Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Dictionary of Creativity

   
П
О
И
С
К

Словесность



*


* День зреет во дворе, как помидор на грядке...
* шорохом, шёпотом, жарким дыханием...
* Мы в холщовое лето закутаны, как в простыню...
* Кромка лета, близкие созвездья...
* всё будет как прежде: зелёное лето...
* Бог говорит и словом, и кустом...
* ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ
* Когда немыслимой дугой...
* Стежком скупым, сшивая облака...
 
* Что мне рассказать о зиме, что сегодня пришла?..
* Свершив к трём действиям пролог...
* День белый стал на самом деле бел...
* и сад мой вчера растрепался под ветром весенним...
* СОШЕСТВИЕ
* ПАЛИМПСЕСТ
* ОРЕШНИК
* а сны усталых городов...



    * * *

    День зреет во дворе, как помидор на грядке, -
    обыденно, до слёз, до сенной лихорадки.
    А мне б на волосок тех сумерек усталость,
    когда полёта дня на взмах ресниц осталось,
    когда вбегут слова и, захмелев от ночи,
    начнут игру теней, бумаги и отточий...

    _^_




    * * *

    ...шорохом, шёпотом, жарким дыханием,
    солнечным лепетом - всё - о тебе.
    вновь наше лето и новым свиданием
    полнится день и цветёт во дворе...

    хлопает дом, как в ладоши, оконными
    рамами белыми: облаком - тюль...
    лето растёт над пустыми балконами
    в жадный, палящий, лимонный июль.

    все одуванчики мира летящего
    плавно на цыпочки встали и, вот,
    ты - на балконе в заснеженной чаще ли
    мне показалась? а лето - плывёт

    жёлтое-жёлтое, синее-синее,
    долгое, словно младенческий сон...
    ах, почему голова моя в инее?..
    и почему твой пустынен балкон?..

    _^_




    * * *

    Мы в холщовое лето закутаны, как в простыню.
    Перекличка цветов мне напомнила краски Ван Гога.
    Мы вернёмся сюда обязательно, но к сентябрю,
    сосчитаем слова, что остались...Осталось немного.

    Для кого же огонь и вода, и зелёная медь
    разнотравья звучала и билась в телах так упруго?
    Я боялся тебя не найти, потерять, не успеть
    дочитать нашу книгу любовного злого недуга.

    И уже никогда, никогда, никогда о тебе...
    Даже время страшней не придумает пытки и боли.
    Солнце лютиком прячется в ломкой высокой траве
    и кузнечик с кузнечиком бьются в сухом разговоре.

    _^_




    * * *

    Кромка лета, близкие созвездья:
    поднимусь с земли - сорву рукой.
    Дорогая, неужели весь я,
    весь пройду, как дождик - стороной?

    Что стригут кузнечики ночами?
    Неужели это - наши дни?
    Помнишь, лето пахло васильками
    среди звёздной летней стрекотни?

    Ночь такая, что душой разбейся -
    и качнётся под тобой земля.
    Пей свой август! Только не опейся
    воздухом холодным сентября.

    А кузнечик острой ножкой режет
    жёлтые травинки на корню.
    Дорогая, почему я реже
    говорю, что я тебя люблю?

    _^_




    * * *

    ...всё будет как прежде: зелёное лето,
    полоски купальника, дачные дети,
    бельё на верёвках, тугие лодыжки,
    ладошки, прищепки, короткие стрижки,

    лужаек разбеги, морковные грядки,
    лежанье-валянье, варенье, догадки
    о чьём-то романе, о чьей-то победе,
    о том, что никто никуда не уедет,

    о том, что сегодня смешная девчонка
    тебя поцелует... и сердце вдруг тонко,
    по-птичьи сжимаясь, толкнётся под горло,
    и ты поцелуй этот будешь, как орден,

    носить, и во сне, слишком жарком для детства,
    её вдруг увидишь, и мира телесность
    откроется "мальчику-грязные пятки",
    и первые рифмы украдкой в тетрадке

    искать будешь слепо, нелепо рифмуя
    упрямое слово "любовь", негодуя,
    что кто-то, когда-то, успел эту рифму
    заездить до дыр, и ломать будешь грифель

    в тетрадочке школьной, в линейку косую,
    и будешь дышать, прижимая сухую
    ладошку-ледышку к горячей тетради -
    для взрослых в какой-то смешной клоунаде,

    в каком-то для них непонятном явленье:
    писанье, вранье о какой-то сирени,
    о пухлых коленках (откуда и знает!),
    о небе, о звёздах, о чём не бывает

    нигде и ни с кем... и никто не заметит
    что лето прошло, и что выросли дети...

