплю, всем телом повторяя
          На простыне, зажав меж ног подушку,
          Как зеркало безумное черты
          Возлюбленной...

          Лермонтов.

          Да - страсть она не спросит,
          Ей всё равно кто ты - Блок или Пушкин,
          Придёт и оглоушит по башке
          Тяжёлою дубиной... я ведь тоже
          Признаться стыдно, но повёлся я... повёлся...
          Как отрок неразумный, как пацан
          Не нюхавший ни разу кокаина...

          Пушкин.

          И ты...

          Лермонтов.

          И я...

          Пушкин.

          Ну что ж... она
          Действительно достойна званья музы.
          Признаться, я и сам бы согрешил
          С ней в ординаторской, иль в кабинете
          У главврача...

          Лермонтов.

          У самого?

          Пушкин.

          Естественно. И прямо на столе,
          Где он обычно пишет
          Свои указы.

          Лермонтов.

          Да, это был бы подвиг
          Достойный звания великого поэта.

          Пушкин.

          Мечты мой друг, мечты...
          Во первых - я уж стар
          Для этих гладиаторских баталий.
          А во вторых - боюсь, что, вдруг, не даст. -
          Как мне тогда в глаза смотреть потомкам?

          Лермонтов.

          Да... уж потомки, верно, не простят...

          Пушкин.

          Сыграем, может, в карты?

          Лермонтов.

          На раздевание?

          Пушкин.

          С тобой какой мне прок играть на раздеванье?
          С Цветаевой, пожалуй бы, сыграл...
          Хотя, как знать - чего я там не видел.
          Давай сыграем, лучше, на желанье. -
          Кто проиграет, тот залезет под кровать,
          И под кроватью будет кукарекать,
          Пока не созовёт всех санитаров.

          Лермонтов.

          Так можно в отделение для буйных
          Попасть. Слишком опасно.
          Давай сыграем лучше на стихи. -
          Кто проиграет, отдаёт свой стих
          И авторское право на него
          Тому, кто выиграл. Но туфту не гнать.

          Пушкин.

          Считай, договорились.

          Блок.

          И на меня, пожалуй, раздавайте.

          (Садятся за стол, играют в карты)



          Действие второе.


          В курилке Мандельштам, Маяковский, Пастернак, Есенин.

          Маяковский.

          Что, пацаны, сегодня мы читаем
          Свои труды бессмертные... не страшно?
          Признайтесь, что очко, поди, играет...

          Мандельштам.

          Играет. Ведь на то оно и есть,
          Чтобы играть.

          Есенин.

          А мне не страшно. Я знаю сам
          Без этих бакенбардов свою цену.

          Пастернак.

          Я согласен.
          Что он бы ни сказал,
          Меня он не собьёт с пути прямого
          Ни критикой, ни даже похвалою.
          По сути, кто он?
          Мы сейчас
          Намного пишем круче и сложнее,
          Чем пишет он. Конечно, принимаю
          Его заслуги, так сказать, перед отчизной,
          Но нам он, если честно, не судья.

          Мандельштам.

          Ты забываешь,
          Что если бы не он, тогда б и нас
          Как таковых бы не было в природе.
          Кто дал всему, скажи мне, направленье?
          Кто запустил весь этот механизм
          Поэтики высокой и простой
          Одновременно? И, в конце концов,
          Кто написал, позволь спросить мне,
          Дон Жуана?

          Пастернак.

          Что, разве он?

          Мандельштам.

          А кто ещё тогда?

          Пастернак.

          А мне всегда казалось,
          Что Гёте или, уж на крайний случай,
          Вольтер.

          Мандельштам.

          Ты удивил меня - такое и не знать!

          Маяковский (говорит в сторону Есенина)

          Да, здесь спор интеллектуалов...

          Есенин.

          Всегда полезно что-то новое узнать,
          За это и люблю потусоваться
          Со сложными такими пацанами.

          Пастернак (в сторону Мандельштама)

          Ну ладно, убедил.
          А что, за водкою, гонца послали?

          Маяковский.

          Да, Евтушенко должен принести.

          Пастернак.

          Я не терплю его.

          Маяковский.

          Да ладно, что тебе? Нормальный парень...
          Хотя, конечно, подхалим и льстец,
          Всё пишет оды главврачу, но в этом
          Есть преимущества, его ведь выпускают
          За территорию стационара...
          Если бы не он
          Тогда бы кто, скажи мне,
          Бегал бы за водкой?

          Пастернак.

          Да, нас не выпускают.
          И сколько это может продолжаться?
          Сидим здесь, как в сырой темнице узник, -
          Ни новых лиц, ни за окном пейзажей,
          Ни женской, так сказать позвольте, ласки.

          Маяковский.

          Марина клеилась к тебе намедни.

          Пастернак.

          Ты ж знаешь, что другая
          Надрезом кровоточит в моём сердце.

          Маяковский.

          Вероника-Мария-Натали?

          Пастернак.

          Она.

          Маяковский (про себя)

          Здесь все сошли с ума.
          ...И я отнюдь не исключение из правил...

          Открывается дверь, в курилку входит Евтушенко.

          Есенин.

          Ну что, принёс?

          Евтушенко.

          Принёс.

          Есенин.

          Давай её сюда на стол скорее,
          Душа моя тоскует без неё,
          Как раненая птица в душном небе.

          Евтушенко достаёт бутылку водки из запазухи и ставит на стол.

          Пастернак.

          А закусить-то нечем...

          Есенин.

          Занюхай по старинке рукавом. -
          Вот тоже мне, интеллигент нашёлся.
          Как ты далёк безмерно от народа!

          Мандельштам.

          Марину позовём?

          Маяковский.

          Да ну её.
          Напьётся, будет льнуть, любви просить. -
          А где нам взять любви такую кучу?

          Есенин тем временем достаёт стаканы, открывает бутылку, начинает разливать.

          Мандельштам.

          Всё время ты неровно разливаешь,
          Опять себе на пару пальцев больше
          Налил чем остальным.

          Маяковский.

          На пару пальцев будет он пьянее.
          А напиваться нам никак нельзя,
          Лишь по чуть-чуть сегодня можем выпить,
          Для храбрости... хотя я не из робких
          Но выпью тоже... только бы главврач
          Нас не застукал бы за этим делом.

