СНЫ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ НОЧИ
Сны второй половины ночи
Доктор спит.
Он всегда в это время видит сон, где огромный петух
поедает его, словно семя.
Фермер, к происходящему глух,
надевает трусы - по приколу -
и провяленные кирзачи.
Доктор знает: он болен саркомой,
и её бесполезно лечить.
На семейных трусах из сатина веселятся смешные киты.
Сюрреальную эту картину
воплощением дикой мечты
не считая, но втайне смущаясь, доктор фермера благодарит...
Мирно гамма-лучи поглощает
чудотворец, святой Питирим,
наблюдая за странною сценой двух мужчин, из которых в трусах -
лишь один.
А другой, Авиценна, -
петухом, забежавшим в проса,
поедается - в тёмных пространствах,
где ночные идут поезда,
что везут добровольцев из Брянска: непонятно, зачем и куда...
И его повезут.
Доктор знает,
что петух - это символ орла.
У крыльца образуется наледь:
Дух Святый пребывает в делах...
Только доктору нет больше дела до больных.
Он рисует цветы
и всю ночь наслаждается, смело,
чередой ювенильных, пустых, но отрадных для сердца фантазий,
становясь воплощеньем греха,
видит Бога во всех ипостасях
и пускает во сне петуха...
_^_
Не отступая от традиций Авиценны
"Бывает ли жизнь после смерти?" -
спросил меня доктор в очках,
в окно наблюдая, как вертит
плывущие льдины река.
Мы с доктором выпили водки,
поели солёных грибов
и вздумали спорить, над Волгой,
о том, существует ли Бог.
Я видел далёкую пристань, -
следом от тупого ножа
на коже воды серебристой.
Смеркалось...
Вдруг, мне стало жаль -
людей, безымянных, как ветер,
всех наших абсурдных трудов...
"Бывает ли жизнь после смерти? -
Не знаю.
Бывает ли - до?.."
_^_
Однодневки
Он говорит: посмотри сюда, у этой бабочки вовсе рта нет;
она не то что поцеловать, она даже есть не может.
Только и научилась всего - глупо летать над листьями и цветами,
а через день будет мёртвой и высохшей шелестеть под ногой в прихожей.
Эфемерида, что с неё взять? - ни полезных слов, ни души, ни тела;
просто глаза, невзрачно-прозрачные крылья, да совершенный разум.
Он говорит: без страха смерти у разума нет пределов.
Отчего же, это сказав, про подёнок Своих забывает сразу?..
И вот ты сидишь, бесстрашная до сумасшествия, на ладони,
- без боязни смерти, боязни боли, боязни жизни, -
а Он глядит на тебя, словно Сам ещё не вполне понял,
что подвёл черту под миром Своим, - и мир на тебе, эфемерной, виснет
всем непомерным весом, спасением всех существ, а они лишь одно умеют:
всё сильней,
и сильней,
и сильней,
и сильней,
и сильнее - за жизнь цепляться;
делят мир на преступников и святых, на праведных и злодеев,
придумывают добро и зло, суету сует, циклы реинкарнаций...
А тебе всё равно вот-вот умирать, и ты этого не боишься,
и глядишь на убийц - без зависти, без ненависти, без душевной смуты,
на них, обременённых дарами грёз однодневных: о тепле, безопасности, пище...
И летишь на подставленную ладонь,
и жалеешь нас почему-то...
_^_
Но чьи сосны
Настала ночь, и сосны за окном
Сомкнулись иглокожими плечами.
И боль ушла - рядами хвойных нот,
Следами концентраторов печали.
И небо стало светлым и чужим,
Как будто прерафаэлитский Раскин
В твою, почти бессмысленную, жизнь
Плеснул ведро венецианской краски.
Кто обессмертит вялые черты
Твоих микроскопических деяний,
Твой смятый фронт и оголённый тыл,
Известный арьергардными боями?
Зачем ты здесь, когда уже давно
Мог воссоединиться с тем, что вечно?..
И в этот час, где ты - один - и ночь,
Мог быть закат и бесконечный вечер...
Но вечность - и снаружи, и внутри,
А вездесущим ничего не надо.
В тебе луна, как спелый мандарин,
Висит среди невыросшего сада.
И эта ночь, и сосны за окном,
И мир, в котором каждый безначален, -
Глядят в тебя. И дождь, идущий в нём,
Смывает концентраторы печали.
