Тебе было восемнадцать лет, и ты ехал в Москву - поступать в университет. Ты лежал на верхней полке плацкартного вагона и, чтобы как-то занять себя, пытался читать. У тебя был с собой довольно скверный и косноязычный русский перевод известной книги Поля Кретьена "Земля и Небо". Внизу под тобой, на нижних местах расположились твои соседи: тетка средних лет и бабка с внуком. Внук молча сидел на походном пластмассовом горшке и какал, в то время как женщины пили чай и разговаривали.
-...Вот-тогда-я-уж-не-сдержалась-и-все-ему-выложила... - сказала тетка средних лет.
Ты сдавил уши ладонями и изо всех сил попытался сосредоточиться на открытой наугад странице книги.
"...в то время как современные астрономы предлагают нам сегодня окинуть взором столь обширную Вселенную, что человеческий разум падает в обморок при попытке охватить ее необъятные масштабы. Нам сообщают, что световые волны, которые сегодня дошли до нас из туманности Андромеды, путешествовали через пространство в течение двух миллионов лет, а свет из группы галактик в созвездии Гидры шел до нас два миллиарда лет. Не только наша Земля, но также и Солнечная Система, частью которой она является, постепенно исчезает до полной незначительности в свете современного астрономического знания. Вся наша Солнечная Система - это лишь мельчайшая часть Млечного Пути, галактики, состоящей примерно из десяти миллионов звезд, путешествие через которую продлилось бы сто тысяч световых лет. Более того, сам Млечный Путь - это всего лишь одна из поистине неисчислимого количества галактик, отделенных друг от друга неизмеримыми расстояниями межгалактического пространства..."
В какой-то момент ты забылся и опустил ладони, сжимавшие твои уши. В твое сознание немедленно ворвался монотонный перестук стальных колес на стыках рельсов и не менее монотонная и бессмысленная человеческая речь.
-... Весь аванс до копейки пропил, ирод! Дети оборванные ходят, а он знай себе квасит и квасит вторую неделю подряд, только шуба развевается!
- Да что вы говорите!..
Ты закрыл глаза, сжал зубы и что есть силы сдавил уши руками. Но очень скоро в уже наступившую было сладостную сенсорную депривацию, не нарушаемую ничем, кроме ритмичного и убаюкивающего покачивания вагона, по-хамски нагло и без предупреждения ворвался запах свежего, нагольного говна. Ты открыл глаза и посмотрел вниз. Оказалось, что внучек уже покакал и теперь стоял со спущенными штанами возле горшка и ждал, пока бабушка подотрет ему задницу.
- Коленька, чем это тебя на дорожку мать накормила? - спросила встревоженная бабка. - Почему у тебя какашки-то такие жидкие? А пахнет-то как вонько!
Внучек тупо молчал, ковыряя пальцем в носу.
Когда вонь стала совсем нестерпимой, ты спрыгнул с полки и направился в тамбур вагона, прихватив с собой книгу и сигареты.
В тесном тамбуре было душно и накурено. По грязному захарканному полу перекатывалась из стороны в сторону пустая бутылка из-под дешевого портвейна.
Ты закурил и углубился в чтение.
"Такова астрономическая картина Вселенной. На этом фоне, повергающем в трепет и внушающем благоговение, какое значение имеет эта Земля, эта мельчайшая и совершенно неважная пылинка в необозримых просторах Вселенной? Какое значение можно придавать человеческой истории, этой столь краткой повести о цивилизации, которая возникла и процветала, чтобы вскоре стать лишь тусклыми воспоминаниями и вовсе исчезнуть из памяти? Разве она что-то большее, чем -
"...История, рассказанная идиотом,
Полная пустых слов,
Которые не имеют никакого смысла...""
Вдруг дверь распахнулась и в тамбур ввалились два прилично поддатых мужика средних лет. Оба они были голые по пояс и оба - в одинаковых спортивных штанах синего цвета и в шлепанцах на босу ногу. Они принесли с собой початую бутылку водки и эмалированную кружку. Один из них был изрядно наколотый: на его загорелой спине синели контуры как бы недостроенной православной церкви - вместо положенных пяти маковок ты насчитал только три. (Как и любой гражданин Страны Советов, где каждый второй или сидел, или сидит, или будет сидеть, ты, разумеется, знал, что в герметической символике уголовного мира маковки церквей означают количество "ходок".) На его предплечье, в центре зловещей синей паутины, сидел огромный паук с мальтийским крестом на спине. На обеих ладонях, между большими и указательными пальцами, были наколоты банальные аббревиатуры, смысл которых был понятен любому советскому первокласснику: "ЗЛО" (За все Лягавым Отомщу) и "СЛОН" (Смерть Лягавым От Ножа).
Мужики хлопнули по глотку водяры и закурили.