          Есенин (к Евтушенко)

          Иди, постой за дверью на атасе.
          Коль санитара, иль врача увидишь - кашляй.

          Евтушенко не успеет открыть дверь, чтобы выйти, как входит Цветаева.

          Цветаева.

          Вы пьёте? Без меня?

          Маяковский.

          Хотели только
          Мы за тобой послать,
          А ты уж здесь.

          Есенин.

          Да, да, хотели...
          Но раз пришла, тогда прошу к столу.

          Наливает и ей, все чокаются, выпивают, некоторое время молчат.

          Пастернак.

          Как трудно после первой отдышаться...
          Так трудно отдышаться было мне
          Лишь после первой женщины своей.

          Мандельштам.

          А кто она была?

          Пастернак.

          Она была прекрасна.
          Работала в киоске, продавала
          Газеты и журналы. Каждый день
          Я покупал "вечёрку" у неё,
          А иногда и по два раза, чтоб увидеть
          Её черты волшебные и бюст,
          Колышущийся в такт её дыханью...
          На третий год я с ней заговорил,
          Ещё через полгода
          Я проводил её уже до дома,
          И всё пошло затем словно по маслу.
          Два года с ней мы только целовались,
          Черту запретную почти не преступая,
          Ну а потом, на подмосковной даче
          Она мне отдалась... Всё как-то вдруг
          Случилось, покачнулось, полетело,
          Был звон в ушах, она кричала что-то,
          И ветер дачу старую качал...

          Мандельштам.

          А что потом? Чем расскажи,
          Закончилось всё это?

          Пастернак.

          Её призвал Господь.
          В гробу она была ещё прекрасней,
          Чем в жизни.
          Смерть ей шла к лицу,
          Как никому другому.

          Мандельштам.

          Да, печально.

          Пастернак.

          Ещё четыре года
          Затем страдал я, как великий Гамлет, -
          Не мог ни есть, ни спать,
          Ни танцевать в присядку гопака
          В компании подвыпивших гетер.
          Я даже прекратил плевать с балкона
          На головы прохожих... я лежал
          Лицом к стене все эти восемь лет,
          И плакал сердобольными слезами, -
          Но слёзы кончились, тогда я плакал кровью,
          В конце концов, закончилась и кровь.

          Мандельштам.

          И что тебя вернуло в лоно жизни?

          Пастернак.

          Жилищно-коммунальное хозяйство.
          Все эти годы не платил счетов я,
          И вот однажды лютою зимой,
          Когда от стужи замерзают птицы
          В полёте своём дерзком и последнем,
          И падают на землю с грустным стуком,
          Мне отключили в доме отопленье.
          Вот тут-то я ожил... развёл костёр
          Из пианино фирмы "Страдивари",
          Посередине комнаты своей,
          И, сидя у костра, всё грелся, грелся,
          Пока вдруг моё сердце не забилось
          В приятном ритме песни "Чунга-чанга".

          Я понял, что любовь моя прошла,
          Мне сделалось легко и невесомо,
          Как космонавту на орбите дальней.

          Цветаева.

          Ничто не вечно.

          Пастернак.

          Я думал, что моя любовь сильней
          Чем смерть, однако, я ошибся.
          И вот теперь совсем другая снится
          Мне долгими тревожными ночами, -
          То в платье бальном, то совсем без платья,
          Вероника-Мария Натали
          Мне снится каждый раз, я просыпаюсь
          В ознобе и с эрекцией могучей,
          Как будто я какой-нибудь мужик,
          А не поэт серебряного века.

          Есенин.

          А мужика не трожь.
          На мужике и держится Россия,
          На этом вечном лохе и рабе.

          Маяковский (смотрит на часы)

          Пора уж нам идти.

          Пастернак.

          Уже?
          Как водка зацепила,
          Излил я здесь всю душу перед вами.
          Так, словно станцевал стриптиз...

          Есенин.

          Прими аплодисменты. (хлопает)
          Ну что ж, пойдём.

          Маяковский.

          Пойдём, благословясь. (крестится)

          Все встают, выходят из курилки.



          Действие третье.


          В палате Пушкин, Лермонтов, Блок.

          Пушкин.

          Сейчас уже придут. Как я смотрюсь?
          Не лучше было б фрак одеть сегодня?

          Лермонтов.

          А где возьмёшь ты фрак?
          Будь счастлив, дорогой мой, и пижаме.

          Пушкин.

          Чёрт, этот прыщ не к месту соскочил.
          Не будет ли взаймы немного пудры?

          Лермонтов.

          Какая пудра! Ты б ещё спросил
          Лак для волос и булочку с икрою.

          Блок.

          Икры бы я поел.
          Быть может, принесут
          Они икры нам в качестве презента?

          Лермонтов.

          Конечно, принесут.
          Огромный тазик с надписью "для Блока".

          Пушкин (смотрясь в зеркало)

          Ну, вроде, ничего.
          Орлиный взгляд и благородный профиль,
          Такой и должен быть
          У гения отечественной мысли.
          Так, дайте мне сигару,
          Я закурю сейчас вот в этом кресле,
          Откинув голову, взгляд в поток вперяя,
          Как будто там, на этом потолке
          Написана великая поэма.
          Они зайдут, увидят, обомлеют,
          Величием моим поражены.
          Так дайте мне сигару поскорее!

          Блок.

          Сигар в помине нет и не было. Могу лишь
          Я самокрутку предложить, табак хороший,
          Как надо глотку продирает, до кости.
          И если завернуть её потолще,
          То с расстояния сойдёт и за сигару.

          Пушкин.

          Так заверни же, чёрт тебя возьми!

          Блок заворачивает самокрутку, Пушкин садится в кресло, дверь открывается, входят Маяковский, Есенин, Мандельштам, Пастернак, Цветаева. Блок отдаёт Пушкину самокрутку, Пушкин прикуривает, возводит глаза к потолку, выдыхает дым в потолок.

          Маяковский. (в сторону)

          Он курит настоящие сигары!
          Должно быть только-только из Гаваны
          Ему их привезли по спец. заказу.

          Пушкин.

          Оглядывает лениво вошедших, делает едва заметный кивок, жестом показывает, чтоб проходили.

          Рассаживайтесь где кому удобней,
          (Как трудно фразу первую сказать).
          Что в королевстве нашем происходит?