    _^_




    * * *

    Бог говорит и словом, и кустом
    неопалимым, гроздью винограда,
    и рыжим солнцем, светом и листом,
    и шорохом запущенного сада.

    Повсюду Бог разлит, как молоко, -
    хозяйских рук, коровьих мук избыток.
    И речь Его доносится легко
    до каждого, кто пьёт Его. Омытый,

    дождём вчерашним, замирает сад.
    И яблони, что вслушивались ночью
    в Его слова, потерянно стоят,
    и ветви сквозь листву всё чётче, чётче...

    _^_




    ДВА  СТИХОТВОРЕНИЯ

    1.

    Четвёртый час. И ели стали глубже,
    и гуще ночь, и еле различим
    на столике полуживом недужный
    сиятельный сентябрьский георгин.

    На даче спят. Река течёт лениво.
    Я перебрал, подобно чёткам, дни
    нечёткие, что лето подарило
    средь несерьёзной дачной суетни.

    Нечёткие? Забытые? Пустые?
    Колеблются, как чашечки весов,
    высокие цветы на длинных выях
    под щёлканье отживших языков.

    "Dum spiro, spero..." - повторяю. Ночью
    так сладок воздух и горька латынь.
    Мы подлинник сменили на подстрочник,
    решив, что он отныне господин.

    Но всё же, всё же, как призывно звучно
    в ночи летят изгнания слова...
    Корабль плывёт. Овидий дышит тучный.
    И ночь моя, как и латынь, - мертва.

    2.

    Читаю "Тристии"... Уже в который раз...
    Плывёт латынь в оранжевые сосны...
    За что мне эта пагубная страсть:
    перебирать назоновский вопросник?..

    Там холодно... А здесь почти тепло...
    Страницу заложив иглой сосновой,
    я думаю о том, что отцвело
    и что чему является основой...

    Что я ищу?.. Какой сегодня век?..
    Цветы молчат... Тяжёлой каплей виснет
    упрямый шмель, замысливший побег
    от жадности цветов в дыханье "Тристий"...

    А в небе догорают облака...
    День уместился голубем в ладонях.
    И не из "Тристий" плавает строка
    над головой в вечнозелёных кронах:

    "Quo vadis, жизнь?.." А сосны горячи,
    и кукушонок плачет безответно,
    и солнечные падают лучи
    на лист бумажный сквозь круженье веток...

    Цветы молчат... И солнце - отцвело.
    Латыни эхо вторит мне: "...грядеши..."
    Назон, спеши!.. Отправь и мне письмо...
    Я, как и ты, у моря - безутешен...

    _^_




    * * *

    Когда немыслимой дугой
    Цветная речь деревьев блещет,
    Когда сияет завитой
    Кленовый лист в прожилках трещин,
    Когда вздымается гора
    Неукротимых дней осенних,
    Я вспоминаю: как остра
    Тоска по цветопроявленью.

    Ты губы окуни в кармин:
    Шагни к рябине как к невесте,
    Рукою властной пододвинь
    К себе созвездий полновесность.
    Взревнует вяз, но, сделав шаг,
    Увязнет в собственной одежде.
    Зима выводит на большак
    Коней, как прежде, белоснежных;

    Клён золотушный, воровски,
    Сочится янтарём предзимним
    И белым инеем мостки
    Уже подёрнулись. Хотим ли
    Сентябрь приладить пристяжной?..
    Но тройка всё с горы, да в гору.
    И белый день, такой густой,
    По залихватски ею вспорот.

    _^_




    * * *

    Стежком скупым, сшивая облака,
    плывёт на юг живая нитка птичья,
    как рваная строка из дневника -
    косматая почти до неприличья.

    Кочующий сентябрь! Твоё крыло,
    как палый лист, кружит всё ниже, ниже...
    Как Хлебников последнее число
    сентябрьское на жизнь свою нанижу.

    Тоска по лету... Вплоть до белых мух.
    Боярышник рассыпан медно-красный...
    Как жарко плачет, обжигаясь, вслух
    клён заполошный, шествующий на смерть.

    Я вспомнил всё, что я не записал,
    что не успела вытерпеть бумага...
    Октябрь стоит, как замерший вокзал,
    пустой и гулкий, от зимы в полшага.