- Так вот, Леха, короче, сам прикинь, на хуй мне теперь эти бабы сдались? - произнес Наколотый в продолжение какой-то дискуссии, начало которой навсегда осталось для тебя неизвестным. - Меня все это бабье, в натуре, теперь вообще не интересует.
- Толян, ты просто отвык на зоне от баб-то, - откликнулся Еще-Ненаколотый. - Шутка ли - шестнадцать лет оттрубить почти без антрактов! Пол-жизни, ебаный в рот! Это ведь охуеть можно! Но ты хоть попробуй бабу-то. Может, снова во вкус войдешь. Может, и семьей, на хуй, потом обзаведешься. Дети там, на хуй, наследники, и все такое прочее. Не всю ведь жизнь "печником"-то работать...
- Нет, Леха, ты сейчас полную хуйню порешь и в натуре, бля, в мои дела не врубаешься. Я ведь, когда в последний-то раз с зоны откинулся, так я чертову кучу всевозможнейших пизд нарочно перепробовал, старых блядей и малолеток, и всяких. Ну не прет меня от них, и пиздец! Хуета, в общем. Хуета и маета. Да и тупорылые они, овцы эти, сил нет! И побазланить-то с ними не о чем. Поебень одна у них на уме. Да и ебаться-то ни одна из них толком не умеет. Не знают, твари, что мужику надо и как его ублажить, чтоб у него глаза на затылок съехали.
- А "петухи"-то чем лучше?
- Нет, Леха, не скажи! Если не въезжаешь в тему, так не базарь, на хуй. Ты сюда слушай: бывало, зажмешь где-нибудь в каптерке молодого петушка, так он прямо запыхтит и задрожит весь от бешеной страсти. Ну, я поглажу его, падлу такую, по жопе, поставлю на мослы и ка-ак вправлю ему в гланды, да по самые яйца, чтоб, как говорится, парик отклеился и глаза глядели в глаза...
С этими словами Наколотый приспустил штаны и показал собутыльнику удивленные, круглые и немного печальные синие глаза, вытатуированные чуть выше лобка таким образом, что в совокупности с мудами, заросшими косматой волосней, получалось как бы бородатое лицо, обезображенное непомерно длинным носом с одной ноздрей.
- Да, брат, - согласился урка и заправил свое второе "я" в штаны. Давай-ка еще хряпнем по чуть-чуть...
Ты отвернулся к пыльному окну, за которым громыхал бесконечный товарняк, шедший параллельным курсом по второму пути, и раскрыл книгу Кретьена на недочитанной странице с загнутым уголком.
"Если все вышесказанное верно в отношении человеческой истории в целом, то что же тогда сказать об отдельном человеке, с его надеждами и страхами, с его пылкими мечтами и благородными устремлениями? Поместите каждую маленькую жизнь, поместите все жизни, которые когда-либо были или будут, - перед лицом безграничных масштабов пространства и времени астронома. Они будут столь же ничтожны, по отдельности и все вместе, столь же мимолетны и бессмысленны, как бабочка-однодневка у летнего ручейка.
Так не должны ли мы сегодня с искренним сожалением признать, что..."
- Эй, чувак, пить будешь?
До тебя не сразу дошло, что это стандартное предложение составить компанию обращено именно к тебе.
Наколотый подошел к тебе вплотную и произнес, дыша смрадным водочным перегаром прямо тебе в лицо:
- Ты чё, глухой? Я говорю: бухать будешь?
- Нет, спасибо, - ответил ты. - Как-нибудь в другой раз.
- Да ты чё, братан, шугаешься нас или, может, не уважаешь?
- Да нет. Не то и не другое. Просто не хочу, вот и все.
- Не хочешь - как хочешь. Ну и хуй с тобой... Тебя как звать-то?
- Антон.
- А меня Толян.
- Очень приятно.
- Будем знакомы. Держи пять!
Наколотый с силой сжал твою ладонь в своей руке, и ты заметил, что в этот момент в его мутных пьяных глазах на мгновение блеснуло что-то, какое-то грязное и порочное вожделение, которое он и хотел, и вместе с тем явно боялся тебе показать. - Видимо, ему хотелось как-то незаметно прочесть в твоих глазах, кто ты такой в смысле сексуальной ориентации, одной ли масти с ним.
В этот момент дверь в тамбур резко распахнулась, как от удара ногой, и перед вами предстала фальшивая блондинка лет тридцати пяти, отягощенная огромными пудовыми сиськами, которые, впрочем, были удачно уравновешены с тыла не менее огромной жопой. Судя по ее остекленевшим глазам и нарушенной координации движений, она была смертельно пьяна.
- А-а! Вот и соседушка наша подтянулась! - оживился Еще-Ненаколотый. - Как здоровьице-то, милая?
