Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Колонка Читателя

   
П
О
И
С
К

Словесность




ЧИСТЫЕ  ПОМЫСЛЫ


С. Павловскому


1.

Кухня, оклеенная плёнкой "под осину". На старом холодильнике - телевизор, на столе - тарелка борща и книга Георгия Маркова "Сибирь". По ней ползают мельчайшие чёрные муравьи, вывести которых не представляется возможным. За столом сидит Серёжа, рыжеволосый парень лет двадцати четырёх в левисовской футболке с пентаграммой. Его руки украшены цветными татуировками. В зомбоящике мелированная барышня лепечет ерунду.


СЕРЁЖА (мрачно, муравьям). Вот бы по всем каналам запустить "Carpathian Forest" и "Dark Funeral", а в промежутках - трансляцию гражданских казней.


Входит Марина Ивановна, мать Серёжи, интеллигентная женщина, работающая в центре занятости.


МАРИНА ИВАНОВНА. Что, что ты несёшь?! Почему ты не ешь? Ты кран починил?


СЕРЁЖА (рассеянно). Я пишу, я потом это самое.


МАРИНА ИВАНОВНА. Охуеть. Тут на районе авария, ограбление, ДТП, кран пошёл по пизде и не льётся, а ты сидишь и пишешь хуйню. Хуйню. Хуйню!


СЕРЁЖА. Ну и читай дальше советскую лабуду, раз тебе родной сын не нравится.


Собирается уматывать. За окном падает снег. Муравьи спешат к чёрной лакированной разделочной доске.


МАРИНА ИВАНОВНА. Ты куда намылился? А кран? Да подождут твои съёмки поганые, подумаешь, опоздаешь на полчаса.


Её голос постепенно заглушают вскрики полупорнографических рекламных девиц.



2.

Город похож на большую снежную жабу. Серёжа и оператор плетутся к областному универу, где запланировано культурное мероприятие. Мимо них пробегают готочки, бросаясь снежками.


СЕРЁЖА (в сторону). А ведь мама права: нет никакого смысла в литературе. Литтусовки - тухлость, ебанатство и брехня из-под коня, а журналы - это такой блядский регресс, что уже приятней посмотреть копровидео или зоовидео транса с лошадью.


Холл университета. Снуют студенты, жуя на ходу пирожки. Полная дама в очках, напоминающих пенсне Троцкого, пиздит в микрофон:


- Сегодня, в день памяти усть-сысольского славянофила Петра Павловича Молочаева, я хочу отметить, что молодёжь совсем перестала читать.


СЕРЁЖА. Погромче, пожалуйста, и смотрите прямо в объектив, не отводите глаза.


ДАМА (глядя в никуда). Только мальчики из организации "Гражданский долг" принесли в дар библиотеке биографию президента. А остальное - как разрыв-травой поросло. Вырежьте, пожалуйста, последнюю фразу.


СЕРЁЖА. Ага. (Оператору.) Ну что, всё.


Дама, переваливаясь, спешит в туалет, где уже образовалась очередь из таких же толстых и важных преподавательниц.


ОПЕРАТОР. Пошли покурим.


СЕРЁЖА. Я бросил, я лучше книжки пока полистаю.


Оператор смотрит ему вслед так, будто хочет покрутить пальцем у виска, но не позволяет воспитание.


Стенды украшены книгами с куполами и бородами на обложках. На одной, впрочем, - косастая бабища в крупных бусах и сарафане. Надпись: Юлия Волоколамская, "Русская петля", роман года по версии журнала "Наш соплеменник".


Серёжа хмуро бредёт дальше, вспоминая, где в бывшей alma mater находится буфет. Трёт глаза кулаком - очень хочется спать.


Свернув в левое крыло здания, он почему-то оказывается не в столовой, а в библиотеке. Старухи, которая раньше там работала, нигде не видно. Возле стенда с культпросветными агитками - стол, на котором разложены объёмистые тома в чёрных и тёмно-зелёных обложках с непонятными восточными названиями. Серёжа останавливается, нерешительно открывает один из них. Желтоватая полупрозрачная бумага под его взглядом начинает шипеть, как химические смеси в колбе. Он открывает другую книгу, и первая страница тотчас же становится пустой. Через пару секунд он уже сомневается, было ли там действительно что-то написано. К нему подкрадывается гебраист - пожилой человек с острым профилем и подстриженной седой бородкой.


ГЕБРАИСТ. Что вас интересует?


СЕРЁЖА. Я... я даже не знаю.


ГЕБРАИСТ. Что же вы так, дружочек, - ничего не знаете, но всё равно хватаете и мнёте? В соседнем зале много хорошего и понятного. Наверно, вам туда.


СЕРЁЖА (собравшись с духом). Нет, там плохо и скучно. Можно сказать, мусор. А что творится с этими книгами, или просто у меня глюки?


ГЕБРАИСТ. Ветхий днями, благословен он, укрывает мудрость от постороннего человека, чтобы не нарушился порядок. Если тебе непонятно значение слова - это слово высшей пользы.


СЕРЁЖА. Но я не хочу быть идиотом. Я хочу знать больше и быть лучше.


ГЕБРАИСТ (открывая чёрную книгу). Посмотри на это один раз, посмотри второй, и третий, и четвёртый раз.


