Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


   
П
О
И
С
К

Словесность




МАРИ-ХУАННА


"То, что вверху, похоже на то, что внизу.
И поскольку все вещи произошли от одной,
То все они рождены от этой вещи".
Гермес Трисмегист
"Изумрудная скрижаль"


Этот звонок ему еще тогда показался странным. Вдруг, среди ночи, позвонил друг юности по прозвищу Француз, с которым они не виделись много лет, и сказал, что он сейчас в аэропорту, вылет - раз за разом откладывают, и хорошо бы встретиться...

Друг еще что-то говорил, но связь была хуже некуда, на город с вечера обрушился циклон со снегом и дождем. А когда стемнело, начали сверкать молнии и греметь гром, и он на всякий случай выключил телевизор, по которому шла какая-то муть, будто Пушкина убил не Дантес, а специальный снайпер или как сейчас сказали бы - киллер. И что личность этого киллера - главная загадка и самой дуэли, и смерти Пушкина. Кто-то еще заметил, что сценарий убийства Пушкина очень смахивал на сценарий убийства американского президента Джона Кеннеди, но дальше пошли помехи.

"Пойду", - засобирался вдруг, даже радуясь возможности хоть какого-нибудь действия, которое по странной логике замыкало собой все: и этот ночной звонок, и так некстати разгулявшуюся непогоду, и старого друга Француза, который где-то ждал его сейчас, и это леденящее сверкание молний в середине января.

Еще хотел позвонить жене Маше, которая на выходные обычно оставалась ночевать у тещи, но передумал - кто такой Француз, она не знала - зря только разволнуется понапрасну. И, предусмотрительно прихватив с собой фонарик (в последнее время часто отключали свет), вышел на улицу.

Его сразу подхватил ветер, облепляя лицо мокрым снегом, который тут же таял, холодными струйками стекая по лицу и шее. Проспект был уныл и пустынен - опрокинутые зонты "Макдональдса", пьяно закрученные стойки щитов с ковбоем Марльборо и с какой-то красоткой, в рваных джинсах, верхом на пылесосе "Samsung", обломанные ветки деревьев и куски шифера. Прямо над головой со свистом пролетел, сорванный откуда-то с фасада, дюралевый лист рекламы, который разбил впереди витрину магазина и включил сигнализацию. Значит, скоро прибудет милиция. А может и не прибудет. Подумают - ложная тревога. В такую погоду даже мозги по-другому думают.

Высветив фонариком разбитую витрину, тут же вспомнил этот магазин, где на черном бархате в особой подсветке золотились бутылки дорогих напитков, о которых раньше читал лишь в зарубежных романах, а сейчас они были перед ним, как запоздалое воплощение мечты.

Вдруг поддавшись на миг безумию непогоды, стал рассовывать по карманам разбросанные по витрине бутылки, от которых пальто стало тяжелым и чужим, но и лихость появилась необыкновенная, оттого, что удача выбрала именно его, Ивана Петровича, который просто в нужный момент оказался в нужном месте.

Троллейбусы, похоже, уже не ходили. Придется ловить тачку, но за все это время мимо не проехало ни одной. Значит, надо добраться до моста. Там, под мостом, было что-то вроде круглосуточного гаража, и всегда крутились какие-то люди.

Впереди на тротуар повалило дерево, и искрили оборванные провода. Обходя опасное место, вышел на дорогу. Ветер гнал по проспекту обрывки газет и стаи целлофановых пакетов, которые цеплялись за ноги, липли к спине, и он какое-то время двигался во всем этом потоке, пока в один из просветов молний впереди не обозначились размытые контуры моста.

С дороги этот гараж был, как гараж. Сотни раз, наверное, приходилось проезжать мимо, но сейчас, протиснувшись сквозь створки тяжелых металлических ворот, с удивлением обнаружил, что это не просто гараж, а целое архитектурное сооружение на случай ядерной войны.

Устройство такого убежища они когда-то изучали на занятиях по гражданской обороне. В нем было предусмотрено все, чтобы продержаться под землей до тех пор, пока не перестанут лить радиоактивные дожди. А один старый и много чего повидавший майор даже слегка приоткрыл завесу тайны.

Вначале подобные убежища планировалось построить под ключевыми зданиями и организациями города. На втором этапе - под организациями, так сказать, второго ряда, которые хоть и не имеют стратегического значения, но могут пригодиться в случае чего. Потом все убежища будут соединены специальными переходами и тогда... и майор, с холодным прищуром, посмотрел куда-то вдаль, словно видел одному ему доступные перспективы Замысла.

Под конец он даже с гордостью признался, что в некоторых городах строительство убежищ продвинулось настолько далеко, что в какой-то момент под землей оказалось лучше, чем на поверхности... но... ибо это и есть главная тайна нашей страны, которую теперь уже никогда и никому не победить. Получалось, что на поверхности всего лишь камуфляж, так, для отвода глаз - чтобы не думали... или наоборот - думали... а главная жизнь всегда была и будет под землей, где за это время успели построить не только светлое будущее, но и позаботились о прошлом...

К сожалению, больше он этого майора потом не видел.