- Херово, мальчики, - промычала Фальшивая Блондинка. - Ноги не ходят, в башке шкворень ржавый торчит. Хотела поблевать, так туалет занят... Какая-то падла гниет в толчке битый час. Обдристалась, видать, конкретно...
- А ты, давай, здесь прислонись. Давай, зайка, не стесняйся, здесь все свои, - предложил Еще-Ненаколотый и открыл дверь в проход между вагонами. В тамбур немедленно ворвался металлический скрежет и жаркий железнодорожный сквозняк, принесший с собой множество разнообразных запахов, среди которых явно преобладали два основных: запах мазута и запах человеческой мочи. Фальшивая Блондинка сунула голову в проход и принялась изрыгать из себя содержимое своей вместительной утробы, сопровождая этот процесс такими натужными и животными глоссолалиями, что и тебя самого едва не вырвало, будто с перепоя. Ты придавил окурок ногой и поспешил выйти из тамбура.
У туалета ты нос к носу столкнулся с бабкой, которая несла в вытянутой руке только что вымытый пластмассовый горшок своего внука-засранца. Хотя в туалет тебе не особенно и хотелось, ты все-таки решил посетить его, так как не был уверен в том, что когда тебя всерьез прижмет, он не окажется занятым часа на полтора...
Когда Достоевский пытался подобрать негативную метафору к понятию "вечность", то он сравнил ее с деревенской "банькой с пауками поуглам". Я же полагаю, что здесь возможны и более яркие сравнения. Например, уборная вплацкартном вагоне советского поезда. Потому что в мире не существует ничего более вечного и бессмертного, безнадежно устойчивого и фатально неустранимого, чем вонь и антураж этого поганого места.
Как и следовало ожидать, всего лишь для того, чтобы добраться до невозможно задристанного унитаза и элементарно поссать, тебе нужно было сделать пару мучительных шагов по желтовато-коричневой лужице, вяло плескавшейся на стальном полу. Пока ты мочился, твой взгляд беспокойно блуждал по давно немытым стенам, запятнанным окаменевшим калом, по ржавым водопроводным трубам, по пачке разорванных надвое брошюрок "Материалы ХХVII съезда КПСС", служивших заменителем дефицитной туалетной бумаги, по стальной раковине под мутным зеркалом, где валялся влажный казенный обмылок подозрительно коричневого цвета... Во всем, что ты видел перед собой, присутствовала непреодолимая онтологическая безнадежность, бесконечная в своей ужасающей глубине и совершенно бесспорная в своей нагляднейшей очевидности. Тебе стало страшно. Ты вытер пот со лба и поймал себя на мысли, что ты сейчас без колебаний выпил бы стакан горькой - залпом и без закуски. Потом ты вспомнил о недочитанном до конца абзаце из книги Поля Кретьена. Тебе почему-то показалось, что именно в этом абзаце может содержаться ключ к разгадке, который поможет тебе найти выход из безнадежного метафизического тупика, который был так ярко и метко (хотя и вовсе бессознательно) проиллюстрирован и доведен до совершенства создателями и посетителями этого чудовищного отхожего места.
Ты принялся лихорадочно перелистывать книгу в поисках недочитанного абзаца и, найдя, прочел:
"...что мечты человека о его благородном положении и предназначении, в конце концов, были лишь результатом его недостаточного знания? Что его жажда бессмертия и вера в то, что за всем видимым миром находится некое Высшее Существо, с которым можно общаться, - это была всего лишь иллюзия? Если же это не миф, и Он поистине является Творцом и Вседержителем этой огромной Вселенной, то может ли он иметь какой-либо интерес к мельчайшей пылинке, затерянной в безмерных просторах пространства и времени, или поддерживать общение с ней? Если такие сомнения оправданы, то мистицизм действительно может представлять определенный психологический интерес, - как случай своего рода помрачения человеческого разума. И тогда высокие претензии мистиков были бы по всей очевидности ложны. Их так называемое "знание" было бы основано на заблуждении. И они не могли бы сообщить нам ничего, что дало бы нам возможность познать Вселе..."
Оглушительный удар ногой в дверь заставил тебя вздрогнуть и оторваться от книги.
- Ну, вы что там, заснули, что ли? - услышал ты чей-то зычный и хамский голос.
Ты открыл дверь и вышел из туалета, уступив дорогу сердитому старому пню в широченных шортах с пестрыми подтяжками на обнаженном до пояса обрюзгшем и кургузом теле.
- Фу-у! Сходил по-большому, так хоть бы воду за собой спустил, шпана! - проворчал Старый Пень, едва войдя в туалет. - Ну и молодежь нынче пошла! Набздел так, что аж глаза щиплет!
- Это не я, честное слово!
- Ну да, рассказывай!..