    _^_




    * * *

    Что мне рассказать о зиме, что сегодня пришла?
    О белой, хрустящей, звенящей, такой настоящей,
    на всех языках и со всеми людьми говорящей?
    О милой подруге, не узнанной мною пока?

    По первому снегу (по первому! можешь представить!?)
    иду невесомо, почти не касаясь земли.
    И хочется небо в багетную рамочку вставить,
    хотя бы кусочек, вон тот, где летят снегири.

    _^_




    * * *

    Свершив к трём действиям пролог,
    ноябрь растаял в белой дымке
    и в светлой девичьей косынке
    зима скользнула на порог.

    Арбузом взрезанным сугроб
    вздохнёт по-летнему: протяжно.
    Декабрь потянется вальяжно,
    как барственный сибирский кот.

    До января ещё три дня.
    Три долгих зимних дня и ночи...
    Что нам метели напророчат
    и листопад календаря?

    Моя негромкая зима...
    Предновогодние подарки...
    И мандарины - жарко-жарко...
    И сочных елей глубина.

    И вот - январь. И снова снег.
    По белому - следы цепочкой.
    И горло захлебнулось строчкой:
    "Устроить в лето бы побег"!

    Как человек - я быстротечен
    и тонко чувствую губой
    медяшный привкус... То обол
    в мои уста влагает сечень.

    И я у времени в плену
    цыплят по-зимнему считаю,
    и, как деревья, умираю,
    Россию потеряв в снегу.

    _^_




    * * *

    День белый стал на самом деле бел:
    зима легла на плечи лёгкой шалью,
    укутала весь мир. Я не успел
    её приход неспешный и печальный
    заметить, как она уже берёт
    и присыпает белым снегом ивы,
    и тянет берег к берегу, и вот -
    Природа спит. И так неторопливо
    день тянется, как бабушкин рассказ,
    и пахнет дымом возле старой баньки...
    Моя зима, как Белоснежный Спас,
    глядит в окно глазами белой лани.

    И снег идёт. Быть может, наверху,
    в холодном небе, тёплыми руками
    нам хлеб крошится ангельский - уму
    и сердцу долгожданный. Голосами
    неслышимыми омывает плоть
    призывный дух Рождественской Купели,
    и пальцы сами тянутся в щепоть,
    и вверх плывёт измученное тело,
    и Воскресенье близится ко мне,
    как день шестой от сотворенья мира.
    Я в белоснежной утонул зиме,
    как в детской шубке, купленной на вырост...

    _^_




    * * *

    и сад мой вчера растрепался под ветром весенним:
    тяжёлые ветви качнулись навстречу теплу.
    зелёное облако сладкой персидской сирени
    шепнуло мне утром:
    - и я никогда не умру...

    мы с нею - бессмертны, нас время обходит сторонкой.
    бумажный кораблик надёжный нас в море влечёт.
    конечно, бессмертны, конечно... как дети спросонку...
    и кто нас уверит, что мы только так, эпизод?

    _^_




    СОШЕСТВИЕ

    I

    1.

    как тебя ни назови -
    всё равно ты будешь призрак,
    наважденье, укоризна,
    щекотание крови...

    как тебя не тереби,
    всё равно ты - сфинкс, прореха
    в теле Азии, ты - эхо
    медной ангела трубы...

    ты - марок, манок, болото,
    лихорадка пешехода
    по музеям и мостам...

    нищета, угарный выхлоп,
    императорская прихоть,
    чёрной речки свежий шрам...


    2.

    а время мне не только врёт, но мстит
    своей неустранимостью летящей...
    Вот человек сошествует в аид
    (метро гудит, как сумрачная чаща),
    вот цербера приветливый оскал,
    вот лестница без края и начала,
    а вот и лодка, темноты провал
    и земляное сверху одеяло...
    (не верю нет скажи же ей скажи
    пускай спешит сыграет мне на флейте
    заворожит меня за рубежи
    реки не пустит где Адмиралтей...)

    .................................................................

    Число к числу, неделя, год, другой...
    Мне не хватает полноты дыханья...
    Но я дышу, пока ещё, - живой
    среди теней бредущих на закланье...


    3.

    ступенька едет... люд идёт...
    кто - вверх, а кто - наоборот...
    сквозь строй метрошных новостей
    плывёт, всё потеряв, орфей...


    4.