          Маяковский.

          Всё так же... то же... те же люди
          Стоят у власти... не тиран, так вор на троне,
          Ещё есть вариант - марионетка,
          В руках дельцов, разъевших свои морды,
          И мрёт народ под тяжкой кабалой,
          Не ведая свободы, хлеба, зрелищ...

          Блок (в сторону)

          Икры не принесли.

          Пушкин.

          Ну, всё не так, наверное, и плохо,
          Раз есть ещё поэты на Руси,
          Чей дух не умер и стремится в вечность,
          Презрев чины и деньги, и удобства,
          И всякие другие развлеченья...
          Кто сам себя на каторгу отправил,
          Сизифов труд кто сам себе на шею
          Взвалил, и жжёт глаголом
          Свои тетради в клеточку, надеясь,
          Что где-нибудь ему за всё воздастся,
          А если не воздастся, что с того?
          Он был поэт, он верил в звуки лиры,
          И в красоту, что мир должна спасти,
          За это он и голову сложил
          В кустах, как это говорится... Я бы ставил
          По всей России памятники им,
          Вот этим неизвестным, но поэтам,
          Которые за рифмою в погоне
          Ни мать не пожалеют, ни отца...
          ...Что я хотел сказать-то?

          Маяковский.

          Про памятник Вы что-то говорили,
          Который должен повсеместно возвеличить
          Могилу неизвестного поэта.

          Пушкин.

          Вот-вот. И неизвестному поэту
          По памятнику каждому поставим,
          И я уверен, что тропа не зарастёт,
          И люди будут толпами стремится
          С цветами, транспарантами в руках,
          К сему монументальному творенью...
          Ну, что, начнём-с?
          Кто первый прочитает
          Свой стих?
          Кто не боится
          Суда сурового и дружелюбного намёка
          О том, что его стих не совершенен,
          Как мог бы быть... Так кто начнёт?

          Маяковский.

          Наверно предоставим
          Мы это право женщине.
          Марина, начинай.

          Цветаева встаёт со стула, выходит на середину комнаты, делает глубокий вдох, закатывает глаза, и начинает читать.

          Мне нравится теперь, что Вы - больны,
          Что с Вами мы лежим в одной больнице,
          Что крыльями суровыми звеня,
          Над нами низко пролетают птицы.

          Мне нравятся дремучие слова,
          Что Вы шептали мне в одном сарае.
          Мне в губы нравится свирепо целовать,
          Мне нравится, что крышу так срывает.

          Мне нравится, что я, отбросив стыд
          Стою пред вами жаркой, русской печкой.
          Мне нравится, что ноги, как мосты
          Разводятся от Ваших слов беспечных.

          Пауза.

          Пушкин. Кивает головой.

          Признаться думал,
          Что много слабже будет, удивили.
          Особенно вот это место хорошо, -
          Про крышу, про сарай, да и про ноги
          Неплохо. И ещё про печку.
          Ну что ж, свирепо Вы
          Так пишите, свирепо...

          Блок. Кивает головой в знак согласия.

          Пушкин.

          Кто следующий?

          Маяковский.

          Серёжа, теперь ты.

          В центр комнаты встаёт Есенин, наклоняет немного вбок голову, начинает читать.

          Хороша была Танюша,
          Краше девки не сыскать,
          Сам главврач бы был не против
          Затащить её в кровать.

          Но любви разве прикажешь?
          Таня, ёшкин кот, едрыть,
          Полюбила санитара,
          Чтоб детей ему родить.

          А главврач налился злобой,
          И, нисколько не солгу,
          Он решил Татьяну нашу,
          Посадить, да на иглу.

          Не кукушки загрустили -
          Плачет Танина родня.
          Таня без иглы не может,
          Не прожить уже ни дня.

          Ах вы юлюшки вы юли,
          Слёзы капают ручьём...
          И теперь за дозу Таня
          Спит в постели с главврачом.

          Санитар же видя это
          Прошептал: "Прости, любовь".
          И вколол Татьяне нашей
          Прямо в сердце пять кубов.

          Пять кубов, да прямо в сердце -
          Это вам едрыть и ух!
          Таня тихо улыбнулась,
          Да и испустила дух.

          Ах вы юлюшки, вы юли,
          Вот и дальше людям верь...
          Хороша была Танюша,
          Только нет её теперь.

          Пушкин.

          Да, лёгкий стих, почти как у меня.
          И тема злободневная такая...
          Сюжет так ладно скроен, неизбит.
          Неплохо, что сказать, неплохо.
          Вот только Таню отчего-то жалко...
          Со стороны другой - она теперь в раю,
          И пьёт нектар стаканами большими.
          Что дальше там по плану?

          Выходит Пастернак, закинув голову, начинает читать.

          Давай ронять слова,
          Как сад на землю - груши,
          И будем стук их слушать,
          Дыша едва, едва.

          Давай в февральский день
          Чернил с тобой достанем,
          И плакать громко станем
          Навзрыд, навзрыд, навзрыд.

          Потом зажжем свечу
          Разденемся и будем
          В огне её сгорать,
          От нас ведь не убудет.

          Ты спросишь, кто велит,
          Чтоб стих мой был велик?
          И где украл я сил,
          Чтоб глаз мой так косил?

          Тебе отвечу я -
          Не важно, знаменит ли,
          Поэт, но важно то,
          Как он внутри звенит.

          А я звеню, поверь,
          Оригинальным звуком -
          Натянутая тетива
          Тугого лука.

          Пушкин.

          Так глубоко и просто про свечу...
          Я вспомнил сам себя в младые годы, -
          Бывало тоже, как зажгу свечу
          И всё смотрю в глазах до жуткой рези
          На пламя на её... а в голове картинки
          Из камасутры, или даже из плейбоя.
          Да, было время, были силы и грешить...
          Что далее?

          Выходит Мандельштам, делает трагическое лицо, читает.

          За то, что я руки твои не сумел удержать,
          За то, что я предал твою лебединую шею,
          Я должен в сибирской тайге до рассвета копать
          На самом морозе траншею, траншею, траншею.

          Шурша подлежащими я пробираюсь к тебе,
          Мне надо тебя лишь увидеть, - ни больше, ни меньше.
          Укутал свой страх я в меха, но как долго терпеть...
          А ты превращаешься в статую, всё каменеешь.