Ты вернулся на свое место, забрался на шконку и уткнулся лицом в подушку. Тебе хотелось, как в детстве, зареветь безудержно и громко, но твой теперешний возраст не позволял тебе решиться на это. Сжав зубы, ты долго лежал, лицом вниз, время от времени вытирая о подушку редкие бесшумные слезы.
Ты пытался найти ответ на вопрос: является ли тотальный абсурд, царящий в мире людей, универсальным и вселенским свойством проявленной реальности, распространяющимся и на все остальные ее проявления - от бактерий до галактик? Или, может быть, этот абсурд есть специфически человеческое качество, присущее только нашему выморочному существованию, самоизолировавшемуся от Целого, тогда как другие модусы реальности, в отличие от мира людей, возможно, наделены не только преходящими функциональными целями, но и фундаментальным метафизическим смыслом, который, в свою очередь...
- Чай-кофе-печенье! Чай-кофе-печенье!
Ты приоткрыл красный зареванный глаз и кое-как сфокусировал его на угрюмой неряшливой проводнице, несшей перед собой алюминиевый поднос, заставленный стаканами с горячей мутноватой жидкостью примерно того же двусмысленного цвета, что и лужица в туалете. С первого взгляда невозможно было различить, в каком из стаканов был жидкий чай, а в каком - кипяток, подкрашенный двумя миллиграммами растворимого кофе.
Твои болтливые попутчицы с нижних полок заплатили за три стакана горячей жидкости и, ни на секунду не останавливая перпетуум мобиле тупейшей бабьей болтовни, зашуршали кульками с бутербродами.
Ты отвернулся к окну и принялся наблюдать за изменением конфигурации болотных огоньков уличного освещения какого-то невидимого в сумерках поселка, который вы проезжали. Судя по быстро сгущающейся тьме за окном, шел девятый или десятый час вечера. Тусклые зловещие огоньки поселка постепенно уплывали назад, зато бледная призрачная луна, казалось, преследовала поезд, как НЛО, двигаясь параллельно ему и с точно такой же скоростью. Глядя на нее, ты задумался о происхождении своих разнообразных страхов. Возможно, что мир людей представляется тебе таким чуждым и пугающим в силу своей фундаментальной бессмысленности, тогда как астрономические объекты внушают тебе ужас своими гигантскими размерами и сугубой таинственностью способов существования и размножения. Но ты бы затруднился ответить, какая именно разновидность страха переживается тобой более интенсивно.
Ты протянул руку и нащупал на стене пластмассовую шишечку радио. Ты включил его тихо-тихо и прислушался к голосу диктора. Это была программа новостей:
"...соких результатов добились сельские труженики Кировской области. На сегодняшний день ими уже заготовлено по 13 кормовых единиц на условную голову скота, что на 4 единицы больше, чем за соответствующий период прошлого года."
Ты попытался понять, что такое "кормовая единица" и "условная голова скота"? и почему сведения о них так важны, что Центральное Радио сочло необходимым проинформировать об этом одну шестую часть человеческой экумены? и причем здесь парфянский царь Кир и скотоводческие области, им завоеванные? - но так ничего и не понял. Почему им все это понятно, а мне нет? - думал ты. - Почему я такой тупой?
Ты снова прислушался к голосу диктора, на этот раз стараясь быть предельно внимательным, чтобы наконец понять содержание его речи.
"..."Локомотив" проиграл хозяину поля с разгромным счетом три-ноль..."
Что такое "Локомотив"? Блатная кликуха? Головной состав поезда? В какую игру он сыграл и проиграл? Кто такой Хозяин Поля? О каком именно поле идет речь? Электромагнитном, колхозном, гравитационном?.. О человеке по имени Поль? По фамилии Кретьен? И кто, собственно, его Хозяин? Почему известие о победе Хозяина так важно, что вся страна обязана знать об этом?.. - Ты по-прежнему ничего не понимал. Ты казался себе случайным свидетелем чьего-то безнадежно кошмарного сновидения.
Когда в вагоне выключили основное освещение, ты принял решение постараться заснуть, несмотря на то, что заранее был уверен в полном провале этой безнадежной затеи. Лежа с закрытыми глазами и со сложенными на груди руками, ты пытался представить себе, что ты уже умер и лежишь в гробу, в двух метрах от поверхности земли. Но отвлекающие вибрации вагона и глухой стук колес мешали тебе полностью отождествиться с трупом.