В просторном ангаре, забитом до отказа машинами разных марок, тускло горел свет. Справа и слева полукругом шли боксы, которые прерывались тремя темнеющими провалами тоннелей, ведущих куда-то внутрь. Шаги гулко отдавались под полукруглыми бетонными сводами.

Еще хотел крикнуть - кого-нибудь позвать, но что-то подсказывало ему, что лучше этого не делать. Осторожно, стараясь не шуметь, сделал несколько шагов и замер, прислушиваясь. Нет, скорее всего, показалось. Прямо перед ним стояла мощная военная машина повышенной проходимости. Зачем-то потрогал ее, похожий на звериную морду, капот. Мотор был еще теплый и пах знакомым до ознобы с детства, как фартук бабушки.

Дальше все делал, не раздумывая, хорошо выверенными движениями профессионала. Мягкий щелчок ручки, и дверь кабины беспрепятственно открылась. Соединить проводки зажигания - было делом нескольких секунд. Мотор завелся сразу и заурчал, набирая обороты, всей своей сотней лошадиных сил, мощно и смело. На многократно усиленное эхо со всех концов гаража к машине устремились какие-то тени. И, уже выруливая к тому месту, где располагались бронированные ворота, в свете фар успел заметить в руках одного из преследователей короткий ствол пистолета-пулемета "Скорпион"...

Но картинка мелькнула и погасла. Нет, он не герой. И машину никогда в своей жизни не водил. Поэтому он здесь, где много машин, но почему-то нет ни одного водителя. И эта странность начинала его все больше и больше раздражать.

Путаясь в непривычно тяжелых от бутылок полах пальто, которые больно ударяли по ногам, когда он ускорял шаг, наконец, выбрался на свободное пространство.

- Э-ге-гей!.. - закричал наугад в тишину.

- Гей-гей-гей... - на разные голоса со всех сторон отозвались своды.

Чертыхаясь, и придерживая сдуру прихваченные бутылки, короткой перебежкой достиг входа в ближайший до него тоннель. Старинные лампы аварийного обеспечения светили тускло, но надежно, и он вновь подивился государственной мощи этого непростого сооружения. Бетонные полукруглые своды с кабелями связи и прочих линий жизнеобеспечения, бронированные люки и двери по бокам... пол слегка уходил вниз, и идти было легко. Возможно, так и было задумано на случай атомной войны, чтобы ноги сами уносили человека подальше от опасности.

Вскоре Иван Петрович оказался у развилки. Здесь магистральный ход разделялся на три поменьше, и он без лишних колебаний выбрал левый. С какого-то момента Иван Петрович вообще перестал думать, словно доверившись ногам, либо еще какому-то, прежде незнакомому чувству, которое вдруг проснулось в нем под землей, и к которому он еще не успел определить свое отношение.

Дальше света стало больше, да и сам ход имел вид более обжитой, что ли, и чем-то напомнил ему корабль, на котором он после медицинского института проходил военно-морские сборы перед принятием присяги. Стены были свежевыкрашенны серой корабельной краской, через равные промежутки следовали, похожие на переборки, тяжелые металлические люки, которые завинчивались массивными колесами. Иван Петрович Б. миновал несколько таких переборок, когда его внимание привлек новый звук, а точнее, звуки. Они исходили из приоткрытой в стене металлической двери.

Слегка пригнувшись, протиснулся внутрь, и оказался в странном месте, которое, впрочем, узнал сразу. Это был гальюн. В стройных рядах белоснежных писсуаров нежно мурлыкала вода. Нетронутым серебром поблескивали хромированные краники. Дверцы кабинок были подпилены, чтобы было видно, в какой стадии процесса находятся ноги.

Еще зачем-то покрутил левый, а потом правый кран. Из правого потекла вода горячая, из левого - холодная, и напор был что надо, и он на всякий случай умылся впрок.

Откуда-то издалека доносились приглушенные голоса и музыка. Потянуло медовым запахом вирджинского табака и еще чего-то сладковато знакомого, как на рынке в Каире, где несколько лет назад они с женой покупали чай из лепестков суданской розы "каркаде".

Откинув темно вишневую бархатную штору, увидел просторный зал, где за старинными дубовыми столами сидели благородные господа в смокингах и красивые дамы в вечерних туалетах, поблескивая дорогими украшениями. То и дело с мелодичным звоном начинало вращаться колесо рулетки, седовласый с бакенбардами крупье едва успевал принимать ставки. Расторопные официанты, с ловкостью скользя по натертому до блеска паркету, обносили игроков подносами с запотевшими бокалами шампанского.

Ивана Петровича тут же подхватили два официанта и помогли освободиться от пальто. Он еще подумал о бутылках в карманах, но его уже вели между столиками, по каким-то неуловимым признакам стараясь угадать желание.

"Блэк Джек" или по-простому говоря - "Очко". Когда-то в юности он довольно неплохо играл в эту, на первый взгляд незамысловатую, но на самом деле, очень непростую игру, построенную на интуиции и хорошей памяти. Он даже тренировался запоминать карты, особенно после статьи о чемпионе по запоминанию, каком-то англичанине, который сходу мог запомнить 56 карт, и которого из-за этого перестали пускать в самые знаменитые казино Америки и Европы. И Иван Петрович, не без волнения, сел за ломберный стол, за которым уже сидели вальяжные господа с сигарами и две дамы неопределенного возраста.