СЕРЁЖА (к удивлению своему, начинает понимать иврит). "Иди и смотри - душа преобладает ночью, следуя к своей ступени. Дух же - днём. А если ты скажешь, что ступени духа и души - не одно и то же, - ошибёшься. Они - одна ступень, одна чета. И нечто высшее властвует над ними и прилепляется к ним... и оно называется дыханием, и если оно господствует в человеке над духом и душой его, то он становится святым, совершенным во всём".



Квартира Серёжи. Марина Ивановна отпирает дверь и впускает Ксюшу, манерную девицу в дурацкой шляпке и фиолетовом пальто. В руках у неё картонная коробка.


КСЮША. Здравствуйте, Марина Ивановна, я должна вам тортик за то, что в субботу меня не выгнали, когда я была пьяная без денег на такси. Спасибо огромное.


МАРИНА ИВАНОВНА (в сторону). Тьфу, блядь. (Вслух.) Это тебе спасибо, Ксюшенька. В прошлый раз Серёжа приспособил коробку от торта под парашу для новой кошки, и всё растеклось оттуда по всей прихожей.


КСЮША. А когда Серёжа вернётся? Не могу дозвониться до него - мобильник отключен.


МАРИНА ИВАНОВНА. Понятия не имею. Работа у него такая. Всё отключать надо, в том числе мозги.


КСЮША. Он очень одарённый. Но в наше время писателем быть тяжело. Я думала, что когда начну писать три-четыре любовных романа в год, приличные люди меня зауважают, а они по-прежнему смотрят на меня как на мышь, как на вошь. Вам нравятся Серёжины тексты?


МАРИНА ИВАНОВНА. По-моему, творчество Серёжи - это мерзостная гадость и сраная ебань, но следует уточнить, что в своих оценках я могу быть необъективной, ведь я его мать.



Библиотека. Входит Ремезов - неопределённого возраста мужчина в дорогих джинсах и сером плаще, отхлёбывает коньяк из фляжки. Волосы у него светлые, без седины, но в углах рта глубокие морщины, а взгляд тяжёлый, как у пенсионера, занимающего очередь в поликлинике.


ГЕБРАИСТ (Ремезову). Какой многообещающий молодой человек этот репортёр.


РЕМЕЗОВ. Да. Вот бы мне такого в штат. Буду рад пообщаться.


Протягивает визитку. У Серёжи такой вид, будто его крайне впечатлило напечатанное на этом квадратике бумаги. Ещё там нарисован логотип учреждения - сообщающиеся сосуды, треугольник и стрелки, направленные на запад и восток.


РЕМЕЗОВ. Работа на местечковом телевидении - не лучшее, что может случиться в этом мире. (Гебраисту.) Вам помочь?


ГЕБРАИСТ. Нет, нет, всё в порядке. (Набрасывает на стол чёрную шелковую ткань. Книги под ней шипят и потрескивают. Когда Ремезов и Серёжа скрываются за дверью, старик стаскивает ткань и убирает в дорожную сумку. Теперь на столе ничего нет.)



3.

Кафе на окраине. Полутемно, очертания людей и предметов расплываются, как в тумане. За окном - обледеневшие ветки рябины. Серёжа и Ремезов пьют водку.


СЕРЁЖА. Я замещаю одну тётку, но она скоро выйдет из декрета - и всё. Останется только разгружать вагоны. Даже в центр занятости обращаться стыдно, потому что там работает моя мать.


РЕМЕЗОВ (любезно). Что вас интересует - перевод и написание деловых статей, репортажи, научно-исследовательская деятельность?


СЕРЁЖА. Я бы хотел вообще завязать с писаниной. Если моя знакомая тупица Ксюша, автор трёх-четырёх романов в год, за литературу, то я - против. Надо делать что-то реальное, а не трясти словами, как шариками в ёбаном калейдоскопе. Не хочу посвящать себя литературе, у меня и без неё скучная и серая жизнь.


РЕМЕЗОВ (улыбаясь). Я понял.


Задумчиво смотрит в окно. Гроздь рябины меняет цвет на чёрный.


У моей знакомой есть вакансия, но не знаю, согласитесь ли вы на такое. Продажа домашних животных. Начальство предпочло бы женщину, но барышни здесь какие-то совсем безынициативные. У вас же есть опыт ухода за грызунами? Только учтите, с нашими хорьками надо обращаться аккуратно.


СЕРЁЖА. За n у. е. в месяц я готов аккуратно обращаться даже с тупыми курицами вроде Ксюши.


РЕМЕЗОВ. Вот и отлично. Пойдёмте, я вас провожу, а завтра созвонимся насчёт собеседования.


Они идут по бетонному мосту, перила которого местами оплавились, местами раскрошены, будто кто-то отщипывал от них по куску. Ветер поднимает железную пыль. В середине моста зияет пролом величиной с человеческую голову.


РЕМЕЗОВ. Не обращайте внимания.


Асфальт позади него покрывается сверкающим льдом.



4.

Утро. Захламлённая комната Серёжи. Звонит будильник.


СЕРЁЖА (просыпаясь, мрачно). Умри, сука. (Нажимает на мобильном отбой. Звонят в дверь.) Бля, мам, открой!


Тишина.


Серёжа натягивает джинсы и тащится открывать. На пороге соседская бабка в кружевном воротничке поверх чёрной кофты. Она умильно улыбается.