    и снова город, поворот реки,
    собор, час пик, трамвайные страданья...
    Не пробуй ямб - здесь это не с руки,
    поскольку тут им дышат даже зданья...
    И в амфибрахий долгий не моги
    вплести себя: всё было. Остаётся
    тащиться прочь. Хорея сапоги
    тебя ведут в чухонские болотца.

    Ты здесь был счастлив. (Значимое - был).
    И этот город ею был подарен.
    Теперь же - всё зола, всё - донный ил,
    а твой роман предельно мемуарен...


    5.

    Разбухшее небо. Ну, где же вы, белые ночи?
    Споткнулся трамвайчик, чуть звякнув на старом мосту.
    Твой город барочный, барачный меня заморочил,
    а, может, пришпилил к летящему в небо кресту.

    Каналы, канальчики, линии, статуи, тени,
    фасады, фонтаны, решётки, музеи, вода...
    Никто никому никогда не открыл, что ступени
    ведущие вверх неизменно ведут в никуда.

    Иакова лестница - наша с тобой колоннада.
    Синеет мечеть. Слишком много гранита и лиц.
    Трамвайчик бежит. Наша жизнь не меняет уклада
    и прячется мелким петитом средь белых страниц.


    6.

    Когда плывут над головой стихая
    созвучия - предвиденье стихов,
    когда я вижу, как из-под сарая,
    просевшего от старости, часов
    не наблюдая (вот кто счастлив присно!),
    растут и лопухи, и лебеда,
    и одуванчик горький неказистый
    цветёт упорно в вечность, бередя
    полётом млечным облетевший тополь,
    обкромсанный гигантом городским,
    я умираю. Этот смертный опыт
    предчувствован дыханием твоим...


    II

    8.

    Нет, ты мне скажи: ты - медный?
    В этом городе оседлой
    нет черты? Тогда я здесь
    заночую. Съежишь спесь
    императорскую, дядя?
    Мне плевать, я сам из ада...


    9.

    Выпейте с поэтом, а?..
    Ночь какая белая...
    Что гульба, что ворожба -
    жизнь осиротелая...
    Серый город... По воде
    шлёпает кораблик...
    Я искал тебя везде...
    Над рекою сабли
    выпростал Дворцовый мост...
    Парочки целуются...
    Ночь. Безлюбие. Помост
    эшафотный - улица...


    10.

    На граните - тени, тени...
    Хиросима, не иначе...
    Опускаюсь на колени -
    нет монеты на удачу...
    Это кварцевая крошка
    под ногами серебрится...
    Подбери её. Для пошлин
    переправных, вдруг сгодится?..


    11.

    я в кроткое небо смотрел и терял облака...
    как прежде был город распят в полукружие арок...
    как прежде мосты поднимала тугая река
    и белая ночь окуналась в мои мемуары...
    .........................................................................................
    пиши свои письма, царапай зернистый гранит...
    пусть чёткие львы охраняют твои начертанья...
    ты мог стать орфеем и даже спускался в Аид,
    но ты не обрёл ни любви, ни живого дыханья...
    ...........................................................................................
    не ждёт эвридика... метро утром - только метро...
    холодные лица... рутина... надежды... работа...
    всё - было... всё прожито ночью... сегодня... давно...
    не знаю... не помню... бесплотна! о! как ты бесплотна...


    III

    12.

    лето... сахарная пудра -
    кокаиновый размах...
    город мёртвых... город ссудный
    на зыбучих плывунах...

    у кладбищенской сторожки
    хризантем букет куплю...
    тошно... шаркают подошвы...
    слово плавает "люблю"...


    13.

    Когда мы у вечности просим
    холодного неба глоток,
    и время нас к небу уносит,
    мы рифм и созвучий не носим
    в себе, и в блокнот не заносим -
    да нужен ли этот блокнот?
    Ну, как запихать в наши строчки
    корявые времени шаг?
    Берёзы, рябины, листочки,
    туман по-за речкой молочный
    и клён от болезни желточный
    зовут оглянуться назад
    на лето, что мелкой монетой
    рассыпалось - не соберёшь.
    И вечность диктует поэтам
    себя, и поэты, как дети,
    в бессмертие ищут билеты,
    и путают правду и ложь...


    14.

    Неумолимо во дворе
    стоит иссушенное лето.
    Бульвар, как длинное тире,
    вдруг захотелось опредметить.

    Представить в ракурсе ином
    дома, деревья, пешеходов...
    Ты видишь: это мы идём,
    под жёлтым зданием Синода...