Дама напротив ему смутно кого-то напоминала. Деликатно потупив взгляд с ее роскошного бриллиантового колье по ходу указательной ложбинки декольте, вдруг уныло вспомнил: у него нет денег. Мысль о тех нескольких рублях, которые жена выделяла на обеденную сосиску с кетчупом, стыдливой краской бросилась Ивану Петровичу в лицо. Но официант оказался на высоте, чутко сумев предвосхитить ситуацию. "Перевести бутылки в наличные... нет проблем", - и с все понимающей улыбкой, отлучившись на минуту, передал ему новенький портмоне с такими же новыми хрустящими банкнотами.

А банкомет уже начал раздавать карты. От его быстрых и ловких пальцев было просто невозможно оторвать взгляд. Они словно жили своей, независимой от остального тела жизнью и хотели нравиться, даже когда замирали в ожидании.

Ивану Петровичу досталась пиковая дама, и он на всякий случай изобразил радость, будто у него, по меньшей мере, был туз. Остальные понтеры тоже выглядели не новичками, ни одним мускулом не выдавая своих эмоций. Только попыхивали своими сигарами, а сидящая напротив дама бальзаковского возраста, словно только что сошедшая за столик с его пиковой карты, лишь слегка побледнела под толстым слоем румян и пудры. А может, просто показалось...

Следующей картой ему досталась семерка, и он по инерции объявил радость, которую, правда, тут же подпортил своим ностальгическим "еще". И от этого "еще" даже стало жарко, потому что пришел крестовый туз, и самое интересное, что он знал, предчувствовал, что придет именно туз, и именно крестовый.

Ему везло - везло по закону глупости, как может везти только новичкам, незамеченным еще судьбой. Сейчас самое главное - уловить момент, когда везение незаметно начнет перетекать в свою противоположность, но к тому времени человек обычно уже себе не принадлежит... И Иван Петрович с горящими глазами и внушительной пачкой долларов, при мысли даже о примерной сумме которой его тут же охватывала предательская слабость, на всякий случай перебрался поближе к выходу - за стол с рулеткой.

Здесь и публика была совсем другая, никто и не пытался скрыть своих чувств, реагируя на каждую удачную или неудачную ставку, азартными возгласами на разных языках.

Он уже давно проскочил момент, когда пора было остановиться. Игра захватила его без остатка. Словно со стороны слышал, как кто-то другой говорил "зеро", и все с восторгом и замиранием начинали следить за вращением колеса рулетки и неистовым бегом шарика. И только он, Иван Петрович, знал, что это не просто шарик - все зависело от скорости наполнения слезы, которая начинала служить чем-то вроде увеличительной линзы, и он на какой-то миг успевал увидеть маленького мускулистого марафонца, который неутомимо, круг за кругом, сокращал дистанцию.

Порой даже удавалось рассмотреть на спине марафонца номер, и тогда он, Иван Петрович, становился для всех Богом, потому что единственный из всех знал его имя: "Зеро-о..."

В сущности, и весь его немалый выигрыш принадлежал марафонцу по имени Зеро, с которым вдруг захотелось, во что бы то ни стало, поступить по справедливости. И пока Иван Петрович мучительно прикидывал, как эту справедливость осуществить практически... шарик уже летел по кругу снова.

Наверное, на какую-то долю секунды Иван Петрович все-таки упустил его из вида. Или слеза не успела достигнуть своей критической массы. Но шарик уже неопровержимо замер в ячейке под номером 27, в считанные секунды освобождая его от свойственных, пожалуй, только русскому человеку мук совести, именуемых выигрышем. А может, просто хотел его о чем-то предупредить единственно для него возможным способом. Но он, Иван Петрович, его не понял и захотел, во что бы то ни стало, продолжить игру. Услужливый официант, казалось, только этого и ждал: "Хорошим клиентам мы всегда готовы предоставить наш кредит, который даже не обязательно возвращать деньгами. В этом смысле, наши возможности, а значит, и возможности наших клиентов просто безграничны".



- Дабл на зеро и дабл на 30, - под одобрительные взгляды и возгласы разночинной публики (которой заметно прибавилось), объявил он и, удобно откинувшись на спинку кресла, всем своим существом отдался бегу шарика, в иные моменты даже сливаясь с ним в единую неделимую сущность по имени "Зеро"... или, на худой конец, 37, хотя ему на самом деле меньше. У каждого свой отсчет времени и его время сейчас где-то 25 (Если верить, конечно, биологическим часам). Когда-то у него была теория, что несовпадение времен, внутреннего и внешнего, и есть причина всех болезней. А смерть - что-то вроде неверно поставленного будильника.