_^_
Неизглаголанное
Когда сидишь под незажжёнными лампадами
в преддверье вечера, случается, заметишь щель,
и сквозь неё - летят, проскальзывают, падают...
Я посидел, да и пошёл гулять - на кладбище,
где тишина была настолько абсолютной,
что насекомые, казалось, режут сад пилой,
и все кресты звенят - свирелями и лютнями...
Я шёл и шёл, и вдруг увидел стаю ангелов.
Они висели на ветвях - хамелеонами,
неотличимые от сумеречных, розовых
оттенков неба, подтверждая небиблейский миф -
о странной склонности бессмертных сил к берёзам.
Меня мороз - от взглядов их, нечеловеческих, -
пробрал, и в лёгких стало мало кислорода...
Не приведи Господь - такое видеть вечером!.. -
шептал я, быстро удаляясь огородами.
Домой не помню, как дошёл, сверкая пятками,
всё видел бездны в их глазах, нечеловеческих...
И было утро.
И была Страстная Пятница.
И я купил просфору и поставил свечечку.
_^_
dе mortе аеtеrnа
на кладбище было темно.
можжевеловый ветер
бросал в нас охапками пахнущих осенью листьев.
огни, пробиваясь сквозь сетку встревоженных веток,
росли, вызывали смещение дали и близи.
я чувствовал медленных губ никотиновый привкус,
горячую гладкую кожу под плисовой юбкой
и пальцев озябших пучок у себя на загривке, -
уже не боящихся непоправимых поступков.
в ней не было ни отстранённости, ни эпатажа.
голодные демоны выли, в смертельной печали...
и я, наклоняясь над ней, ощутил только тяжесть,
внезапно нащупав косу у неё за плечами.
_^_
Святая земля
(из цикла 'Путешествия с Пименом')
Lignum crucis arbor scientiae*
Дни спешат. Жизнь увенчана стрессами.
Но внезапно приходит весна, -
и какой-нибудь из необрезанных
снова пробует лезть на Синай...
Что нам делать? Толкаться с узбеками
и политикой глупой болеть,
то ли в Царствие верить Небесное
и свихнуться на старости лет?..
Пульс Танаха не выглядит правильным,
секулярные цепи порвав...
Кто родился и вырос в Израиле,
знает цену священным словам.
Гроб Господень из древа не выпилен.
Мозговой предпринявшие штурм,
мы с приятелем, Пименом, выпили -
и бесстрашно поехали в тур,
оплатив (а могли бы и зайцами,
как Мессия пришёл в этот мир);
Пимен - с целью натурализации,
ну а я - за компанию с ним.
Крестоносцев из нас не получится,
но зато мы орали "Шалом!"
и махали руками, как лучники
или впавший в маразм кашалот.
Это счастье ещё, что Бен-Гурион
оказался не слишком велик.
Пимен тупо глядел, как обкуренный,
на мелькание бронзовых лиц.
Мне хотелось поспорить с арабами,
чтоб концепцию веры развить...
Только вышло, что силы неравные,
и что мой собеседник - раввин.
Пимен сдуру назвал его "батюшкой",
а раввин нам сказал, что пора
научиться, хотя бы по цвету кож,
различать - где еврей, где араб.
Мы, смутившись, увяли, как овощи,
но нашли террористку в слезах
и смогли наконец, с Божьей помощью,
распознать - где еврей, где казах,
а хасидов - совсем не заметили,
как армян на горе Арарат...
Пимен вздумал достать свою метрику;
с ней в руках мы пошли в ресторан.
Артишок был слегка недожаренным,
осетрину пришлось досолить...
Смесь глубинки с великодержавием
образуют Иерусалим.
А затем мы прибились к экскурсии -
слушать малознакомую речь
и истории зёрна выкусывать
из неведомых Богу прорех.
Старый город завален подделками.
Виллы тянутся вверх по горам...
А Голгофа какая-то мелкая,
и в саду Гефсиманском - жара...
Словно выгорел ты и обуглился,
постарел - наяву и во сне...
В этих, Господом хоженных, улицах
понимаешь намного ясней:
жизнь проходит впустую "под знаменем"...
Как сказал туристический гид,
"Быть распятым на Древе познания -
тоже участь не хуже других."
________________________________
* древесина креста есть древо познания
_^_
предикамент всезнаек
...вдруг заметил: открывается дверь.