СТАРУХА. Серёженька, ты не хочешь со мной в церковь сходить? А то воскресенье же, служба, а никого не поднимешь, будто все не русские.


СЕРЁЖА. Это ты брошюру с житием мученика нам подсунула под дверь? Спасибо, иди на хуй, до свидания.


СТАРУХА (орёт). Такой молодой, а уже так хамит, как не русский, как не крещёный! Участковому всё скажу, как ты меня на хуй матом послал. Я на производстве сорок лет отработала...


СЕРЁЖА (запирая дверь на три замка). Вроде, не пасха и даже не рождество, а старухи всё падают и падают.


СТАРУХА (вопит снаружи). Это ты, ты у меня на двери сторожевую башню вчера нарисовал. Сектанты!


Из кухни выглядывает Марина Ивановна с сигаретой. Пожимает плечами, затягивается.


СЕРЁЖА. Мам, ты смотрела новости? Что там с западным мостом?


МАРИНА ИВАНОВНА (удивлённо). Ничего.


СЕРЁЖА. Авария там, перила погнуты... нет?


МАРИНА ИВАНОВНА. Авария вчера была у нас на районе, а на западе нет ничего. Всё перемешалось у тебя в башке, хотя у тебя и раньше там была сборная солянка.


СЕРЁЖА. Приснилось, значит.


Возвращается в комнату. Мобильник играет странную мелодию, которую Серёжа в трезвом уме вряд ли установил бы. На дисплее высвечивается фамилия "Ремезов".



5.

Чисто прибранный магазин. В просторных вольерах дерутся молодые хорьки. Взрослые особи размещены в клетках. Напротив витрины с кормом - пустой аквариум. Степной хорёк смотрит на него так, будто хочет утопиться. Чёрный хорёк из своей двухэтажной камеры смотрит на Серёжу - хитро, подло, взыскующе.


ЗАВОДЧИЦА (смуглая раскосая тётка). В Тотьме его нам вернули через неделю и даже денег не потребовали назад.


СЕРЁЖА. А что случилось?


ЗАВОДЧИЦА. Одна баба так обабилась, что говорить могла только о муже и готовке. В голове у неё вертелось бесконечное "муж - салат", "салат - муж". А хорьки, ты знаешь, приводят в движение невысказанные слова, соединяют логические звенья. Так вот, когда у бабы завёлся хорёк, она подсознательно поняла, что муж и салат должны стать одним целым, и зарезала спящего супруга разделочным ножом. Салатов на месяц-другой хватило бы, если бы не милиция. Хоря принесла нам соседка, убиваясь, что животное досталось кровопийце, бедное. (Осторожно гладит зверька, тот взыскующе смотрит на неё, потом кусает.) Сука!..


А вот видишь того, степного, с коричневой мордой? Его купил один поэт, и хорёк выгрыз ему большую дыру слева.


СЕРЁЖА. В прямом смысле?


ЗАВОДЧИЦА. Нет, сначала, конечно, в переносном. Но всё закончилось плохо, очень плохо. Если ты позволил прогрызть дыру у тебя в сердце, следующая дыра будет в голове.


РЕМЕЗОВ (выходит из служебного помещения). Неправда. Так считают только бабы. Но вы не виноваты - вас просто не научили измерять расстояние между сердцем и головой. А этот степной хорёк - литературный. С одной стороны, его не рекомендуется продавать кому попало, с другой - именно кому попало его и следует продавать. Ну, ты понял.


СЕРЁЖА. Кто-то говорил, что для них нужна специальная диета?


РЕМЕЗОВ. Вроде бы, хорьки падаль есть не должны, но вот литературные жрут больное самолюбие. По вкусу оно смахивает на подгнившие дички, пару дней пролежавшие под дождём.


ЗАВОДЧИЦА. С этими диетами никогда не угадаешь, скажу я вам. Была одна монахиня, снискавшая град небесный. Она разработала диету, от которой постепенно зарастала пизда. Сёстры и прихожанки интересовались, что надо есть, чтобы тоже зарастить, но святая отвечала только: "Постом да молитвою добилась своего". Однажды пришла к ней попадья малоумная, стала вопрошать: "Растут на монастырском дворе лопухи, одуванчики, крапива, повелица. В каком соотношении надо их истолочь и добавить в пищу, чтобы стать, как ты? Не ради стяжания почестей жажду узнать сие. Боюсь, что если мы с батюшкой не будем жить в белом браке, то в рай не попадём, ибо сказано: хорошо, когда муж и жена живут, как брат и сестра".


Отвечала монашка: "Сорви столько-то лопухов, одуванчиков, крапивы, повелицы, да про тысячелистник не забудь". Попадья так и сделала, а наутро стала у неё пизда, как семиаршинная бочка, и полезли оттуда змеи, чёрные жабы, ужи, ежи да грызуны всякие. Последние, выйдя сухими из пизды, помчались к часовне и подгрызли её фундамент, а дальше простой народ растащил сооружение по кирпичику. А мораль такова: не верь, не бойся, не проси.


Входит Ксюша, нарумяненная, в фиолетовой шляпке.