    Мы беззаботны, как в раю,
    и улыбаемся беспечно,
    и ангел липнет к острию
    иглы с досадой человечьей...

    И день баюкает себя
    на кружеве фонтанной чашки,
    и лето, горче миндаля,
    стоит в ромашковой рубашке...

    _^_




    ПАЛИМПСЕСТ

    1.

    был одинок, и список кораблей
    над виноцветным морем не читали
    мне ласточки, летящие в метель,
    и никогда, ты слышишь, шестипалый

    (иль шестикрылый? впрочем, всё равно)
    мне не являлся серафим в дороге,
    и никогда ещё веретено
    так не кололо пальцы, и двурогий

    ещё не плыл навстречу Моисей,
    иссушенный исходом тростниковым,
    и мир державный, словно брадобрей,
    не брал за горло жалом многословий.

    я никогда не слышал аонид,
    не находил потерянной подковы,
    не видел "Федры", но зачем висит
    пчела тягуче над струёй медовой


    2.

    Ассирия - везде. Италия - далече.
    NEL MEZZO DEL... Когда б я это не читал...
    Воронеж только нож, а замутнённость речи -
    у вечности в ногах растерзанный финал.

    Что Кама? Ахерон. В науке расставаний
    я был, подобно всем, не худший ученик.
    У Красного Крыльца иудоцелованьем
    сафьяновый сапог к моим устам приник.

    Соломинка. Ленор. Лигейя. Серафита.
    Я научился жить, блаженные слова.
    Но сохранит ли речь царапанье графита
    иль спрячет её ночь в пустые рукава?


    3.

    ещё он длится сладкой пыткой день,
    в тугое время пеленая тело.
    На полувздохе замерла сирень,
    но ласточка ко мне не прилетела.
    Ты помнишь, как тяжёлая пчела -
    тягучей мёда, медленнее снега...
    О, если б только наша жизнь могла
    добиться столь замедленного бега...


    4.

    Как же здесь холодно-холодно-холодно-холодно....
    Помнишь Москву и роскошное лето буддийское?
    Как же наивны мы были, и, помнишь, как молоды
    и не боялись тоски этой самоубийственной?

    Надя, спасибо за шарфик. Но это - бессмысленно.
    Мне вчера Дант у сугроба-барака привиделся...
    Знаешь, и рабство по каплям инъекцией впрыскивать
    можно подкожно стране, но не мне. Не увидимся

    больше с тобою, дружок большеротый единственный...


    5.

    Здравствуй, Иосиф. Мне странно, что я всё живу,
    тку свою глупую пряжу, тебя вспоминаю.
    Комната, рукопись, книги... Вчера тишину
    прялкой пугала. Ты знаешь, я стала иная:

    время, дружок мой. Опять это чёртово время...

    Скоро уже. Подожди. Твоя речь всё ясней,
    ярче и ближе настолько, что даже фонемы
    кажутся стайкою милых, смешных голубей
    гулящих рядом с кроватью. А море триремы

    мне посылает ахейские. Разве мужи
    могут понять неизбежность разлуки и пряжи?
    Ты был единственный. Ну, а теперь подскажи:
    сколько ещё до тебя моим стоном лебяжьим?


    6.

    есть тайнописи строгое значенье
    когда замоскворецкая луна
    на палимпсесте светопроявленьем
    являет в мир скрижалей письмена

    кто время пил из олимпийской чаши -
    был зван на пир посереди чумы
    осталась речь, огрызок карандашный
    и ясные тосканские холмы...

    _^_




    ОРЕШНИК
    (Антологическая песнь)

      Горькая выпала мне, придорожной орешине, доля...
                      П.

    1

    Ритм - он повсюду. (Смотри море).
    Каждого ждёт впереди Лемнос -
    так, перейдя косарём поле,
    ты познаёшь и свою бренность.
    Жаждет коса твоего тела.
    Свиток небес обтрепал ветер.
    Лето поёт, как вчера пело,
    только теперь вместо слов пепел.
    Что же, иди, поиграй в бога,
    гулко косой измеряй поле,
    но не забудь: в глубине лога
    шествует та, чья коса - боле.

    2

    ...сегодня день был долог, как дорога
    ведущая в Элизиум. Тенями
    скользили в памяти моей воспоминанья,
    день превращая в ночь, и мощно море
    ворочалось в своей бездонной чаше,
    растягивая нитку горизонта...
    Здесь много моря...Варвары и море...
    Две этих вещи могут, несомненно,
    свести с ума глубинной простотой.
    Возможно, в простоте сокрыто больше,
    чем принято считать в учёных школах...