Ты повернул голову к верхней полке напротив, где спал маленький говнюк. Спасаясь от жары и духоты, он сбросил с себя одеяло и раскинул конечности в стороны, придав своему тщедушному и золотушному телу форму андреевского креста, - воинственному символу военно-морского флота и раннехристианского фанатизма. Из-под его серых застиранных трусов выехала бледная недоразвитая писька. Глядя на нее, тебе почему-то подумалось, что в течение ближайших двадцати-тридцати лет этим жалким отростком, наверное, будет наебано еще несколько точно таких же маленьких бессмысленных засранцев, как он... как ты сам, как мы все... Будто в подтверждение твоего страшного подозрения спящий недоносок довольно громко и паскудно пукнул. Вслед за этим от его чресл поднялось и медленно поплыло в твою сторону невидимое зловонное облачко: неповоротливое, бесформенное и неспешное; но и неотвратимое, как сама судьба...
Спустя какое-то время ты все-таки постепенно впал в некую тревожную и тяжкую дремоту, мало похожую на нормальный сон... Но уже спустя час или полтора ты очнулся из-за того, что кто-то цепко и довольно болезненно схватил тебя за яйца. Ты открыл глаза и различил в смутном полумраке вагона человеческую фигуру, стоящую возле твоей полки. Это был Наколотый. Он как-то странно и часто пыхтел, и от него нестерпимо разило кислым перегаром. Ты попытался было освободиться от его поганой руки, но он сжал твои муды еще сильнее и больнее. Другой рукой он яростно дрочил себе хуй: из центра сжатого кулака быстро-быстро то появлялась, то исчезала бесстыжая пунцовая залупа.
- Пшел на хуй, пидор гнойный! - прошептал ты отчетливо, но негромко, чтобы не перебудить соседей.
- Ладно, земляк... не гоношись, - пропыхтел Наколотый. - От тебя не... не убудет, красавчик, а мне по... по-кайфу. Тебе что... жалко? Я ведь... я ведь тебя в дупло не ебу... Нет состава... состава нет преступления...
- Сейчас будет, - сказал ты и попытался заехать ему коленом в ебальник. Но извращенец ловко увернулся и в отместку так сильно дернул тебя за хуй, что ты чуть не вскрикнул от боли. В следующую секунду Наколотый захрипел, как зарезанный боров, и кончил, обтрухав своей мерзкой молофьей одеяло спящей на нижней полке старухи. Старуха заерзала было, засучила ногами, но, кажется, все-таки не проснулась.
- Ну, спокойной ночи, фраерок! - прошипел Наколотый и неспеша побрел вдоль вагона.
Следующие пять-десять минут тебя трясло от гнева и омерзения. Когда же дрожь начала понемногу стихать, ты спустился со шконки и направился в тамбур - курить, думать о смерти и ненавидеть человечество.
В тамбуре, к счастью, никого не было. Ты закурил, раскрыл книжку Кретьена - наугад, на случайной странице, как гадальную Библию, - и прочел следующее:
"Именно поэтому, какие бы формы не принимала наша любовь к ближнему, мы никогда не должны забывать, что всякая любовь воистину священна и является предвечным даром небес, исходящим непосредственно от Бога, по образу и подобию Которого все мы созданы."
В свете последних событий все эти благоглупости западного святоши выглядели довольно двусмысленными, если не сказать издевательскими.
Ты захлопнул книгу и принялся ее разглядывать. Книга, изданная заграницей и нелегально переправленная в СССР, была довольно увесистой и толстой. В ней было много светлых мыслей, составленных из множества умных слов и еще большего количества черных букв, из которых, собственно, и состояли эти слова и эти мысли. Как это странно и как знаменательно, - думал ты, - что в физической основе проникновенных и возвышенных сентенций, которые мы вычитываем в книгах, все равно находятся тяжелые свинцовые литеры, намазанные черной и липкой типографской краской, однажды осквернившей девственную белизну офсетной бумаги. Интересно, все-таки, почему некоторые люди, будучи точно такими же тяжелыми идиотами, как и все остальные, так самоуверенны и непристойно болтливы? Чем, собственно, лучше и нравственнее бесконечная оральная мастурбация богословов и моралистов по сравнению с примитивной мануальной мастурбацией Наколотого? Любопытно, полощут ли профессиональные проповедники свой рот карболовым мылом по вечерам, после своего трудового дня, посвященного неутомимому обсасыванию слов "бог", "господь" и "святая троица"? Или же их духовная нечистоплотность продолжает самое себя и в смысле телесном?
Тебе вспомнился остроумный прикол средневекового китайского поэта Бо Цзюйи, высказанный по поводу "Дао-Дэ цзин", - книги воистину головокружительной глубины:
"Говорящий не знает; знающий не говорит." -
Так полагал Лао Цзы.
Если он был именно тем, кто знал,
как получилось, что он оставил
книгу в восемьдесят один чжан?...
И тут ты заметил, что одна из двух боковых дверей тамбура едва слышно поскрипывает ржавыми петлями. Ты взялся за ручку - и дверь в летнюю ночь приоткрылась. Видимо, проводница забыла запереть ее на ключ, когда поезд останавливался на предыдущей станции.