          Где царская Троя? Где ты, за какою горой?
          Где взгляд твой блуждает святой и доверчиво карий?
          Тебя угощает главврач в кабинете икрой,
          А мне грызть на нарах в тайге свой последний сухарик.

          Меня в мою грудь до крови уколола звезда,
          И хлещет теперь моя кровь из колотой раны,
          Но знаю я точно, что бог мне за муки воздаст, -
          Он сам мне об этом сказал, поклянясь на Коране.

          Пушкин.

          Такое впечатленье, что слова
          В меха Вы одеваете. Мне это
          Понравилось... Экспрессия к тому ж...
          Ну, и мелодика, конечно, хороша.

          Блок.

          Мне про икру понравилось особо.

          Пушкин.

          Ну, кто теперь?

          Выходит Маяковский, широко расставляет ноги, жестикулируя, читает.

          Гром.
                  Дождя  гаммы.
                                Телеграмма. 
          Налей мне ещё сто грамм.
                          Она не придёт сегодня.
                                                     Больно.
          А я голодный, 
                                   Хочу её есть.
          Зубами грызть.
                            Это не месть.
                                            Это жисть.
          Куски мяса хочу с неё сдирать, 
                             Зубами своими железными.
          Хочу с ней в рай...
                                  Вот острое лезвие
          К аорте своей подставляю,  -
                                  Быть или не быть?
          А эти сто грамм вставляют...
                               Сижу здесь,  губами её избит -
          Это не боль, 
                                Это жисть.

          Пушкин.

          Да, это смело.
          Ты так сказал, как многим невдомёк
          Подумать даже... Бог тебя простит
          За эту боль, и за грехи другие.
          Ну что, я вижу, вечер удался.
          Признаться - думал, будет много хуже.

          Поворачивается к Лермонтову.

          Ты как считаешь?

          Лермонтов.

          Да, неплохое поколенье подросло.
          Я думал, после нас сказать большое
          Почти что не возможно... Но они
          Нашли свою манеру выражаться,
          И душу рвать в кровавые куски
          Глаголами своими. Растерзали
          Они меня на части, посмотри
          Как кожа пупырышками покрылась.

          (Показывает Пушкину свою руку, затем, закатывая штанину типа "трико", ногу)

          Пушкин.

          Действительно, покрылась.

          Блок.

          Да, они шагают явно впереди
          Моих попыток робких символизма.
          Неужто я бездарно устарел?

          Маяковский (скромно потупив очи)

          Я полагаю,
          Что мы учились многому у вас.

          Пушкин.

          А был ещё один,
          Его я имя что-то не припомню,
          Но подавал надежды. Не пришёл?

          Цветаева.

          Теперь не может он, он проиграл
          Свою одежду в карты, и сидит
          Нахохлившись, наседкой, на стихах.

          Из-за двери выглядывает вдруг Евтушенко:

          Нашли о ком вы речь свою вести,
          Он пишет письма разные в ООН,
          И просит, чтоб его перевели
          В другой стационар. Предатель.
          Он хочет Родину покинуть в трудный час,
          И там, в другом стационаре будет
          На нас он клеветать, слюною брызгать
          За палку колбасы копчённой... Да...

          (скрывается за дверью)

          Пушкин (удивлённо)

          А это кто?

          Маяковский.

          Да так, один.
          Когда-то подавал надежды тоже,
          Но, как сказать? Его испортил ширпотреб.
          Но безобидный, в общем, паренёк,
          Как кликнешь - сразу сбегает за водкой,
          Ну, или пятки почесать на сон грядущий...

          Мандельштам.

          Я бы не стал
          Его так принижать...
          Он написал
          О голубе Сантьяго.
          И за это
          Я всё ему прощаю,
          Даже если
          В дальнейшем он меня предаст.

          Лермонтов (в сторону)

          И здесь - интриги.

          Пушкин.

          Ну да ладно.
          Мне это всё уже не интересно,
          Вы сами разберётесь, что к чему.
          Хотя покинуть наш стационар
          Был бы не прочь и я. -
          Особенно в лета свои младые...
          Даже
          Писал я письма как-то главврачу,
          Где говорил, что воздух
          Для моего здоровья здесь не свеж,
          И я просил его и умолял
          Меня перевести... О там бы
          Я многое б достиг, но не судьба...
          Надеюсь, повезёт
          Кому-нибудь. У каждого свой путь,
          И мы указывать сей путь не в праве.
          Засим - я кланяюсь,
          Я утомлён, мне спать уже пора...
          Того гляди, нагрянут санитары,
          Застанут нас за этим вот занятьем
          И вколют каждому какой-нибудь там серы,
          Потом лежи и пузыри пускай...
          Спасибо всем за грустные стихи,
          Они мне вывернули душу наизнанку,
          И выжали её, как рукавичку.

          Встаёт, кланяется, показывает своим видом, что приём закончен. Маяковский, Пастернак, Мандельштам, Цветаева, Есенин кланяются, выходят.



          Действие четвёртое.


          Вероника-Мария-Натали на дежурстве, сидит за столом. Ночь, включена настольная лампа. Из темноты к ней выходит Пастернак, садится за стол.

          Пастернак.

          Не спится мне.

          Вероника-Мария-Натали.

          Могу снотворное я предложить.

          Пастернак.

          Снотворное... Оно мне не поможет...
          Тоска совсем иного рода
          На грудь мою поставила сапог,
          И выедает изнутри мне сердце,
          С таким же аппетитом, как ребёнок
          Из интерната ест горбушку хлеба.

          Вероника-Мария-Натали.

          Что гложет Вас печалью?

          Пастернак.

          Любовь ломает мои кости круто.
          Такое чувство, словно под трамвай
          Попал я, и нет воздуха вздохнуть.

          Вероника-Мария-Натали.

          Быть может седуксен поможет Вам?

          Пастернак.

          Одно лишь в силах может мне помочь
          Не умереть сегодня этой ночью,
          Не перейти черту, откуда нет возврата.

          Вероника-Мария-Натали.

          И что же это, если не секрет?

          Пастернак.