чуть помедлил, - наступила среда.
в чём идея, скажем, слова "конверт"
или фразы, например, "Бог подаст"?
долго думал - и тогда, и теперь
(ведь "теперь" - когда-то тоже "тогда") -
и о том, как открывается дверь,
и о том, как наступает среда,
и о том, что делать - с верой и без, -
потому что даже Бог не спасёт
тех, кто верит до конца лишь себе
или просто знает всё обо всём.
_^_
где-то орнитологическое
...и если птица не взлетит с раскрывшейся ладони,
ты сможешь осознать, что ты, как и она, - бездонен.
и незачем сжимать кулак, удерживать кого-то -
от травм, ошибок, от любви, от птичьего полёта.
и незачем - ни улетать, ни оставаться вместе,
ни видеть всё насквозь...
в лесу растёт, почти отвесно,
какой-то бук, не то - не бук, и в лес роняет листья.
а ты сидишь под ним, один, - и исчезают лица,
и исчезает память мест, событий, ощущений...
и остаётся просто день пронзительный осенний,
и в нём такая синева, что можно видеть небо
на внутренней обложке век.
и ты сидишь, нелепый,
и ты сидишь, прекрасный, как мечта о вечном доме;
вокруг тебя - цветение... и птица на ладони
не порывается взлететь, а ты - и бук, и ясень,
и шелестят твои листы... и различаешь, ясно,
что космос первозданно чист, пусты его страницы.
и нет ладони, нет тебя, и нет сидящей птицы.
_^_
Четвёртый сын Бездетного Петра
Раз, когда Петрович шёл по лесу
с белочкой, сидящей на плече,
сук ему вонзился в нервный плексус.
(Главное - не пострадала честь.)
Выражаясь языком Эзопа,
был он под воздействием паров:
то ежей пугал небритой жопой,
то пытался портить кислород...
Но как только сук в него воткнулся,
сел Петрович, выпучил глаза,
принялся считать удары пульса,
позабыв про свой бесштанный зад.
И тогда ему явился ангел,
сам неумолимый Азраил,
- крупный, чёрно-белый, вроде панды, -
и о чём-то с ним заговорил...
И с тех пор Петрович слышит голос,
тихий голос в сердце. И ему
больше не гулять по лесу голым,
не чудить, не звать скабрёзных муз...
Сядет супротив меня в сторожке
и, вперясь в полночное окно,
тёплый чай помешивает ложкой,
слышит, как смеётся Алконост...
То ли внемлет медленным отливам
вод в недосягаемых морях,
то ли зрит места, куда счастливых
не пускают вера и мораль...
"Изменился, - говорю, - Петрович,
сильно ты, годков уж скоро шесть."
Он кивнёт и, бороду потрогав,
наблюдает в собственной душе
свет потустороннего помола,
но как будто этому не рад...
"Будь здоров, Георгушко, " - промолвит.
"И тебе, Петрович, не хворать."
Спустишься с крыльца. Нахмуришь брови.
Тишина. Звезд нá небе - не счесть...
И пойдёшь, как некогда Петрович,
с белочкой, сидящей на плече.
_^_
второй завтрак
...а парашют так долго раскрывался,
что можно было выпить чаю - дважды,
позавтракать - яичницей с колбаской,
и пивом утолить остатки жажды.
земля всё приближалась, и Пафнутий,
уставший наблюдать за парашютом,
задумался - о "трижды @банутых",
и есть ли в этой правде доля шутки.
а шутка заключалась в том, что Землю
уже не меньше века населяли
не родственники пап и президентов,
а трижды @банутые земляне.
они изобретали супер-сиськи,
потели, круглый год носили шубы,
плодя производителей сосисок
и медленных неспешных парашютов.
а парашют неспешно раскрывался;
день близился к концу, Пафнутий - падал,
кораллы в море поглощали кальций,
а львы в саванне поглощали падаль...
и, ослеплённый солнечным огрызком,
Пафнутий рамышлял, без интереса,
про парашют: успеет ли раскрыться;
а там, внизу, текли поля и реки,
и понемногу делались большими,
вращаясь, приближаясь и качаясь...
и тут Пафнутий, наконец, решился -
съесть торт и выпить третью чашку чая.
_^_
Согласование времён
Задумайся о вечном, как какой-нибудь Жюль Верн, -
Давным-давно отвык от школьных драк, ночных поллюций...