Немедленно промелькнувшая в голове сладкая и жуткая мысль о том, что одного-единственного шага во тьму было бы достаточно, чтобы мгновенно и навсегда эмигрировать из этого паскудного мира, заставила твое сердце учащенно забиться. Но так как ты вовсе не был уверен в том, что место, куда ты можешь в мгновение ока переместиться, будет осмысленнее и добрее, чем то, в котором ты находился сейчас, ты боязливо отступил от распахнутой двери. Страх перед Неизвестным, как это ни странно, оказался сильнее страха перед жизнью. Нет уж, хуюшки, - подумал ты, - сперва мы отправим туда нашего гонца Кретьена, а там посмотрим.
Ты перегнул книгу листами наружу, чиркнул спичкой и устроил интеллигентскому суемудрию пламенное средневековое аутодафе. Когда огонь начал обжигать тебе пальцы, ты с силой швырнул этот пылающий светоч духовности в непроглядную бездонную тьму. Подхваченный ночным ветром, он ослепительно вспыхнул и распался на тысячи искр.
Ты плотно закрыл дверь, отделяющую наш мир от иного, и вышел из тамбура.
Возле туалета ты увидел переминающуюся с ноги на ногу девушку лет шестнадцати. Всем своим видом она демонстрировала такое мучительное, неодолимое и страстное желание писать, что ты и сам немедленно поддался этим энергетическим вибрациям и ощутил внизу живота мощные позывы к мочеиспусканию.
- За вами буду, - сказал ты девушке. Она подняла на тебя круглые испуганные глаза и молча кивнула.
От нечего делать ты принялся искоса разглядывать девушку. Несмотря на бессмысленное и ровным счетом ничего не означающее выражение ее лица, ты должен был признать, что в физическом смысле лицо ее было безупречным. Густые светло-русые волосы, туго сплетенные в короткую, но толстую косу, великолепно диссонировали с угольно-черными, изысканной формы бровями вразлет (Лермонтов полагал, что такой резкий цветовой диссонанс есть вернейший признак хорошей породы, - в том самом смысле, который имеется ввиду, когда речь идет об экстерьере породистых лошадей, собак и женщин). Ее дивные голубые глаза с глубокой синей поволокой вокруг хрусталика и волшебным влажным блеском, как ни странно, ничуть не портило их совершенно глупое и бессмысленное выражение. Казалось, что эти прекрасные молодые глаза существуют сами по себе, абсолютно независимо от того, чьим "зеркалом" они являются. Возможно даже, что это эстетически безупречное "зеркало души" вовсе и не имело никакого существенного объекта для отражения. (Выражение двух пластмассовых пуговиц, пришитых к набитой опилками голове плюшевого медведя, показались бы тебе куда более осмысленными.) Хотя, может быть, именно такими и должны быть совершенные человеческие глаза: безупречно красивыми и стерильно бессмысленными...
Это жутковатое предположение заставило тебя задуматься о том, чем, собственно, является наша тотальная общечеловеческая глупость: природной нормой или наоборот, патологией?
Несомненно, что каждый из нас, от рождения и до смерти, по уши сидит в самом разнообразном и зловонном онтологическом дерьме, - размышлял ты. - Хотя огромное большинство людей вовсе и не замечает этого. Но тот, кто однажды начинает отдавать себе в этом отчет, тем самым делает свой первый маленький шажок в сторону, - в сторону от повального человеческого слабоумия и идиотизма, а заодно и в сторону от всего остального "человеческого", на этом идиотизме замешанного и основанного. Но вот вопрос: приближают ли его эти шажки к истинной, а не статистической норме, или напротив, удаляют от нее? Иными словами, очеловечивает ли сам себя тот, кто делает эти шажки в сторону, или наоборот, обесчеловечивает? И что происходит в конце этого пути? Становится ли этот индивид человеком-среди-нечеловеков, или наоборот, превращается в нечеловека-среди-человеков?
Откровенный ницшеанский душок, исходящий от этих скороспелых софизмов, родившихся в мучительном ожидании у двери в туалет, оживил в твоей памяти мутноватый дагерротип, запечатлевший образ глубоко несчастного и гениального мегаломана с мохнатыми усами, бессмысленно и зверски умученного в дофрейдистском дурдоме то ли человеками, то ли недочеловеками. Хотя, с другой стороны, вполне возможно, что его оппоненты и мучители - попы и психиатры - были совершенно правы, когда утверждали, что его упорное нежеланиебыть таким же духовно беспомощным идиотом, как и все остальные люди, было глубоко греховным и даже богоборческим поступком, а также свидетельствовало о его тяжком психическом нездоровье...