          Надежда на взаимность.
          Надежда, что она, моя Богиня,
          Меня полюбит, даже пусть не сразу...
          Пусть пролетают годы, словно пули
          Над головой моей склонённой и печальной,
          Я ждать готов её хоть двести лет...
          Моя любовь не заржавеет под дождями...
          Скажите мне, есть у меня надежда?

          Вероника-Мария-Натали (улыбаясь)

          Конечно, есть.
          Она полюбит Вас, не сомневайтесь.
          Ну а теперь, идите всё же спать.

          Пастернак.

          Вы пробудили меня к жизни вечной.

          Вероника-Мария-Натали.

          Спокойной ночи.

          Пастернак.

          Смиренно удаляюсь, с дрожью в чреслах,
          Но эта дрожь от радости моей.

          (уходит).

          Вероника-Мария-Натали (оставшись одна)

          Не так и сложно
          С ним было справиться, и обошлось без санитаров.
          И то сказать - спасибо, что не буйный.

          Из темноты выходит Есенин, садится за стул.

          Вероника-Мария-Натали.

          Что Вам угодно?
          Не спится тоже?

          Есенин.

          Я парень из простых,
          Не буду долго хоровод здесь разводить,
          Вокруг тебя, как дети вокруг ёлки,
          А сразу намекну тебе впрямую,
          Что я тебя хочу. За это
          Я дам тебе, пожалуй, три червонца,
          И буду называть тебя всегда
          Своею девочкой, и имя я твоё
          Прославлю чудными стихами. Ты согласна?

          Вероника-Мария-Натали.

          Сейчас нажму вот этот я звонок,
          И прибегут немедля санитары,
          Они, так, к слову, тоже парни из простых,
          И долго церемониться не будут,
          Свернут тебя смирительной рубашкой...
          И...

          Есенин (прерывая её)

          Всё понял я, мадам, простите.
          Я ухожу, не нужно санитаров,
          Но Вы сегодня сделали ошибку,
          И пожалеете ещё не раз
          О том, что отказали мне, поэту
          Воспеть Вас, сделать Ваше имя
          Бессмертным в поколениях грядущих.

          Вероника-Мария-Натали протягивает руку к кнопке звонка.

          Есенин.

          Нет, нет, я ухожу. (скрывается в темноте)

          Вероника-Мария-Натали.

          Какой нахал!

          (подумав)

          Но что-то всё же есть в нём,
          Когда б он был психически нормальным...

          Появляется Мандельштам.

          Вероника-Мария-Натали.

          А Вы зачем не спите среди ночи?

          Мандельштам.

          Я должен Вам сказать...
          Но не могу решиться я на это...

          Вероника-Мария-Натали.

          Случилось что-то?
          Испортили больничный инвентарь?

          Мандельштам.

          О, нет. Всё много хуже...

          Вероника-Мария-Натали.

          Хуже?

          Мандельштам.

          О нет, не хуже, право, пустяки...
          (О, Господи, дай сил).
          Я... в общем, я люблю...

          Вероника-Мария-Натали строго смотрит на него поверх очков.

          ...Пирожные.

          Вероника-Мария-Натали.

          И что с того? Я тоже их люблю.

          Мандельштам (удивлённо)

          Вы тоже? Любите? Пирожные?
          Как, право, это странно.

          Вероника-Мария-Натали.

          Не вижу здесь я странного нисколько,
          Идите спать, уже второй час ночи.
          Ночные бдения мешают равновесью
          Душевному...

          Мандельштам.

          Да, да, Вы правы.
          Так я могу идти?

          Вероника-Мария-Натали.

          Идите же конечно.

          Мандельштам.

          Спасибо Вам за это.

          Вероника-Мария-Натали.

          Спокойной ночи.

          Мандельштам уходит.

          Вероника-Мария-Натали.

          Не спят сегодня, - видно, полнолунье
          Так действует на них.

          Появляется Цветаева.

          Вероника-Мария-Натали.

          Вы за снотворным?

          Цветаева.

          Я за любовью.

          Вероника-Мария-Натали.

          Я Вас не понимаю,
          Что Вы хотите?

          Цветаева (исступлённо)

          Порывов страсти нежной,
          Нектара пить с раскрытого цветка
          Хочу, и свой нектар отдать,
          И жалить золотой пчелою счастья
          Хочу твои прекрасные сады...
          Хочу тебя к груди своей прижать,
          И до утра баюкать, напевая
          Негромко свои песни... до утра...
          А утром мы умрём в одну минуту,
          И ты, и я, умрём с тобою вместе,
          Лишь только солнце над землёй взойдёт,
          Но что нам смерть, когда мы будем вместе?

          Вероника-Мария-Натали (протягивая Цветаевой какие-то таблетки со стаканом воды)

          Сейчас пройдёт, вот выпейте таблетки.

          Цветаева (так же отрешённо)

          Я выпью хоть цикуты
          Из рук твоих.

          (берёт таблетки, выпивает)

          Вероника-Мария-Натали.

          Сейчас должно пройти,
          Уже ведь лучше?

          Цветаева.

          Я выпила цикуты
          Из рук твоих любимых и коварных,
          Теперь забудусь долгожданной смертью...
          Придёшь ко мне поплакать на могилу?
          Скажи мне, что придёшь,
          Что б знала я, что я не одинока
          Лежу в земле, что проливаешь
          Ты слёзы над невинно убиенной.

          Вероника-Мария-Натали.

          Приду. Идите спать.

          Цветаева.

          Ты поклянись мне.

          Вероника-Мария-Натали.

          Клянусь, идите спать.

          Цветаева (встаёт)

          Ты обещала...
          И об этом - помни.

          Вероника-Мария-Натали.

          Да, да. Идите уже спать.

          Цветаева.

          О поцелуе даже не прошу,
          Его подаришь мне, когда в гробу
          Я буду спать, от мира отказавшись
          Во имя неземной своей любви.

          (закидывает голову, гордо уходит).

          Вероника-Мария-Натали.

          Час от часу не легче,
          Да, несомненно, это - полнолунье.

          Появляется Маяковский.

          Вероника-Мария-Натали.

          А Вы? Что нужно Вам?

          Маяковский.

          Мне ничего не нужно,
          Скорей наоборот, я Вам принёс.

          Вероника-Мария-Натали.

          Что там у Вас?

          Маяковский (расстёгивая пижаму на уровне груди).

          Сердце.

