АМАЛЬТЕЯ
Посвящаю Сен-Жон Персу,
астронавигатору четвертой
экспедиции на Амальтею |
Амальтея
1
О золотые дали. Солнце, которое встало у нас на пути, засоряет глаза квантами
белых желаний. О физика сна. Ты несешься за нами в шитой фаянцем сутане огня и
переплетах из литой тускнеющей стали. О Амальтея.
2
О наш корабль. Ты похож на червя, сытого этим сырым перегноем разлуки и силы.
Силюсь подняться, о физика пыли, пляшущей в снах на всех этих больших и литых
кораблях. О Амальтея.
3
О экипаж. Беспробудная вера твоя напоминает мне Марс - как разжав его пальцы,
сны надеваю кольцом из пустующих станций и гравитацию в веках твоих затая. О
Амальтея.
4
О Амальтея. Скорее мы бросимся вспять. Что за ничтожество - роскошь и сласть
церемоний. Холодность мы отторгаем. Завалимся спать. Мы покорители, но не
убийцы и воры.
Стихи
Заполню я звездные карты таинственной вязью стихов, ускользающих воздухом в
щели обшивки разбитого вдребезги куттера. Мой капитан посмотрит сквозь пальцы
на эту пустую затею и выверит курс на какую-то новую точку. И я разбросаю
созвездия новых путей по старым галактикам, смятым и тронутым пылью. Я выживу,
имя твое начиная в Алжире, достав, задыхаясь, тебя на далекой звезде.
Сны
Мой Сингапур утопает в тропической лени где-то меж Осло и Мельбурном в пятом
отсеке. Там я пьянею от выбора ветра и страха, газа и говора, смеха и маленькой
смерти. Девочка сна, таиландка, норвежка, испанка, руки твои не обманут меня,
не обманут ... Я утопаю в тропической сладкой истоме где-то меж Солнцем
Кассандры и Станцией Эхо.
Ода астероидному облаку, нанесенному на карту инженером Аполлинером
По этому облаку определяю пороги Вселенной. Нагромождение знаков дает
направление. Время проходит незримо - мы то ускользаем, то дремлем, то осень
глотаем, то дышим прохладой весенней. Все так и никак не иначе. Читаем и пишем
- не справки, стихи, эти звезды друг с другом рифмуя. Мы знаем, что там, где
нам карта преграду рисует, Вселенная наша живет и настойчиво дышит. Мы выживем
и доберемся до целей и мелей. Найдутся пристанища нашим стихам и кометам. Пока
бьется сердце Вселенной, мы сами сумеем найти применение снам и мечтаниям
медным.
Одиночество
В уста вложи свой вдох, машина. И, вместе с облаком и ленью, дай мне окно,
диван пружинный, подушку и успокоенье. Войди в мой мир походкой легкой и в
платьице цветного ситца. Дай мне поцеловать твой локон, твой локоть и во сне
забыться. Я завтра все забуду. Время пройдет меж звездами в работе. И только ты
в пустой постели всплакнешь в подушку одиноко.
Вдохновение
На белом листе космодрома я все просчитаю. Я выверю данные всех галактических
станций и время посадки отдам в руки старой машины, уставшей за сотни парсеков
тумана и боли. Я все просчитаю, чтоб выйти из плена и ада разрушенной пахоты
этого белого неба. Я тело ракеты своей отдаю, как награду земным притяжениям,
снам и другим экипажам.
Поэт
Художник, навечно заброшенный в глубь островов Амальтеи, подобен пустотному
ящеру гибели Яки. Он может срисовывать сытых Рембрандтов и Босхов и пить молоко
из забытых космических шлюзов. Зачем ему время. Пол ночи стоя у окна, он может
быть только сравним с Пикассо или Браком. Летучие мыши в патлатой его бороде
расходятся клином и исчезают в скафандре. Он брошен какою-то сытою матлой. О
Боже, я ринусь к нему через пыльные бури и пики высотных давлений. Я вынесу
бред и нирвану и томик стихов Кузмина или Блока.
Любовь
Время в трюмах проходит незримо и тайно. Только бывает, что воздуха нам не
хватает. Но не беда. Эти роботы все переносят. Перенесут и меня, благо силы не
нужно. Я программирую волю, разлуки и страхи. Робот-пилот превращается в диву
Годиву. Выпей меня, золотая, я тысячный путник, переносимый тобою во мрак
Амальтеи. Вспомни потом, засоряясь путями и снами, ласку мою у штурвалов и
кнопок ракеты. Робот-пилот, не забудь - я тебя ожидаю там, где расходятся наши
с тобою дороги.
Время
Космодесантник Уитмен, пропавший вчера без вести где-то в ущельях звезды
Ориона, был возвращен через годы и через века книгой стихов, сумасшедшей, как
солнца корона. Мы узнаем его - голос все так же упрям, руки его мускулисты,
сыты и трудящи. По вечерам мы читаем, потом капитан Джон Керуак ее где-то в
молчании прячет. И перед мерным светильником сна и тоски мы зарываемся в мысли
и страхи. Забудем то, что нас ждет за грядою тех каменных буден. Друг мой,
Борис Леонидыч, мы обречены.
Дождь
Мне нравится ливень, входящий под своды и крыши. Он так непохож на других. Мы
его принимаем во все наши игры и страхи - он как настоящий в своем естестве и
убранстве, похожем на лошадь. Он словно ручей. Забираясь в ладони и чаши, он
нам позволяет касаться всех тем в разговоре. Мы пьем его душу, пока не
насытятся наши голодные руки, обшивки и все коридоры.
Звезда
Я преследую вас в полутьме коридоров. Я слежу за изгибами тела. Движенье ваших
рук, расправляющих карты созвездий, повергает меня в исступленье и тленье. Я
преследую ваше дыханье и голос, я готов исполнять приказанье и тихо вам
шептать: "Все прекрасно. Полет продолжается. Скоро мы прибудем на станцию
Солнце Сандрара".
Бог
Я - робот. Забудьте о всем, дорогая. Мне некогда с вами беседовать. Бросьте все
эти созвездия к черту, другая вас истина ждет в двадцать пятом отсеке. Задрайте
все люки, забудьте дорогу ко мне. Я прощаюсь и все вам прощаю. Засните, и пусть
бесконечно вам снится, как нас Амальтея цветами встречает.
Жизнь
Мой куттер разбило у самых отрогов Бали. Я еле остался в живых, раздираемый в
клочья противоречивыми снами. Потом я очнулся из тьмы, из развалин, из пламени,
боли и праха, и жизнь цветок, мой андроид и Бог, утонул во благоухании рождения
нового тела.