Будто в подтверждение этой его застарелой мысли, шарик, несколько раз качнувшись, замер на цифре 35. И все вокруг тоже замерли. Словно, по молчаливому сговору, оставляя его один на один, не столько с крупье и его рулеткой, а с чем-то неизмеримо большим... И он, в самую последнюю долю секунды, ускользая от этого "большего" в цифру 33, каким-то запоздалым соображением вспомнил, что именно столько лет было его жене, Маше, которая сейчас, возможно, о нем тоже вспомнила, и он даже попробовал представить себе ее лицо, которое почему-то изменилось до неузнаваемости...

А шарик уже со стрекотом летел по кругу, и все мозаичное колесо рулетки прямо на глазах начало менять цвета, а затем, дойдя до розовато серебристого, начало менять и форму.

Сначала это было что-то знакомое... еще секунда и он, казалось бы, угадал что. Но уже ускользало, искривлялось и скручивалось, пока не образовалась похожая на огромный тропический цветок воронка, в которую со страшной силой начало затягивать все вокруг.

Он еще пробовал цепляться руками и ногами за угрожающе накренившийся стол, боковым зрением прощально отмечая, что и положение других сейчас ничуть не лучше. У официанта просто вырвало из рук бокал с шампанским, который тут же со свистом унесло в горловину воронки. У пиковой дамы с почти гусарскими усиками, смело с головы парик, и она что-то в ужасе кричала своим птичьим клювом.

А воронка уже начинала вытягиваться в какую-то непристойно виляющую трубу, которая в считанные секунды разродилась шариком на цифре 21.

Тогда и появился этот странный человек в черном смокинге. Он шел легко, словно не касаясь пола, с бесчувственной улыбкой скользя взглядом по застигнутым врасплох лицам. В сущности, лицо было одно - его, Ивана Петровича, лицо, которое в силу пока необъяснимых причин, рассыпалось на временные составляющие, и все эти люди-лица (даже лысая пиковая дама) собрались здесь из его прошлого, настоящего и будущего, чтобы соприсутствовать на игре, которая была одновременно и их игрой.

Он даже успел подумать о неохватной разумом мудрости создателя, который с такой гениальной простотой решил проблему многообразия в природе. Один человек, одна роза - все остальное лишь следствие игры, которая и формирует варианты во времени и пространстве.

- Ваш проигрыш, мистер Герман, составил 6,518 гульденов... Вы можете, конечно, остановиться и сказать "нет", а можете и продолжить игру. Но с этого момента мы сами будем определять величину и значимость ваших ставок. Это даст вам возможность не только отыграться, но и развивать саму игру, которая тяготеет к совершенству. Пока наш принцип остается неизменным: победитель получает все. В вашей, мистер Герман, ситуации вам просто ничего не остается, как сказать "да", поскольку 6,518 гульденов вашего долга, по странному стечению обстоятельств, оказались идентичны весу пули пистолета "Беретта", а это значит, что ценой следующей ставки будет жизнь...

По знаку человека в черном смокинге рядом с ним появилась загадочная дама в белом вечернем платье. Ее глаза были прикрыты кокетливой вуалькой в форме бабочки. Но Герман отчего-то вздрогнул, будто повстречался с призраком. Это была его первая любовь, Лиза, с которой он героически дотянул почти до последнего курса, а потом неожиданно для всех женился на другой. И сегодня Лизе было бы...

- В вашей игре, мистер Герман, прослеживается стиль, но не хватает чувства, - снова напомнил о себе человек в черном, - а без чувства, как известно, не бывает творчества... И сейчас на кону ваша жена Лиза...

- Но она не моя жена, - на всякий случай уточнил Герман.

- Лиза и есть ваша настоящая жена, - сухо констатировал человек в черном.

- А кто же тогда Маша?

- Маша - лишь кармическое отображение ваших заблуждений. Это как бы Лиза, только с обратным знаком. То есть, то, что у Лизы было достоинствами, у Маши обернулось недостатками.

- Это почему же... живем хорошо, она мне даже носки покупает.

- Только какое это имеет отношение к быкам Ификла? Ты даже не заметил, что все эти годы жил не своей жизнью. Но сейчас у тебя появился шанс исправить ошибку. На кону твоя другая жизнь по имени Маша... и твой сегодняшний проигрыш по имени Лиза...

И уже уходил, в несколько шагов растворяясь в черном, которое снова замыкало круг. Крупье, словно опомнившись, крутанул рулетку. И сразу все пришло в движение. Дамы и господа заторопились делать ставки. А шарик уже бежал по кругу, с веселым стрекотом догоняя время. Но марафонца было еще не рассмотреть. Срабатывал эффект Доплера, и сейчас марафонец был немного волной по имени Ификл. Он спешил к своим быкам и жене Пенелопе... И только одна Лиза ни о чем не волновалась и никуда не спешила, потому что это была не Лиза, а ее женский дух в своем волшебном, похожем на волан, платье, под которым так удобно прятать крылья. И надо было, во что бы то ни стало, отнять у духа платье, чтобы заставить его подчиняться и выполнять желания. Но в те далекие годы он, Герман, был таким бревном... и Лиза уехала с другим. Этот "другой" лишил ее не только платья, но и крыльев, и она стала просто женщиной, чтобы готовить ему борщ и стирать рубашки. А ночью они никогда не включали свет, чтобы он не узнал, что у нее козьи ноги, и губы в темноте смеются. Он думал, что победитель получает все, но все, что он получал днем, она незаметно отнимала ночью...