          Вероника-Мария-Натали.

          Сердце?

          Маяковский.

          Послушайте, как бьётся,
          И лишь для Вас звучат его удары,
          В пространстве отдаваясь колокольным
          Стотысячепудовым звоном.
          Хотите взять его навек себе?
          Достаньте скальпель и разрежьте мою грудь,
          И выньте из неё руками сердце,
          Мне всё равно оно уж ни к чему.

          Вероника-Мария-Натали.

          О, Боже! Спать идите, как достали
          Вы все меня уже сегодня...
          Вот Вам таблетки, выпейте сейчас.

          Маяковский.

          Ну что ж, насильно мил не будешь.
          Одно позвольте напоследок Вам сказать:
          Таблеток Ваших пить не буду.
          У нас есть собственная гордость, и её
          Таблетками Вам не удастся заглушить.
          Ну что ж, видать и тут
          Разбилась моя лодка о корягу...

          (уходит, из темноты появляется Блок).

          Вероника-Мария-Натали (строго)

          Вы тоже за любовью?

          Блок (смутившись)

          Поэму Вам свою принёс я,
          Хочу её прочесть сейчас, однако...
          И Вы тогда в душе моей поймёте
          Её глубины марианские, пространства
          Степей калмыцких и заснеженных равнин
          Сибири, архитектуру городов
          Далёкой и волнующей Европы...

          Вероника-Мария-Натали.

          Я не люблю стихов,
          А во вторых, - не время
          Глубокой ночью Вам читать свои поэмы.
          Вот расскажу всё утром главврачу,
          И он электрошок назначит Вам.
          Идите лучше спать, что б избежать
          Таких печальных и трагических последствий.

          Блок.

          Как далеки и неприступны Вы!
          Как птичка шустрая в огромном дальнем небе, -
          Вот только ты её едва заметил, а уже
          Её и след простыл, и поминай, как звали.
          И даже взглядом мне за Вами не угнаться...

          Вероника-Мария-Натали.

          Идите спать, вот, выпейте таблетки.

          (протягивает Блоку стакан и таблетки)

          Блок.

          Я пью этот бокал за Вас.

          (выпивает таблетки)

          Вероника-Мария-Натали.

          Спокойной ночи.

          Блок (вставая)

          Прошу прощения за беспокойство.

          (кланяется, уходит)

          Вероника-Мария-Натали.

          Какая ночь тревожная, пожалуй,
          И мне не обойтись без психотропных...

          (пьёт таблетки, зевает).

          Как сразу клонит в сон,
          Прилягу на минут пятнадцать-двадцать.

          (Ложится на стоящую невдалеке кушетку, засыпает)

          Появляется Лермонтов.

          Лермонтов.

          Вероника-Мария-Натали!

          (подходит к кушетке, склоняется)

          Вероника-Мария-Натали!!!

          (Трогает её руку, трясёт её)

          Так крепко спит она, что даже не разбудишь.

          (стоит некоторое время в задумчивости)

          Пожалуй, это шанс. И упустить его не вправе я.

          (расстёгивает ширинку, ложится сверху на Веронику-Марию-Натали, раздвигает её ноги, дыша при этом глубоко и прерывисто, через какое время подымается, восклицает):

          Какой пассаж! Она была невинна...



          Действие пятое.


          Прошло восемь месяцев. В курилке Маяковский, Пастернак, Мандельштам, Есенин.

          Маяковский.

          Да, это очень странно, -
          Такое ощущенье, что она,
          Действительно, от Духа, от Святого, зачала.
          По крайней мере, в это она верит.

          Есенин.

          Так низко пасть...
          Была она здесь музой неприступной,
          И вот теперь - одна из пациенток,
          Всё ходит по больнице, улыбаясь,
          И каждому рассказывает, что
          Она на свет произведёт Миссию.

          Мандельштам.

          Не знаю почему, но я ей верю.

          Пастернак.

          Я полагаю, что на свете
          Есть многое, что и не снилось мудрецам.

          Мандельштам.

          Я где-то уже слышал эту фразу.
          ...Должно быть, дежавю.

          Есенин.

          Но всё-таки - кому она дала?

          Мандельштам.

          Не мучайся, Серёжа, понапрасну.
          Тебе же говорят - Господень ангел
          То был, а может даже сам Господь.

          Пастернак.

          А у меня совсем другое мненье, -
          Все знают, что мы были влюблены
          В неё... так вот, энергия психическая наша,
          Однажды сфокусировалась в точку,
          Да и проникла, как сперматозоид
          Туда, куда должна была проникнуть.
          И вот вам результат - в её утробе
          Теперь растёт плод, синтез наших мыслей.

          Маяковский.

          Быть может, так оно и было,
          По любому, - я это объяснение гораздо
          Более удачным нахожу,
          Чем все иные.
          Со стороны другой - фотомодели,
          Или другие звёзды порнофильмов...
          На каждую из них по миллиону
          Юнцов и джентльменов рукоблудит,
          И значит, все эти фотомодели
          Должны по тройне каждый год рожать...
          Здесь что-то не срастается, однако...

          Пастернак.

          Но, согласись -
          Теорию красивую я вывел.

          Есенин.

          Послали два часа назад
          Мы дятла этого за водкой, а его
          Всё нет. Придёт - получит пендель.

          Маяковский.

          Ты лучше бы отдал
          Иосифу штаны, да и рубаху.

          Есенин.

          Нашёл, что вспомнить,
          Я уже давно
          Их пропил.
          И тапочки его пропил я тоже.

          Маяковский.

          Тебе его не жаль?
          Сидит почти что год
          В палате он безвылазно,
          Того гляди - свихнётся.

          Есенин.

          Свихнётся? Он? Куда ему уж дальше...
          Всё пишет, пишет, - тоже мне, философ...
          Я почитал намедни, что он там
          Карябает, но ни хера не понял, -
          Какой-то бред больного паранойей,
          Мне Агния Барто и то роднее.

          Дверь в курилку открывается, входит Евтушенко.

          Есенин.

          Тебя за смертью только посылать.

          Евтушенко (выставляет на стол бутылки)

          Чуть не нарвался я на главврача в фойе.

          Есенин.

          Иди теперь и позови Марину.

          (начинает разливать водку по стаканам).

          Мандельштам.

          Опять неровно.