    . . . . . . . . . . . . . . . .

    Я посадил у дома кипарисы,
    в саду построил скромную беседку.
    Представь себе: аллея, гравий мелкий
    (он чуть скрипит под грузным моим шагом),
    а вдалеке - белеющее чудо -
    классические лёгкие колонны,
    сжимающие в точку скорбь разлуки:
    стоит по центру одинокий столик,
    на столике - мерцающая лампа...
    Всё жду, когда холодный ветер с Понта
    задует нас, но нить всё вьётся,
              вьётся...

    3

    На Патмосе пыльно, как в царстве Плутона.
    Провинция. Козы. Оливы. Да пена
    цветущих ромашек. Валяюсь у склона
    высокой горы - лишь колючее сено
    да мышки-полёвки, развалины храма...
    Но главное - тихо...

    . . . . . . . . . . . . . . .

    Забавен старик, что пасёт тут скотину.
    Кругом говорят: он - пророк. Сомневаюсь.
    И этот безумец проклятия Риму
    без устали шлёт. Я ничуть не пытаюсь
    его урезонить. И странное дело:
    его красноречие, доводы в спорах -
    бальзам для меня. А сегодня задела
    насмешка его: мол, живущие в норах
    ничем не святее живущих под кровлей.
    Возможно, он прав, но обидно за город.

    А, впрочем, что Риму? Я Риму не ровня,
    а только изгнанник и небо мне полог.

    . . . . . . . . . . . . . .

    Какие здесь ночи! Душистые травы
    мне память о доме. Заветная грядка
    цикуты возделана. Горечь отравы
    смягчают мелодии лета. Как сладко
    ткань звёздного неба терзают цикады!
    А мысль неотступна, как Рок: постоянство
    камней - лучше жизни раба. Как наряды
    я меряю время, пытаюсь пространство
    измерить волной - море птицей терзает
    мой дремлющий ум и разбитое тело -
    так вечность приходит и ветер кивает
    вдогонку тому, что играло и пело
    когда-то давно в моих жилах и венах,
    а ныне - уснуло. Желание яда
    есть признак усталости жить на коленях
    и боязнь собачьего мутного взгляда
    в глаза императору. Жизнь пролетела
    полётом стрелы. Словно вышел из леса -
    простор и покой. В тишине прозвенела
    последняя нота чертой Апеллеса...

    4

    . . . . . . . . . было
    . . . . . . . . . .
    а тоска неизбывна, как ветер,
    она дарит во след тебе письма,
    что гонцом на вощёной дощечке,
    посылаю с Аксинского Понта...
    . . . . . . . . . . .

    и вина, словно варвар, густого
    нацедил себе полную чашу,
    но разлил дионисов подарок,
    в чаше лик твой увидев...
    . . . . . . . . . . .
    Грустно дышит осеннее море.
    Пенноструйно волны колыханье.
    Крики чаек. Усталое солнце.
    И щемящие звуки кифары...

    5

    Глотнув из семизвёздного ковша
    живительную влагу Водолея,
    по лестнице Иакова душа
    взошла лучом к вершинам Эмпирея.
    Всё позади. Эпистолярный труд
    закончен в срок. Получены ответы
    вдогонку сну, тростник даёт приют
    теням заблудшим и испившим Леты.
    Мелькает рыб двуложный силуэт,
    вода ломает корни кипариса...
    О, как был прав, безвременья поэт:
    бумаги много, но "... всё меньше риса..."
    Все пишут всем. Покоясь на весах,
    лежит огнём измеренное царство
    под снегом звёзд. А храм стоит в лесах
    с уже привычным глазу постоянством.

    _^_




    * * *

    а сны усталых городов -
    они сухи, как горсть изюма.
    Я слышу: падают с часов
    секунды спелые без шума
    и устилают плотью мир,
    хрустят за каждым нашим жестом,
    и в тихом сумраке квартир
    ложатся пылью повсеместно.
    И спят растраченные дни,
    в желаньях быть или казаться,
    и так мгновения ясны
    когда не надо улыбаться,
    когда себе не надо лгать
    и, слыша шепот их песочный,
    стихи записывать в тетрадь
    на этой каторге бессрочной.

    _^_



© Георгий Чернобровкин, 2006-2024.
© Сетевая Словесность, 2006-2024.




Гастроли в Петербурге.
ОБЪЯВЛЕНИЯ
Словесность