- Зерро-о... - откуда-то из пустоты донесся выдох, и он, словно о чем-то вспомнив, устремился к Маше и даже успел приподнять ее вуальку, в ужасе отшатываясь от старухи с черной дырой вместо носа.

- Жеро-о... - прошамкала старуха беззубым ртом.

- Зерро-о, - холодными голосами вторили ей духи каких-то еще женщин, которых он когда-то знал, а потом забыл, но все они о нем помнили, и сейчас будто слетались на его позор.

Он думал, что появится человек в черном, чтобы внести ясность, но все тот же холодный голос в левом ухе сказал: "Вы проиграли..."

- Вы проиграли все, - добавил другой холодный голос в правом ухе.

- И Лизу и Машу... - прошелестел голос слева.

- И себя...я...я... - гулко отразилось справа.

- Но за это время наши правила успели измениться и теперь проигравший получает все.

- Только, правда, при одном условии - сделать новые ставки.

- Нельзя, так сказать, дважды вступить в одну и ту же...

- Тем более, что Лизу уже не вернуть...

- И Марию...

- И Александру...

- И Амалию...

- И Елену...

- Они все в прошлом...

Голоса раздваивались, растраивались и сливались, постепенно превращаясь просто в слова, которые непредсказуемо возникали то в левом ухе, то в правом. Вначале даже казалось, что их произносил один и тот же человек, с тем же неповторимым холодом, от которого по спине пробирала дрожь. Но незаметно холод в левом ухе сменился теплотой и под конец совсем другой человек, словно о чем-то уже решенном, произнес:

- А вы здесь и сейчас... И можете сделать новый выбор. С этой минуты ваши возможности поистине безграничны. Надо просто соблюдать универсальный закон всех счастливчиков: в нужное время оказаться в нужном месте. Дон Хуан, проведите джентльмена в наш элизиум...



Дон Хуаном почему-то оказалась девушка.

Она была в серебристом плаще-накидке и таких же серебристых шортиках, которые непринужденно приоткрывались при каждом шаге ее грациозных, затянутых в белые колготки, ног. Они словно заманивали и ускользали одновременно, и от всего этого амура просто голова шла кругом.

Но чтобы соблюсти приличия, даже завел со спутницей светскую беседу.

- Странное у вас... э-э... мисс... имя: дон, да еще Хуан... Лично я почему-то считал, что дон Хуан всегда был, так сказать, гринго...

- Вот и Тирсо де Молина так считал, - ангельским голосом отозвалась спутница. - С него все и началось. С его "Севильского озорника", я имею в виду. Мольер, Гофман, Байрон, Пушкин - только повторили ошибку.

- Так этой, прошу прощения, "севильской озорницей" были вы? - со смешанным чувством удивления и недоверия почти воскликнул Онегин.

На что она даже отвечать не стала. "Ах, если бы об этом мог знать Пушкин!" - еще мелькнуло сожаление.

- Уж кто-кто, а Пушкин об этом знал, - каким-то образом уловила она мысль. - Вспомните его слова в своем письме к... когда он признался что... Отсюда и метания его души, и эта нескончаемая череда связей, словно снова и снова сам себе доказывал... и еще больше в этом сомневаясь...

- Нет, вы не дон Хуан, - даже поежился Онегин от скользнувшей холодком догадки. - Вы... Хуана... Ху...анна... и есть та самая Анна Петровна Керн, которой Пушкин посвятил стихи... В метафизическом, конечно, воплощении... - И, странно пьянея от собственной прозорливости, которая с каждой секундой прибавляла смелости, - спросил: разрешите вас поцеловать?

Прозвучало даже как-то по-гусарски, но ее ответом были губы, которые словно только этого и ждали. Ждали давно, еще с 1825 года, когда Пушкин перестал их целовать и написал свое: "Я помню чудное мгновение...", хотя, зачем было помнить, если можно было съездить и снова поцеловать... свою Ху...анну... и сейчас он, Онегин, как бы возвращал застарелые долги Пушкина, которых накопилось на много жизней.

- Нет-нет, не здесь, и не сейчас, - заплетающимся языком в его рту, первой опомнилась Хуана. И они еще какое-то время так и передвигались со сцепленными внутри языками, как собаки.

Наконец, коридор любви закончился зеркальной дверью с магической буквой "N", и он еще подумал, что нужно вспомнить какой-то код и тогда дверь откроется, и он спасет и себя, и прежде всего Ху...анну, которую так и не долюбил Пушкин. И они, не сговариваясь, вошли в зеркало, и сейчас стояли на незнакомой улице, оглядываясь по сторонам. Мимо сновали лихие извозчики, совсем рядом всхрапывали разгоряченные кони, кто-то в пролетках его даже узнавал, приветственно приподнимая свои котелки и шляпы. Над гостеприимно распахнутыми дверями бакалейных лавок с колониальными товарами и витринами роскошных магазинов можно было прочитать названия хозяев с характерной буквой "ять": "Гаупманъ и сыновья", "Какао "Жорж Борман"", "Аптека И.Бродского", "Пилюли "Ара" слабят легко и нежно", "Лечебное вино "Сан-Рафаэль" - друг желудка", "Товарищество "Эмиль Циндель""... По тротуарам степенно прогуливались бородатые мужики в картузах с высокой тульей. Навстречу с веселым окающим говорком промчалась стайка студентов с книгами, перевязанными бечевками. Но во всем этом было что-то не так, что-то не состыковывалось. А подойти к какому-нибудь служивому и спросить у него - где здесь, милейший, нумера?.. - казалось не то чтобы неудобным, а скорее, неуместным. Все равно, что спросить у зулуса, который сейчас час...