          Есенин.

          Рука немного дрогнула, простите.

          Маяковский.

          И почему-то каждый раз твоя рука
          Дрожит, когда себе ты наливаешь.
          Не помню я, что б ты налил когда-то
          Кому-нибудь побольше, чем себе.

          Есенин.

          Вот налетели, я ж сейчас обижусь,
          Да и набью здесь самым умным морды.

          Пастернак.

          Прошу учесть, что я молчал всё время.

          Входит Цветаева.

          Цветаева.

          Что празднуем?

          Пастернак.

          Поминки по любви.

          Маяковский.

          Да уж...
          Беременность ей явно, не к лицу, -
          Поправилась, обрюзгла, подурнела.
          Никак уже не потянуть на музу
          Ей с этим животом.

          Цветаева.

          Вот таковы вы все.
          Вы красотой её пленились, а теперь
          Вся красота прошла, и что сейчас
          Осталось в вас от вашей страсти?

          Есенин.

          Не забывай, она была нам не верна, -
          В тот час, когда мы ей стихи слагали,
          Она коварно изменяла нам, и даже
          Теперь не знает, кто отец ребёнка.
          Придумала какую-то там сказку,
          Про небожителя, и думает, что мы
          Поверим ей.

          Мандельштам.

          А я ей верю, лгать она не может.
          Но если это правда, то тягаться
          С её возлюбленным, конечно, не могу. -
          Мне не с руки быть в конкурентах у Еговы.

          Есенин.

          Ты прям ребёнок маленький, наивный.
          Конфетку дать?

          Маяковский.

          Пока вы спорите здесь, водка остывает,
          Того гляди, в ней выдохнется спирт.

          Есенин.

          Ну, вздрогнем.

          (выпивают).

          Цветаева.

          Кружится голова, как будто в вальсе.

          Маяковский.

          Уже?

          Цветаева.

          Меня цепляет быстро.

          В курилку вбегает Евтушенко.

          Евтушенко.

          У Лермонтова с Пушкиным дуэль!

          Маяковский.

          Не понял.

          Евтушенко.

          Чего тут не понять,
          Сейчас стреляться будут до победы,
          Пока один из них не упадёт на землю,
          С предсмертным стоном.

          Маяковский.

          Чего они не поделили?

          Евтушенко.

          Вероника-Мария-Натали...
          Она причина сих крутых разборок,
          Верней, её беременность...

          Маяковский.

          Ну, дальше, не тяни.

          Евтушенко.

          Однажды ночью вдруг она уснула,
          И сон её был крепок, как броня
          У танков наших быстрых.
          В это время,
          К ней Лермонтов пришёл, и, видя, что
          Она так беспробудно, свято спит,
          Воспользовался. А она... она
          Не пробудилась ни на миг, и полагала,
          Когда пришёл ей срок узнать об этом,
          Что ангел ей Господень послан был,
          И что она родит на свет Миссию.

          Мандельштам.

          Бедняжка.

          Маяковский.

          Но как всё это стало достояньем
          Общественности?

          Евтушенко.

          Сегодня им принёс
          Я анаши немного, и они,
          Как водится, курнули. Тут-то Миша
          И раскололся... Сам рассказал
          О подлости своей.

          Цветаева.

          Как вероломно
          Он поступил.

          Маяковский.

          А где они возьмут орудия убийства?

          Евтушенко.

          Они стреляться будут из ружья,
          Которое висит у главврача
          В приёмной.
          Поочерёдно, с двадцати шагов,
          Пока на землю кто-нибудь не рухнет.

          Маяковский.

          Но кабинет закрыт...

          Евтушенко.

          Давно уже я ключ второй имею от него.

          Есенин.

          Нас ожидает экшн.

          Маяковский.

          Во сколько начинается дуэль?

          Евтушенко.

          В полночь ровно.



          Действие шестое.


          В палате Пушкин, Лермонтов, Блок.

          Блок.

          Что вы затеяли, скажу, мне не по нраву.
          Готов понять я каждого из вас,
          Но объясните мне - зачем стреляться?
          Зачем друг другу вышибать мозги
          На пол заплёванный больничного фойе,
          Пусть даже если речь идёт о Музе?

          (поворачивается к Пушкину)

          Прости ему сей малый грех,
          Кто в жизни никогда не ошибался?

          Пушкин.

          Я отстрелю ему сегодня яйца,
          Клянусь - моя рука не дрогнет,
          Пусть знает, как над чувствами глумиться.

          Лермонтов.

          Скорее, это я
          Язык его шершавый отстрелю,
          Чтоб не кидался впредь угрозами пустыми.

          Блок.

          Быть может, выпьем литр самогона,
          Раскурим трубку мира, принесли
          Сегодня мне хорошую траву,
          Да и забудем про войну и ссоры?

          Пушкин.

          Всё решено уже. Я не позволю
          Здесь беспредельничать, и накажу
          Я по своим понятиям злодея.

          Лермонтов.

          Ох, гляньте-ка на нас,
          Как кровью мы налились африканской...
          Ну что ж, мне не впервой
          Учить быков искусству умиранья.

          Пушкин.

          Он думает - он крут...
          Я посмотрю, как будет он стонать,
          Когда в нём пуля дырочку отыщет.

          Блок.

          Я вижу, что мне вас не примирить...

          Пушкин.

          О примирении не может быть и речи.
          Который час?

          Блок.

          Без четверти двенадцать.

          Пушкин.

          Пора, мой друг, пора.
          К барьеру, господа,
          Нас ждёт сегодня славная потеха!

          (встаёт)

          Лермонтов (встаёт)

          К барьеру!

          Выходят из палаты. В это время в фойе собрались Маяковский, Есенин, Пастернак, Цветаева, Мандельштам, Евтушенко.

          Евтушенко.

          Что, господа, прошу вас делать ставки.

          Есенин.

          На Лермонтова ставлю я червонец,
          Он воевал, я слышал, на Кавказе,
          И судя по всему - стрелок искусный.

          Пастернак.

          На Лермонтова два червонца ставлю.

          Цветаева.

          А я на Пушкина червонец свой поставлю, -
          За правое он дело будет биться,
          Честь девушки поруганной спасать.

          Мандельштам.

          Согласен я с Мариной, -
          На Пушкина примите два червонца,
          Я верю, правда победит, и с нами - Бог.