Но тут твой блуждающий взгляд вдруг остановился на туалетной двери: ты заметил, что указатель туалетного замка находится в положении "ОТКРЫТО".
- Там же никого нет! Чего же ты ждешь? - спросил ты у девушки.
- Нет, там занято, - ответила она почему-то шепотом, и ее глаза при этом стали еще глупее и еще прекраснее.
"Ну, точно, дура какая-то", - подумал ты. Затем ты решительно распахнул дверь в туалет, заглянул вовнутрь и остолбенел. Ты увидел полураздетую Фальшивую Блондинку, опирающуюся локтями на грязную раковину. Сзади нее пристроился Еще-Ненаколотый и, держа в своих цепких граблях ее необъятную голую жопу, спазматически дергался нижней частью своего тощего тела, - совсем как лабораторная лягушка на демонстрации гальванического опыта. Фальшивая Блондинка подняла на тебя стеклянные невидящие глаза, разомкнула бледные губы и прохрипела: "А!.. а!.. а!.. а!.."
Ты осторожно прикрыл дверь и в смятении отошел от туалета.
Каким же я был мудаком! - думал ты. - В этом мире, конечно же, нет ни одного места, являющегося навсегда проклятым или навсегда священным. Проклятое место может быть свято, а святое - проклято. Отхожее место способно стать алтарем и святая-святых, а алтарь - брачным ложем или снова отхожим местом.
Анус - это не только клоака, нечистое и позорное отверстие в человеческом теле, но и одна из чакр - муладхара-чакра, первичное местопребывание воплощения космической мощи - священной змеи Кундалини. Вагина - это не просто пизда, более или менее подмытая, ибо она бывает не только dentata, пожирающая хуй, но и natalia, родившая нас всех. А хуй - это не обязательно "болт", "елда" или "хобот", но также и священный лингам, божественный фаллос, осеменяющий Космос, - неизменный атрибут Шивы Триждывеликого и его европейской ипостаси, Гермеса Трисмегиста.
Да, речь идет об одних и тех же предметах, но слабое человеческое сознание то сакрализирует их, то демонизирует, в зависимости от "веяний времени"... Времени? Какого еще Времени? И почему это от Него зависит мое сознание?
Тебе показалось, что ты на мгновение приблизился к разгадке, но внезапный приступ сильнейшего головокружения отбросил тебя куда-то в сторону. Арьянский бог времени Зурван по-прежнему мирно дремал на своем троне в неподвижном центре циклона и созерцал во сне свои цветные видения. Тебе едва не удалось ухватиться за Его белую туфлю из ягнячьей кожи, но вихрь, который бушевал вокруг Его престола, в мгновение ока отшвырнул тебя далеко назад...
Так называемое время и есть единственное доступное нам пространство для существования, - думал ты. - И потому наши тела и наши сознания обречены на самые непредсказуемые, спонтанные и шизоидные превращения. Потому что все мы - всего лишь персонажи чужого сновидения, начало которого неведомо нам точно так же, как и его конец.
Хронос-Время пожирало своих детей, и глупые греки ужасались этому. Но ведь Оно пожирало своих детей, а не чужих. Пожирало только для того, чтобы иметь возможность рождать новых. И что Ему было пожирать, и чем вообще питаться, если все, что существовало или существует, и есть Его дети? Нас пожрет именно То, что нас породило. Оно вынуждено пожирать все Им созданное, чтобы иметь возможность порождать следующие Свои создания. Когда-нибудь Оно пожрет и меня, и тебя, и Фальшивую Блондинку, и того, кто ебет ее раком в туалете, и сам этот донельзя засранный туалет, и этот железный вагон, и этот скорый поезд, и это пространство, сквозь которое он мчится... И то, что будет пожрано и усвоено, возможно, трансформируется отнюдь не в бесформенное говно, но в чистые семена, зародыши и зачатки новых форм, устремленных к новому рождению-и-пожиранию...
Ты вернулся в тамбур и вновь распахнул дверь в звездную ночь. Ты находился в крайнем возбуждении. Впервые в жизни на тебя снизошло ощущение прикосновения к божественной Тайне, - хотя все еще не осмысленной до конца, но явственно ощущаемой всем твоим существом.
- Рам! Рам! Рам! Ом Тат Сат! - что есть силы прокричал ты во внешнюю тьму. Тугой ветер, обтекавший грохочущий поезд, срывал на лету санскритские восклицания и уносил их в звездную ночь. Почти бессознательно ты пал на колени, сложил ладони вместе и запел молитвенный гимн своих гиперборейских предков:
Выйдя из тамбура, ты зашел в уже освободившийся туалет и с наслаждением сходил и по-большому, и по-маленькому. Сами эти действия, сопровождавшие твои телесные выделения и до сих пор бывшие вполне заурядными, на этот раз предстали в твоем сознании как знаменательная метафора, исполненная глубокого смысла и символического значения. Ты как бы освобождался, по великой милости Божией, не только от мучительной общечеловеческой слепоты, но также и от еще более тяжкого бремени своих собственных заблуждений.