- Здесь нет времени, - тут же откликнулась Хуана.

- А что же тогда есть?

- А есть я, и есть ты, и наша задача выбрать тебе жену.

- А тебя можно выбрать?

- Можно, но не нужно. Ты забыл, что я Хуана. Я должна принадлежать всем, а жена, как говорят у вас, в отстойнике, - она и в Африке жена...

- В каком еще отстойнике? - готов был обидеться Онегин.

- Это сложно объяснить, а еще сложнее понять, - туманно отделалась Хуана, - С этой минуты ты должен действовать сам. Я буду, конечно, рядом, но вмешиваться не имею права. Да, помни еще, что время тоже ограничено.

- Но ты же сама сказала, что здесь нет времени.

- Времени нет, но есть действие, а к цели ведут слишком разные пути. Вскоре ты сам поймешь, что я имею в виду.

- Допустим, я ее выберу, а она скажет "нет"?

- В этом и заключается искусство выбора. Почти как в той детской игре: "да" и "нет" не говорить, черный с белым не носить, вы поедете на бал?

И не дожидаясь ответа, Хуана растаяла в воздухе.

Честно говоря, он и сам не до конца понимал, зачем ему надо было выбрать новую жену, но этого требовали правила игры, которые, он знал, лучше не нарушать, чтобы не было еще хуже.

Успел только взглянуть на часы, словно приводя себя в порядок со временем и тут же задней мыслью припоминая, что времени нет...

Но часы вели себя как-то странно. Он даже не сразу понял, в чем эта странность состояла. На всякий случай, еще постучал ногтем по стеклышку и приложил ухо. Внутри, как всегда, тикало, и стрелки шли по-прежнему, четко отсчитывая секунды и минуты... только в обратном направлении.

Лихорадочно в разной очередности начал давить на четыре кнопки по бокам циферблата, пока в окошке не выставилось искомое: 27 января 1837 года. И впервые, пожалуй, за всю его робинзонаду почувствовал страх. Страх, что происходит что-то неподвластное логике и разуму.

И от внезапно охватившей его паники, бросился бежать - бежать, куда глаза глядят - бежать от себя и от времени, которого нет, и которое может вот так вдруг, без предупреждения, начать стремительно разматываться в прошлое; от непредсказуемо меняющихся правил игры, которые всегда будут меняться быстрее, чем меняется он, когда с какого-то момента даже выигрыш может оказаться проигрышем, и смыслом всего становится сама ИГРА.

Он бежал, расталкивая прохожих и балансируя на поворотах, уклоняясь от лотошников с бубликами и кричащих газетчиков, от податливо теплых женских тел, с их пьяняще влекущими ароматами любви и порока, пока не выдохся, не захлебнулся временем. И в эту минуту увидел ее...



"Кафе "Амиго"" - прочел над несколькими столиками, выставленными под цветастые зонтики на улицу, где в углублении старинного дома в мавританском стиле притаился уютный, увитый виноградом, дворик с небольшим фонтанчиком, окруженным незнакомыми, красивыми цветами. Они были похожи на большие тропические бабочки, которые от легкого ветерка начинали шевелиться, словно готовились вот-вот взлететь. Вокруг цветов были никелированные, как в аэропорту, перильца. Возможно, для привязывания прогуливаемых собак или вот таких шаловливых девочек, пока их папы/мамы где-то внутри самого кафе (чтобы не подавать дурной пример) пропустят по рюмке, другой или выкурят по сигаретке в ожидании заказа.

Он даже знал ее имя, но произносить его было нельзя, чтобы не спугнуть видение, которое, казалось, в любой момент могло исчезнуть, испариться навсегда. И он подбирался к нему издалека, как охотник, растворившись в своей цели, в какую-то долю секунды все же успев подумать, а вдруг и она, эта маленькая Лолита, Лаура, Анабелл Ли, так же незаметно охотится на него, искусно заманивая в свою ловушку?

Сначала, грациозно балансируя, прошла по бордюру клумбы. Затем, перебежав к фонтану, присела на перильце. Воровато оглянувшись, незаметно сорвала цветок, чтобы, понюхав, с гримаской отвращения, тут же на месте утопить его в лотосе фонтана. На какое-то время снова переключилась на мороженое, с каждым засасывающим движением по-кошачьи округляя глаза, а потом зажмуриваясь, словно холод заходил в зубы.