          Маяковский.

          А я поставлю на того и на другого,
          Мне оба симпатичны потому что...

          Входят Пушкин, Лермонтов, Блок.

          Пушкин.

          Ружьё достали?

          Евтушенко (протягивает ружьё)

          Многозарядное. Калибр бронебойный.

          Пушкин.

          Должны мы кинуть жребий,
          Кто будет первый из него стрелять.

          (достаёт монёту, поворачивается к Лермонтову)

          Что скажешь ты, орёл иль решка?

          Лермонтов.

          Орёл.

          Пушкин (бросает монету, смотрит)

          Ты проиграл. Стреляю первый я.
          Здесь - решка.

          (берёт ружьё, отсчитывает двадцать шагов от Лермонтова, целится Лермонтову между ног)

          Когда-то на спор убивал я муху
          В её полёте дерзком и мохнатом,
          Не думаю, что потерял я форму.
          Сейчас его мошонка
          Багряной кровью мести озарится.

          Лермонтов (испуганно)

          Он целит мне в ширинку! Убийца!

          (прикрывает руками причинное место, раздаётся выстрел, от Лермонтова отлетает ухо)

          Лермонтов.

          Он отстрелил мне ухо!
          О горе мне!
          Как я теперь услышу голос Музы!?

          Евтушенко (подавая Лермонтову ружьё)

          Теперь и Ваш черёд уже стрелять.

          Лермонтов (берёт ружьё, целится Пушкину тоже в ухо).

          Ну что ж, я тоже отстрелю
          Ему по дружбе старой только ухо.
          Тогда мы будем квиты с ним.

          (стреляет, Пушкин хватается за грудь)

          Пушкин (покачиваясь)

          Он прострелил мне сердце!
          Педераст...

          (Падает замертво)

          Блок (склоняясь над Пушкиным)

          Он мёртв.

          Лермонтов.

          Возможно ли такое?
          Я целил ему точно в ухо...
          О, будь я трижды проклят!
          Убит... Убит поэт, невольник чести...

          (плачет)

          Есенин.

          Я выиграл.
          Прошу
          Мне выдать мою долю, только налом.

          Пастернак.

          И мне.

          Маяковский.

          И мне.

          Евтушенко отсчитывает им деньги.

          Лермонтов.

          Что происходит здесь?
          Какие деньги?

          Евтушенко.

          Мы делали тут небольшой свой бизнес,
          Поставили на вас свои заначки...

          Лермонтов.

          Вы ставки делали на нас?
          Какое свинство!
          И вот, он мёртв - скажите - рады вы?
          И кто, коль не секрет, обогатился?
          И сколько стоит нынче смерть поэта?
          Так будьте же вы прокляты!

          (Поднимает ружьё и поочередно расстреливает всех без исключения, суматоха, кто-то пытается убежать или спрятаться, но пуля настигает каждого, в конце концов, все лежат мёртвыми, лужи крови)

          Лермонтов (оглядывая фойе)

          О, что же я наделал!?
          По-моему, немного я погорячился...
          Как пусто стало вдруг и одиноко...
          Здесь все мертвы - и некому подать мне руку.
          Отправлюсь же и я за ними вслед.

          (засовывает дуло себе в рот, стреляет, падает. Тишина. В фойе входит закутанный в простыню Бродский)

          Бродский.

          Я слышал выстрелы и крики, ими
          Я был разбужен. Что случилось здесь?
          Повсюду трупы и мозги по стенам
          Текут, как воск с расплавленных свечей.
          И всё знакомые мне лица узнаю...
          Марина... Странно, мёртвая Марина...
          Как век поэта нынче быстротечен!
          Ещё вчера была она живая,
          И вот лежит уже в багряной луже,
          Как это живописно... Мне на ум
          Метафора пришла с размером вместе...
          Её мне надо быстро записать,
          Пока я не забыл... Быть может
          Родится из неё великая поэма...

          (Уходит)

          Занавес




          © Анатолий Гринвальд, 2003-2024.
          © Сетевая Словесность, 2003-2024.






НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ"
Эльдар Ахадов. Баку – Зурбаган. Часть I [Однажды мне приснился сон... На железнодорожной станции города Баку стоит огромный пассажирский поезд, на каждом вагоне которого имеется табличка с удивительной...] Галина Бурденко. Неудобный Воннегут [Воннегут для меня тот редкий прозаик, который чем удивил, тому и научил. Чаще всего писатели удивляют тем, чему учиться совершенно не хочется. А хочется...] Андрей Коровин. Из книги "Пролитое солнце" (Из стихов 2004-2008) – (2010) Часть II [у тебя сегодня смс / у меня сегодня листопад / хочется бежать в осенний лес / целоваться в листьях невпопад] Виктория Смагина. На паутинке вечер замер [я отпускаю громкие слова. / пускай летят растрёпанною стаей / в края, где зеленеет трын-трава / и трын-травист инструкцию листает...] Александр Карпенко. Крестословица [Собираю Бога из богатств, / Кладезей души, безумств дороги; / Не боясь невольных святотатств, / Прямо в сердце – собираю Бога...] Елена Севрюгина. "Я – за многообразие форм, в том числе и способов продвижения произведений большой литературы" [Главный редактор журнала "Гостиная" Вера Зубарева отвечает на вопросы о новой международной литературной премии "Лукоморье".] Владимир Буев. Две рецензии. повести Дениса Осокина "Уключина" и книге Елены Долгопят "Хроники забытых сновидений...] Ольга Зюкина. Умение бояться и удивляться (о сборнике рассказов Алексея Небыкова "Чёрный хлеб дорóг") [Сборник рассказов Алексея Небыкова обращается к одному из чувств человека, принятых не выставлять напоказ, – к чувству страха – искреннего детского испуга...] Анастасия Фомичёва. Непереводимость переводится непереводимостью [20 июня 2024 года в библиотеке "над оврагом" в Малаховке прошла встреча с Владимиром Борисовичем Микушевичем: поэтом, прозаиком, переводчиком – одним...] Елена Сомова. Это просто музыка в переводе на детский смех [Выдержи боль, как вино в подвале веков. / Видишь – в эпоху света открылась дверь, – / Это твоя возможность добыть улов / детского света в птице...]
Словесность