Откупоришь 0,7 дождливым вечером в четверг
И говоришь: ребята из Бобруйска не сдаются.
И ухмыльнёшься зеркалу, - ну чем не Ричард Гир,
Ведущий Уму Торман в казино - на скачки - в дансинг?..
А прошлое приходит и становится другим, -
Таким неузнаваемым, как если бы ты сдался.
_^_
Comme à la guerre
Мой взгляд не порадовал, то есть, порадовал НЕ
мальчишка, стоящий напротив в цветных труселях.
АК-47 был направлен в меня (на войне -
обычное дело). "Да ты не умеешь стрелять!"
Зачем я сказал это вслух?.. Кисть руки напряглась,
под кожей видны стали русла встревоженных вен,
и ствол очень медленно всплыл - мне до уровня глаз...
Теперь ты умрёшь: доигрался, дурак-человек!
Зелёная муха, приняв за котлету цевьё,
решила нас всех примирить потиранием лап...
Мальчишка по-прежнему думал о чём-то своём
и целил мне в лоб, но по-прежнему медлил стрелять.
И вдруг кто-то выстрелил: БАХ!
Я, должно быть, убит
и падаю, падаю - в солнцем прогретую пыль...
Но нет! Я стою, как стоял, а мальчишка в крови
лежит в трёх шагах от меня, обо мне позабыв.
И делает вдох, и от судорог рот его кругл,
и тонкая кисть продолжает сжимать автомат...
И я, наклонившись над ним, исступлённо ору:
"Зачем вы, ребята?! Ведь он НЕ УМЕЕТ СТРЕЛЯТЬ!!!"
_^_
sfоrzandо
какой-то листик в небо бросился
видать бедняга осерчал
весна ведь милый это осенью
бросаться в небо прúдет час
весна грустят дрова каминные
огонь на вещность променяв
представь нас спящих под жасминами
четыре долгих летних дня
свернись любовь моя калачиком
дождь спор но не жестокосерд
и чубчики у одуванчиков
ещё не белые совсем
_^_
капля, не убивающая лошадь
любовь, которой не дано гореть,
со временем становится привычкой...
и спаржевые стебли сигарет,
и плодоножки несгоревших спичек
докажут: никотин отнюдь не враг -
для тех, кто, как и мы, живёт и любит
в своих несостыкованных мирах; -
нелепые миры, смешные люди.
но плодоножкам спичек - догорать
приходится, и жизнь меняет вектор.
и кажется: вот-вот придёт пора, -
и два таких отдельных человека
окажутся по сторону одну,
в едином неисчерпанном пространстве...
в пространстве, состоящем из минут
взаимного тантрического транса.
слова текут, но их нельзя понять,
и жесты - ничего не означают...
но это тоже, кажется, она, -
любовь, которой не было в начале.
_^_
на пороге ночи
едва ли ситуация из самых необычных:
ты - рядом с лестницей, в пальто, и, вопреки привычке,
пытаешься понять себя, не самого простого, -
в ту ночь, когда не самые простые - тоже тонут.
и эта ночь - отнюдь не та, которая со снами.
не самый проницательный, ты этого не знаешь;
стоишь и пялишься, как дуб - не самый трёхсотлетний,
на девушку не в самой неухоженной передней.
и этой ночью - странною не самою, но всё же,
ты топчешься не в самой ненатоптанной прихожей,
а девушка - не самая красивая на свете -
ждёт самых сладких в мире слов......
_^_
Не читающей стихов
Дожди... Опять пошли дожди,
и с каждым следующим - проще
ветвиться, забывать... И жить...
Весной растения не ропщут.
А между тем грядёт июль
с его доктринами, как Кальвин.
(Затем придут Гуссерль и Юнг...)
Ты морщишься, но - привыкаешь.
И привыкаешь быть н и к е м,
в стране без Господа и Будды.
Но в невозможном далеке -
пусть ей там будет... Пусть ей будет,
хотя бы изредка, тепло
от несмирившихся любовей;
пусть будет лёгким чрева плод;
пусть крест, висящий в изголовье,
не станет символом утрат,
а нерешённые вопросы
пусть прямиком ко мне спешат;
ко мне, - не к той простоволосой,
что пишет на углу стола,
- когда в чулках, когда босая, -
мне письма, рвёт их пополам
и вечером в огонь бросает...
_^_
|