КСЮША. Здравствуй, Серёжа. Как дела? Говорят, тут хорошо платят. Может, и к лучшему, что ты не состоялся как писатель и журналист. А мне выдали гонорар за новый роман "Ты и я в фиолетовых сумерках". Хочу его достойно потратить. У меня раньше была хорюшка, но умерла. (Утирает слёзы.)


СЕРЁЖА. Тебе подойдёт степной литературный хорёк, воспитанный и удобный в обращении, родословная прилагается.


КСЮША. Ой, какая прелесть. (Расплачивается, о чём-то болтает с заводчицей в противоположном углу магазина, уходит с клеткой.)


РЕМЕЗОВ (усмехаясь). Ой, ой, ой, бля.



Ночь. Ксюша спит. Хорёк выламывает пластиковую дверцу, клетка неслышно открывается. Животное прыгает на стопку авторских экземпляров "Тебя и меня в фиолетовых сумерках", они рассыпаются по полу. За минуту мощные челюсти хорька превращают книгу в комковатую бумажную массу. Вскоре жёваная бумага заполняет всю комнату, громоздится на антресолях, свисает с потолка. Хорёк вылезает на улицу через форточку, а бумажная жвачка продолжает расти. Ксюша задохнётся под ней, если никто не разбудит.



6.

Комната Серёжи. В углу - бар, заставленный бутылками коньяка и виски, на столе - новый монитор. Серёжа курит "Dunhill", стряхивая пепел на книгу Захара Прилепина. По интернету передают новости.


ДИКТОР. Операционный офис филиала банка "Возмещение" будет закрыт в связи с ликвидацией лицензии. Тридцать второго мартобря банк работает до 13.30.


ГОЛОС ЗАВОДЧИЦЫ (за кадром). Дочь банковского руководителя решила стать хиппи. Накурилась она травы, и пришла к ней мысль новая, оригинальная: деньги - зло. И все деньги, оставшиеся от оплаты учёбы своей ненужной, потратила на самого дорогого хорька. Самого чёрного. Если такого убьёшь, он вселится тебе в голову.


Приходит банкир ночью из ресторана, видит тварь непотребную и хуяк ей портсигаром по голове. Тотчас же протрезвел и услышал голос внутри черепа: деньги - зло, умрёшь ты страшной смертью за их умножение и трату на алкоголь, проституток, земельные участки и кокаин.


Сел банкир за компьютер и давай деньги со своего счёта бюджетникам и пенсионерам пересылать да филиалы ликвидировать. Вот радости-то было! Одну бабку от счастья паралич разбил, другая померла на месте, третья отдала деньги внуку, а тот всё на проституток да кокаин потратил. А ещё бабло попало на карту анархисту, числящемуся учителем в спортшколе. Накупил он химической дряни, наделал бомб и ученикам велел в ментовку бросать...


Тем временем диктора сменяет крашеная курица в ожерелье. Трещит позитивным голосом:


- Известная удмуртская писательница Ксения Машурина, автор тридцати четырёх любовных романов, вчера скончалась в больнице от сердечного приступа. Ксении было всего двадцать восемь лет.


МАРИНА ИВАНОВНА (входит в комнату). Кошмар.


Серёжа по-прежнему курит, стряхивая на Прилепина.


А её мать мне такая: когда Ксюшу "скорая" повезла, она была ещё в сознании. Говорила, что её спальня забита жёваной бумагой, и как по ней люди передвигаются, непонятно. Пить надо было меньше, донормил всякий есть. И ты хорош. Ты тоже её спаивал.


СЕРЁЖА. Да-да. Именно я во всём виноват.


МАРИНА ИВАНОВНА. Вот ведь ты идиот, а?! (Хлопает дверью.)



7.

Вечер. Серёжа и Ремезов выгуливают хорьков. Ремезов держит на поводке двоих, Серёжа - одного, самого чёрного. Через парк проходят к разлапистой голубой церкви. Темно, безлюдно, только бабка в платочке семенит к магазину "24 часа".


Ремезов отвязывает своих хорьков, жестом велит Серёже сделать то же самое. Животные просачиваются сквозь чугунную ограду и начинают подгрызать фундамент.


СЕРЁЖА. Пиздец.


РЕМЕЗОВ. Тише. Как сказал бы ребе, посмотри на это ещё раз, и третий раз, и четвёртый.


Хорьки отбегают к ограде и любуются своей работой. Если смотреть невооружённым взглядом, церковь осталась нетронутой, но для тех, кто умеет видеть, на месте откушенных кусков возникла некая сияющая субстанция, издали напоминающая лунный камень.


РЕМЕЗОВ. А если посмотреть ещё внимательнее - там пусто. Всё, на сегодня хватит.


СЕРЁЖА. Но они ведь могут обрушить храм за один день?


РЕМЕЗОВ (снисходительно). Народ надо медленно готовить к переменам. Ты не представляешь, что начнётся, если всё пизданётся за одни календарные сутки.


СЕРЁЖА. Разве не такого бардака вы добиваетесь?


РЕМЕЗОВ (ловит хорька и пристёгивает шлейку). Нет. Мы на самой светлой стороне тьмы. И я бы попросил воздержаться от определений типа "бардак", "маразм", "ёбаные животные".


СЕРЁЖА (со вздохом). Ага. (Пытается поймать хорька, тот изворачивается и до крови кусает ловца.)



Ночь. Месяц за окном острый, как стальная коса. Серёже кажется, будто на краях его выступает ржавчина. Слышно, как томик Захара Прилепина грызут чьи-то зубы.