Разделавшись с мороженым, перегнулась через перильца, чтобы сполоснуть руки и, заметив в зеленоватой мути фонтана золотисто красную рыбку, попробовала ухватить ее за хвост. И, мелькнув на солнце белой попкой, уже сидела, как ни в чем не бывало, близоруко поглядывая по сторонам и на стеклянную дверь кафе, из которой в любой момент мог выйти какой-нибудь "амиго".

"... подкрасться незаметно и, встав на четвереньки (чтобы ей захотелось приятно потрепать его за ухом), звонко залаять по щенячьи... и она в испуге (а может и в восторге) от его "прикола" - вспорхнет бабочкой и, описав вокруг фонтана с рыбкой магический круг, опустится прямо на его ладонь..."

Которая даже зачесалась от такого мультика.

Свернув с улицы, походкой бывалого гусара направился к кафе. Фонтан просто оказался на его пути, и даже как-то странно было представить, что его нужно обходить, чтобы достичь своей цели. Только тогда он заметил ее, словно не менее странное продолжение фонтана, и какое-то время с детским восторгом рассматривал вблизи, прежде чем попробовать коснуться... а потом сказать, изменившимся голосом:

- Уже расцвели полуденные пионы... Донна Ху-анна ждет нас...

И уходил... уходил... не оборачиваясь, как сомнамбул. И теперь их связывали только слова: сперва паутинками, а потом стеклом... такие легкие звенящие цепи, с которыми надо обращаться бережно... Только при чем здесь полуденные пионы, хотя еще утро, а красные пионы - цвет гнева... и она их насчитала целых 7 штук... И даже два показались лишними, но если к ним прибавить три и отнять пять - она успеет его догнать быстрее, чем они снова станут желтыми. И тогда он узнает ее имя, чтобы исполнять желания...



Он поджидал ее тут же за углом, с опаской поглядывая на супермена манекена в витрине, который с кривой усмешкой протягивал каждому прохожему доллар.

Манекен ему смутно кого-то напоминал, и это напоминание было как скрытая угроза чужого города, который, казалось, с каждой секундой обступал его все плотнее и плотнее. Но здесь из-за поворота прямо в его объятия выбежала она, и он, вдыхая пьянящий аромат ее волос, краем взгляда успел заметить свое отражение в стекле. Даже на миг закрыл глаза, чтобы перепроверить впечатление. И сейчас, отбросив все сомнения, с какой-то щемящей грустью рассматривал себя... в свои 17-18 лет... И эта пружинистая нетерпеливость во всем теле (он тогда увлекался гимнастикой)... и черные развевающиеся волосы молодого дона Хуана...

Значит, время продолжает стремительно раскручиваться вспять и надо спешить, пока он не догнал по возрасту свою невесту, которая тоже, возможно, оказалась в таких же непостижимых отношениях со временем, которого как бы нет.

Но, как писали когда-то в добрых старых романах: "В эту секунду их губы нашли друг друга", и, словно после долгой разлуки, с ненасытной жадностью наслаждались узнаванием. Он еще успел подумать, что при очень большом желании они, наверное, смогли бы остановить и то, что привыкли называть временем, ибо зачем будущее, если и сейчас хорошо... и расцвели полуденные пионы...

- Да вот же они!.. Хватай их!.. Держи их!.. - с бесцеремонностью прошлого, черными воронами налетели на них два кучерявых крепыша в одинаковых черных майках с надписью "Быки" ("Bulls" - по-английски).

Они гортанными голосами несли какую-то ахинею, свирепо вращая своими слегка на выкате глазами и больно царапая черными щетинами кожу. Потом один из них потащил его Марию, Софью, Александру, Варвару, Веру, Амалию, Наталью, Элизу, Аглаю, Надежду, Любовь, Елену, Евгению, Ольгу, Анну - в темный провал двора, а второй еще какое-то время цепко удерживал его на месте. Несколько раз они упоминали имя "Ификл", и общий смысл их извержения сводился к тому, что он, Иван Петрович, очень сильно этому Ификлу успел за что-то задолжать, и они забирают его девочку за долги.

Наконец, отделавшись от своего "булла", Сильвио бросился вдогонку. Но двор оказался проходным, а в узком переулке, в который он открывался, было полно народу, причем, все двигались в одном направлении и держали в руках зажженные свечи. Он попробовал пробиться, протолкнуться, и, чувствуя, что силы его на исходе, в какой-то миг все-таки успел свернуть в спасительную дверь с надписью "Элизиум".

Миновав небольшой уютный холл со стилизованными под разную морскую живность диванчиками и ракушками-креслами, по бесшумной ковровой дорожке золоченой лестницы взбежал наверх. Здесь начиналась полукруглая галерея, увешенная странными голографическими картинами, которые то появлялись, то исчезали, в зависимости от угла зрения. Недолго думая, он свернул налево и несколько картин словно двинулись за ним следом, в недвусмысленной последовательности одна за другой приоткрывая свои тайны. Такого разнузданного содержания он не встречал даже у Бердсли, но все они были написаны в духе старых мастеров и рукой такого же мастера, и это вызывало какое-то двойственное чувство - и потрясения, и неловкости.