СЕРЁЖА (в ужасе). Хорьки...


Вскакивает с кровати, задевает локтем ночник, тот падает.


ЧЕЙ-ТО ГОЛОС В ГОЛОВЕ СЕРЁЖИ. Они съедят твой дом.


Дверь распахивается, на пороге - Марина Ивановна в халате.


МАРИНА ИВАНОВНА. Совсем свихнулся со своей работой! Ничего, скоро мы распишемся с Анатолием Петровичем, и ты у нас получишь, полуночник чёртов.


СЕРЁЖА. Я квартиру нахуй сниму, деньги у меня уже есть.


МАРИНА ИВАНОВНА. Отлично. Один в квартире ты ещё быстрее свихнёшься.



8.

Москва. Гостиная в доме писателя Николая Незванова. На столе водка и салат. Мрачный Николай в клетчатой фланелевой рубашке и тренировочных штанах бухает под аккомпанемент группы "Кооператив Ништяк".


НИКОЛАЙ. Не дали "Букера", гады. Не дали "Букера", гады. Всем дали, а мне не дали "Букера", потом хруебени какой-то дали, а мне опять нет. За лоха меня держат, за сибирский валенок.


УЛЬЯНА (пышная дама лет сорока с неправильными, но сияющими добром и состраданием чертами лица). Коля, сколько можно пить под эту гадость? Дети спят!


НИКОЛАЙ (злобно бормочет). Ты, ты виновата, хотя и косвенно. По чужим жежешечкам бегала, скандалила, ты ведь спокойно общаться не можешь, в жопе у тебя шило, в пизде хомутовая игла. Меня и в "Мартобре" не напечатали из-за того, что ты назвала редактрису козой и сочинила, что она с тобой якобы пила. Да она в глаза не видела твою рожу!


УЛЬЯНА (сквозь слёзы). Коленька! Я старалась, как лучше. Тебе посвящены мои лучшие стихи. И вынеси наконец бутылки, ими вся комната заросла.


НИКОЛАЙ. Пизда твоя стихоплётная заросла! Что за бабы пошли, бутылки не могут вынести для нового реалиста.


УЛЬЯНА (утерев слёзы, гордо). Это моя квартира, Коля.


НИКОЛАЙ. Квартиры для русского писателя им жалко. Г-г-гады.


УЛЬЯНА (снова плачет). Один еврей на меня пародию написал. И напечатал. На строки, посвящённые детям и тебе.


НИКОЛАЙ. Мне плевать.


Смотрит в телевизор, работающий с отключенным звуком. На экране мелькают лица присяжных заседателей, похожие на морды грызунов.


Ульяна идёт к себе в комнату, открывает ноутбук, пишет:


"Милый Серёженька! Прости, что в предыдущий раз наше общение закончилось на такой звенящей, неопределённой ноте. Николаю снова не дали "Букер", и он грубо оскорбил меня..."


Серёжа сидит за компьютером в майке и трусах, тоже пишет:


"У меня дыра в голове, дорогая Ульяна, дорогая Ульяна.


Снилось, будто я - это не я, и вокруг мох и деревья, изгрызенная жуками кора. Потом я понял, что происходит под корой моего мозга. Они едят мой ум. Из-за них я не могу писать никакой литературы. Я надеялся завязать с ней, но ошибался. И вот теперь, осознав свою ошибку, хочу всё исправить, но они выели во мне пустое место и засыпали его сухим помётом и трухой.


Я не могу к тебе приехать из-за твоего мужа, его произведений, которые не могу читать, денег, которых у меня не было раньше, и времени, которого у меня нет сейчас.


Ты одна меня понимаешь. Ровесницы, если талантливые - либо эгоцентристки, либо похожи на мужиков, либо не похожи, но всё равно как мужики, а если добрые - то бездарные и тупые. А все остальные - и злые, и бездарные, и тупые, и хотят от меня бабла.


Но, Ульяна, меня вымораживает, что ты больше всего мечтаешь о покое, как Одинцова в "Отцах и детях". Покоя я тебе не обещаю. И что мы будем делать, когда хорьки очистят город от людей и зданий с помойкой внутри? Я поздно понял, что они нашли помойку и во мне. Убивать их нельзя - перед смертью они успевают укусить. Вот и вчера меня цапнули за руку, небольно, только в голове после этого дыра".


На экране появляется письмо Ульяны:


"Серёженька! Я пыталась переместить в Удмуртию своё астральное тело, но Николай на всю ночь врубил сатанинскую группу "Кооператив Ништяк", и ничего не вышло.


Я жду знака. Сейчас приехать не могу, да и не бросать же детей на неудавшегося букероносца. Он добавит им водки в сок, чтоб быстрее засыпали, а то и опиатов".


Крупным планом - послание Серёжи:


"Ты меня просто не любишь".


На мгновение экран становится чёрным, затем появляется новое письмо:


"Я больше не хочу black metal по всем каналам. Пусть будет синий июль, козы, месящие глину Прикамья, трава и много чистой воды".


За спиной Серёжи материализуется степной хорёк. Он сидит неподвижно и смотрит в монитор сквозь Серёжину голову.


Теперь на экране - новый текст, красным шрифтом:


""вода, глина, коза" - вот, дураки, ваша картина рая. думаете, вы близки к природе? да ничего подобного, это всё извне навязанная культура, которую выгрызать надо из ваших мозгов


в общем, идите-ка вы мимо со своей культурой и цивилизацией, а приходите на следующий год, когда всё ссохнется, рассыплется, треснет, как в документальном фильме про будущее чел-овечества на нэшнл джиографик, и счастливые зверьки будут скакать на развалинах ваших небоскрёбов, пока жёлтая звезда не упадёт на землю, не остынет гольфстрим, гуманистические овцы вымрут и некому будет остановить остывание лёд чёрная листва могила сырая извёстка ситра охора мы там окажемся чтоб держать чёрную перегородку чтоб не хлынул невыносимый свет


вы думаете я пьян? нет, просто я лучше".


Серёжа открывает глаза, оборачивается. В помещении, кроме него, никого нет.



9.

Зоомагазин. Заводчица в подсобке пьёт чай с бисквитами и другой хорьковладелицей.


ДРУГАЯ ТЁТКА. Я с трудом перенесла переезд в эту область. Фонарей тут поменьше, дороги похуже, лужи поглубже...


ЗАВОДЧИЦА (добродушно). ...дураки поядрёней.


ДРУГАЯ ТЁТКА. Ублюдков много, маньяков.


ЗАВОДЧИЦА. Места здесь такие, что сами уродов наказывают. Не слышали про легион Лизаветы?


Жил-был сторож садоводческого хозяйства, некто Широбоков, ловил и ел людей. Чаще женщин. Думал, бабы - самая лёгкая добыча.


Поздней осенью, когда всё промокло и прогнило, вышел наш едок со своей подельницей-умрудкой погулять. Глядят - близ лесополосы баба пьяная валяется. Толстая, ещё молодая.


Ну, стукнули ей по голове для приличия, отволокли в сторожку и освежевали. Пьяное мясо - оно ничего, если долго отмачивать перед зажаркой.


Широбоков с удмурткой мясо приготовили, собутыльников позвали. Съел кусок Владимир Ожмегов, и на следующий день упал ему на голову кирпич. Съел кусок Иван Чежегов - и на следующий день упал ему на голову окурок и волосы пожёг. Съел кусок Пётр Шудегов - и на следующий день задавил его мусоровоз. Съел кусок Александр Мылокрасов - и на следующий день упала ему на голову сосулька величиной с целого мента.


Съела кусок удмуртская повариха, и повлекла её неведомая сила в соседний район. Населяли его сестроеды. Всех своих сестёр они сожрали, а на дальнейшую жратву зарабатывать не хотелось. Увидели они во дворе чужую тётку, приманили на самогон и сварили.


Так Широбоков остался один.


И явился ему дух в виде дымного столпа, и сказал:


- Имя мне - Лизаветъ. Кто пожрал мою бренную оболочку - взял на себя мои грехи и за них расплачивается. А грехов у меня ещё мно-о-ого.


Испугался Широбоков, выпил водки, вытащил из холодильника остатки Лизаветиного мяса и костей и кинул псам подзаборным. И вселились в собак Лизаветины бесы, и, оборотившись, твари растерзали своего кормильца.


ДРУГАЯ ТЁТКА (крестится). Ебигосподи!


Появляется Серёжа.


ЗАВОДЧИЦА (строго). Почему опаздываешь? Будем штрафовать. (Заваривает новый чай, другая тётка тем временем уходит.)


СЕРЁЖА (осмелев). Вы не мой непосредственный начальник.


ЗАВОДЧИЦА (улыбаясь). Знал бы ты, кто я.


СЕРЁЖА. Ну и плевать на штраф. Мне хватит тех денег, которые уже есть. Или мне за опоздание ещё одну дыру в башке прогрызут?


ЗАВОДЧИЦА. Мальчик, ты путаешь причину и следствие. В наказание тебя никто не кусал. Просто убывание души сначала не заметно, как беременность на первом месяце, а потом начинаешь ощущать пустоту. А у некоторых, говорят, такое чувство, будто темнота пробивает лоб, проходит череп и заклинивает шейный отдел позвоночника. Это нормально.


СЕРЁЖА. Чего?..


ЗАВОДЧИЦА (протягивает ему зеркальце). Не пугайся, когда тут перестанет отражаться твоё лицо.


За стеклом - полутёмный лабиринт со множеством ходов и выходов. Мы видим, что душа напоминает серые хрустящие хлебцы в прямоугольной упаковке из материала, напоминающего фольгу. Он легко рвётся под зубами и когтями хорьков. Их двое, чёрный и светлый. Животные съедают два хлебца, из западного тоннеля выходят ещё два хорька. Третью пластинку они уничтожают вчетвером, и количество хорьков снова удваивается.


ГОЛОС ЗАВОДЧИЦЫ. Ничего особенного. У писателей и художников съедобные души, если такие положить возле границы в качестве приманки, придёт много всего. Странно, что тебе об этом не сказали.


СЕРЁЖА (отрывается от зеркальца). И что будет дальше?


ЗАВОДЧИЦА. Она сойдёт на нет, и ты поймёшь, что жить без души гораздо легче. Только дух может стать бессмертным, да и то не у каждого, а эта невидимая еда потребляется или сгнивает.