За галереей сразу начинался коридор, вдоль которого шли двери, двери и на каждой был свой номер. Причем, коридор как-то странно все больше и больше загибал вправо, и цвет его был розовый, а потом голубой...

По инерции пролетел розовый отрезок коридора и оказался в голубом, и, постепенно замедляясь, только тогда начал обращать внимание на цифры, которые были от 1 до 36 и, как ему показалось, уже повторялись дважды. Словно приглашали к выбору, а он разгорячено все никак не мог остановиться.

Только сейчас до него дошло, что коридор был круглым и, по всей видимости, открывался на галерею справа. И, смахнув рукавом со лба пот, он без стука провалился в дверь под номером 18.

То, что Сильвио увидел, потрясло его даже сильнее голографических картин...

Почти все пространство комнаты занимала большая квадратная кровать. На стенах друг напротив друга висели две картины (имитации) Малевича "Черный квадрат" и "Красный квадрат". Звучала негромкая чарующая музыка.

- А, Сильвио, заходи... - приветливо встретили его двое полуобнаженных молодых людей, непринужденно продолжая ласкать друг друга, своими нежными прикосновениями. - Будем вместе играть в Го, - добавил голубоглазый красавчик, томно прикрыв глаза.

На какой-то миг остолбенев, Сильвио пулей выскочил обратно и еще какое-то время бежал по кругу, пока обессилено не провалился в дверь под номером 33...

- А вот и наш... - с ничего не выражающим лицом двинулся к нему один из троих сидящих за столом мужчин в черных старомодных костюмах и в таких же черных, надвинутых на уши шляпах.

Последнего слова он не понял, но и переспрашивать не стал, словно слова уже ничего не значили, а если и значили, то совсем не то, что где-то в другом месте привыкли думать.

Какое-то время они молчали, буравя его своими тяжелыми взглядами, от которых ему стало даже не по себе.

- Вот, возьми, - наконец произнес тот, кто сидел напротив, коротким движением передвинув к нему сверток. - Остальное - ты знаешь сам...

Медленно, очень медленно, начал разворачивать старую пожелтевшую газету, аккуратно скрепленную прозрачным скотчем.

... Где-то он уже видел этот пистолет... Даже взял его в левую руку, чтобы лучше вспомнить. Передернув затвор, вытащил обойму - проверить патроны. И это он уже как бы знал, словно нечто подобное уже было раньше.

Так и есть - один патрон. Ему оставили всего один патрон... до предела сужая выбор, чтобы упростить и облегчить задачу.

Ловким движением защелкнул обойму на место и запихнул пистолет за пояс сзади. Еще зачем-то взглянул на часы, стрелки которых продолжали бежать вспять, и сейчас неумолимо приближались к 12, только с обратной стороны. Значит, на все про все у него минут пятнадцать... и одна жизнь, которая хранилась в пуле, пуля в патроне, патрон - в пистолете, пистолет... и от него теперь зависело, что делать с этой жизнью... цена которой с каждой минутой и секундой продолжала стремительно возрастать.

И снова он бежал по кругу, отчаянно врываясь в чужие двери, в чужие номера... И, когда до последнего предела оставалось уже совсем ничего, нога его словно провалилась в...



... Снег был глубокий, и идти было тяжело. Пушкин то и дело проваливался по колено - даже сбросил свою тяжелую медвежью доху. Наконец, в небольшом соснячке, нашли подходящую полянку.

Секунданты - подполковник Данзас и виконт Д'Аршиак, - тут же начали утаптывать ногами снег и, отсчитав положенное количество шагов, отметили барьеры своими шинелями.

Противников расставили по местам и подали им длинноствольные дуэльные пистолеты. Данзас махнул шляпой, и дуэлянты начали сходиться.

Пушкин первым подошел к барьеру и, почти не целясь, выстрелил. Гулкое эхо повторило выстрел, заставив всех замереть. Дантес как-то странно споткнулся и, хватаясь за воздух руками, ничком рухнул на шинель.

Подбежавшие к нему Данзас и Д'Аршиак, перевернули тело на спину... Дантес был мертв. Опытный Данзас это понял первым и побежал к Пушкину. Он думал увидеть в глазах Пушкина радость или хотя бы хорошо знакомое ему, старому солдату, чувство торжества.

Но глаза Пушкина были холодны и пусты.

- Est-il tué*? - лишь спросил, все еще судорожно сжимая в руке пистолет. И, не дожидаясь ответа, и как-то сразу став еще меньше ростом, побрел к чернеющим неподалеку каретам.

Со спины он казался совсем мальчиком.



... Когда все ушли, от заснеженной сосны отделилась чья-то призрачная тень. Стараясь ступать след в след, человек в белом вышел на утоптанную площадку и с безошибочной точностью занял место, с которого стрелял Пушкин. Глядя куда-то перед собой в быстро надвигающуюся темноту, поднял руку с пистолетом и, почти не целясь, нажал курок... Но вместо выстрела последовал сухой щелчок.

- Est-il tué... - сказал Сильвио.





* Est-il tué - он убит.




© Александр Грановский, 2002-2024.
© Сетевая Словесность, 2002-2024.





Словесность