СЕРЁЖА. Блядь, нахуй. Я отсюда уйду.


ЗАВОДЧИЦА (успокаивающе). Поздно. Поймают и сожрут, теперь уже целиком. А даже если бы тебе это не грозило, как бы ты стал жить без денег?


СЕРЁЖА (злобно). Как раньше.


ЗАВОДЧИЦА. Как нищеброд.


СЕРЁЖА. Ёбаные твари.


ЗАВОДЧИЦА. Ну-ну. Твари же не сами по себе, их вызывают с той стороны. И вызываю, как ты, наверно, уже понял, не я - я только ухаживаю. Я их по-своему люблю. Они такие милые и трогательные. На, выпей, это не отрава. (Подвигает Серёже чашку зелёного чая.)


СЕРЁЖА. Вот скажите мне как свой, удмуртский, человек.


ЗАВОДЧИЦА (в сторону, с усмешкой). "Человек"...


СЕРЁЖА. Есть ли какой-то относительно безопасный способ противостояния?


ЗАВОДЧИЦА. Не в моей компетенции сообщать тебе о нём. Скажу одно: просящему даётся. Правда, редко и медленно.



10.

Серёжа возвращается домой. На лестничной площадке темно. Он включает фонарик в мобильном и видит, что старуха в кружевном воротничке пишет на стене мелом:


"Не убивай лампочку! Это большой "грех"!"


Заметив Серёжу, бабка оживляется: "Ой, сынок, тут к пидарасу масоны провода потянули".


СЕРЁЖА (вымотанно). Что?..


СТАРУХА. Да вселился в седьмую квартиру непонятно кто какой-то, с длинными волосами, музыку не по-русски слушает, на жида похож. Не иначе, для подслушивания провода под потолком устроил, для шпионства. Сионисты, они, это...


СЕРЁЖА. Бабка, это интернет! Кабель, бля. Обычный безобидный кабель.


СТАРУХА. А чего такое интернет-то? Масонская организация?


СЕРЁЖА (подступая ближе). Слы, мразота. Не отвяжешься от меня со своими визитами в шесть утра, своими жидами и своим мелом - я твоей дочери позвоню, чтобы обсудить перемещение тебя в дурдом или богадельню.


СТАРУХА (отползая). Ой, не звони дочери, не звони, злая она у меня. (Вкрадчиво.) А я тебе расскажу, как от зверья избавиться. (Серёжа настораживается.) Вон зверьё-то сколько души у тебя отъело. Думаешь, бабка глупая? Не-ет, я всё вижу.


СЕРЕЖА. Хорошо. Не буду звонить.


СТАРУХА (торжественно). Душу можно обратно прирастить, если в ней ещё остались чистые помыслы. Поезжай, сынок, в Сарапульский район, крепкий верой - там одиннадцать православных приходов. Но ни к мазунинской святыне, ни к яромаской богородице не ходи, а ходи в заброшенную Покровскую церковь. Нарисуй этим мелом на её стене православный крест - и станет храм цел, благолепен и радостен, а бесы и оборотни уйдут на свою сторону тьмы.


СЕРЁЖА. Спасибо, бабка!


Лестничная площадка озаряется невечерним светом. Хорькопродавец благодарно смотрит старухе вслед, сжимая в руке кусок мела.



11.

Крупным планом - экран компьютера. Письмо Ульяны:


"Милый Серёженька, судя по твоему последнему имейлу, всё очень плохо. Немедленно выезжаю. Николай - графоман, я его выгоню, поселю тебя в своей квартире, и ты будешь воспитывать моих детей.


С теплом и светом, У.".



Ремезов в кабинете заместителя директора банка.


ЗАМЕСТИТЕЛЬ. Итак, шестого числа филиал на улице Энгельса возобновляет работу под вашим руководством. Удачи.


Ремезов подписывает бюрократический листок. Бронестекло на окнах тем временем плавится, идёт прозрачными волнами, в нём появляются мельчайшие трещины. В небе словно кто-то выгрыз белую букву "шин".


Теперь мы видим одну из центральных улиц. Рухнула водонапорная башня, церковь шатается и трещит, люди бегут с места происшествия дружно, как муравьи, в сторону чёрного полузамёрзшего пруда.


К зданию банка неторопливо приближается гебраист. На ходу достаёт из кармана пальто красное кожаное портмоне, набитое удостоверениями, перебирает корочки. Их много, на любой вкус: "Эльяшевич Владимир Семёнович, преподаватель кафедры культурологии Востока", "Франк Яков Ефимович, конфликтолог", "Элиягу Виленски, тель-авивская полиция", "Абрамян Роман Леонович, инспектор пожарной охраны".



Подсобка зоомагазина. Заводчица подкрашивает губы перед зеркальцем. Смотрит в стекло так, будто видит там что-то ещё, кроме собственного отражения.


ЗАВОДЧИЦА. Нервничаешь, бедный. Ничего, билет ты успеешь купить, а дальше... дальше поглядим.



Гебраист входит в кабинет, берёт со стола договор. Ремезов ненадолго теряет дар речи.


ГЕБРАИСТ. Здесь недостаёт ещё одной подписи.


Красной ручкой выводит на полях документа: "ЕМЕТ" и суёт бумагу в ебало заместителю. Тот застывает в кресле, как разжиревшая древнеегипетская мумия.


РЕМЕЗОВ (придя в себя). Ребе, вы превышаете полномочия.


ГЕБРАИСТ. Нет, ты.


Слышен тихий хруст дерева на зубах. Только сейчас становится ясно, что в помещении полно невидимых зверьков.


Мы не договаривались об использовании творческой энергии подопечного таким образом. Мы также не договаривались об использовании проявленных сил Ситра Охора для решения твоих финансовых проблем.


Ремезов одним губами произносит слово на иврите, хорьки становятся видимыми. Они смотрят на старика, оскалив острые зубы. Из коридора слышен шум, визг, ругательства.


ГЕБРАИСТ (с усмешкой качает головой). Напугал... (Громче.) Пусть высшее оденется в низшее.


По коридору несётся охранник, за ним, смешно спотыкаясь на шпильках, перепуганные офисные девицы. Вскоре эта кавалькада скрывается в другом крыле здания. Из кабинета заместителя, озираясь, выходит гебраист, левой рукой придерживающий светлого хорька в чёрном ошейнике.


Гебраист, видя, что опасность миновала, напевает "Zeyde Cohen". Хорёк пытается высвободиться, старик прячет его под пальто.


ГЕБРАИСТ (ласково). Это тебе ещё повезло, подонок: некоторых в перстни заключали, да.


Вызывает лифт. С нижнего этажа слышны крики:


- Кто их столько сюда притащил?!


- Анархисты ёбаные опять протестуют, в Москве вообще мадагаскарских тараканов выпустили в зале суда. Идиоты!


- Да не в Москве!


- Да наплевать!..



Мы снова видим кабинет заместителя директора. Заместитель спит в кресле, на столе перед ним - три чистых листа, скреплённых степлером. На мониторе мигает заставка - удлинённый глаз в треугольнике. Больше в помещении никого нет.



12.

Сарапул. Темнота, неработающие фонари. Исторический центр так запущен, что больше напоминает рабочую окраину. Увязая в снегу, смешанном с песком и солью, Серёжа подходит к полуразрушенной церкви со стороны трапезной. Забирается внутрь, рисует на стене каноничный крест. Верхняя перекладина получается косой - чертить по мокрому камню неудобно. Серёжа стирает перчаткой крест, начинает выводить новый. Внезапно из глубины развалин доносятся пьяные голоса.


ПЕРВЫЙ. Обещал приехать в течение года, чтобы получить от меня по морде за хамство, а пришлось сюда тащиться мне. Сволочь ты, Лёша. Но я тебя простил.


ВТОРОЙ. Пошёл ты нахуй, христова невеста бородатая! Простил он. Снизошёл! Мягчайший воин того, бля, и этого света.


ПЕРВЫЙ (укоризненно). А ведь на мои деньги пьёшь опять. И мне же опять хамишь. Хитрый ты, Лёша, подлый. Как хорёк.


СЕРЁЖА (оторопело). Хорёк...


Роняет мел. Из-за церковного придела слышится звон разбитой бутылки, с улицы - голоса ментов.


ЛЕЙТЕНАНТ. Это что такое? Вышли отсюда, быстро!


Шум, звук удаляющихся шагов. Серёжа спешит покинуть трапезную, в темноте натыкается на второго мента.


СЕРЖАНТ. Паспорт!


ЛЕЙТЕНАНТ (деловито). Бухаем? Оскверняем архитектурный памятник?


СЕРЁЖА. Я не...


ЛЕЙТЕНАНТ (передразнивая). В говне! Документов нет, значит, поедем в отделение.


Пару секунд Серёжа тоскливо смотрит вдаль, где виднеются изъеденные временем дома Сарапула. Он так и не узнает, кто были эти двое, обратившие его чистые помыслы в песок и соль на обоссанном льду. Менты берут Серёжу под локти и ведут к машине.



13.

Ульяна выходит на ижевский перрон, выволакивает чемодан, напоминающий гроб на колёсиках. Набирает номер Серёжи.


ГОЛОС В ТЕЛЕФОНЕ. Абонент недопустим или находится вне зоны влияния.


УЛЬЯНА (встревоженно). Что же делать?


К ней приближается узкоглазый таксист в серой кожанке.


ВОДИТЕЛЬ (дружелюбно). Куда вам?


УЛЬЯНА. Маркса тринадцать, срочно.


ВОДИТЕЛЬ. Понимаю. Но быстрой доставки не гарантирую - снех, мятель.


За стёклами машины долго мелькают замёрзшие ветви и рожи. Потом стёкла покрываются узорами, складывающимися в непонятные удмуртские слова, сквозь них уже ничего не видно.


ВОДИТЕЛЬ. Ну всё, мы на месте.


Ульяна расплачивается, открывает дверцу, внезапно замирает: за рулём сидит палэсмурт об одной ноге, руке и глазе. Значит, его правая половина ей только мерещилась. Палэсмурт смеётся половиной рта и давит на газ.


Ульяна озирается. Напротив неё языческое капище, полное глины и замёрзшей воды, позади - ничего. Пространство перед глазами искривляется и дрожит. Из сугроба выскакивают один за другим белые хорьки и весело скалят зубы.



Чистые помыслы - Оглавление сборника




© Елена Георгиевская, 2010-2024.
© Сетевая Словесность, 2011-2024.




Словесность