Ты вышел из туалета преображенным и очищенным. На душе у тебя было светло и радостно. Ты уверенно шел по почти темному проходу вдоль покачивающегося вагона, и каждый твой твердый шаг наглядно свидетельствовал твоему сознанию о впервые обретенной свободе и полноте счастья нечеловеческого происхождения.
"Ахам Брахман Асми! Ахам Брахман Асми!" 2 - твердил ты в полголоса, забавляясь тем, что каждое произнесение этой мантры из трех слов, обозначающей твою истинную самость, аккуратно вмещалось в пространство и время, измеряемое ровно тремя человеческими шагами вдоль вагона.
Находясь на расстоянии двух-трех мантр от своей постели, ты вдруг увидел Наколотого. Слегка пошатываясь, он продвигался тебе навстречу, одной рукой опираясь о стену, а другой прижимая к груди бутылку водки. Когда урка опознал тебя в полумраке вагона, он отошел в сторону, чтобы уступить тебе дорогу, и негромко произнес хриплым голосом:
- Что, фраерок, не спитца?
- Да, что-то не спится, - ответил ты, проходя мимо него. - Знаешь что, ты меня, дурака, прости, пожалуйста! Я тогда был глуп, как сто залуп,... Ахам... не понял я тогда тебя и твоей природы, за которую ты,... Брахман,... не обязан нести никакой ответственности, а теперь я вот случайно сподобился поумнеть, и слава Богу, и вот увидел теперь, кто ты... асми... на самом деле и кто суть мы все вместе взятые в этом мире...
- Ну ты, чувак плановой 3 , обдолбался, видать, конкретно! Не-е, в натуре, понтовая у тебя дурьзаначена! Да я, братан, на тебя ни хуя не обижаюсь. "Обиженных" в жопу ебут...
- Пожалуйста, выслушай меня, - перебил ты его в наивной доверчивости и романтической уверенности в том, что все люди примерно равны в способности к восприятию хотя бы самых простых и самоочевидных истин. (Тогда ты еще не знал, что это было смертельно опасное заблуждение.)
- Твоя нетрадиционная сексуальная ориентация, - продолжал ты, - это твое личное дело, которое никого не касается и за которое никто не вправе тебя осуждать. А я, хотя и не гомофоб, и никогда им не был, но все-таки поддался каким-то иррациональным импульсам и невольно обидел тебя. Теперь мне стыдно за это. С другой стороны, для меня теперь очевидно, что Мое нынешнее тело, к которому Ты проявил столь специфический интерес, досталось Мне совершенно случайно. Ну, или почти случайно. Во всяком случае, оно не имеет ничего общего с Моим истинным "Я" и с Моей истинной природой. Поэтому вот это тело настолько же "Мое", насколько и "Твое", - насколько "Моим" или "Твоим" является вообще любое другое тело. Поэтому Я был не в праве запрещать Тебе делать с ним то, что Тебе заблагорассудится...
- Ты что, баптист? Сектант недорезанный? - Ты вдруг заметил, что Наколотый явно охуел от твоих слов. - Молитвенников, на хуй, блядь, на ночь начитался? Как там в Библии сказано: если тебя выебли в гузло, так подставь еще и хайло. Так, что ли? Видал я на зоне этих сектантов! Интересные ребята! Наделают говна, а потом грехи друг другу отпускают!
- В христианской Библии эта мазохистская и упадническая идея о непротивлении внешним обстоятельствам выражена не совсем так, но, в общем, по сути своей пересказана верно. Нет-нет, что ты! Я не баптист, и даже вообще не христианин. Я говорил совсем о другом. О том, что никакое человеческое тело не может являться предметом собственности того, кто с его помощью манифестирует себя вовне...
- Вот что, пойдем-ка, брат, водяры вмажем, я угощаю, а ты мне свой косячок нехилый замастыришь. Лады?
Неожиданно для себя ты охотно согласился и пошел за Наколотым в соседний купейный вагон.
В полумраке купе, пропахшего алкоголем и куревом, ты различил неподвижные тела Еще-Ненаколотого и Фальшивой Блондинки, спящих на своих верхних полках мертвецким сном. На грязноватом столике стояли две эмалированные кружки, граненый стакан, пустая бутылка из-под водки и еще одна, едва початая, с лимонадом "Буратино".
Когда вы сели за стол, Наколотый сорвал с бутылки пробку-безкозырку и, плеснув водки в обе кружки, подвинул тебе одну из них. На закуску он протянул тебе сваренное в крутую яйцо, предварительно смачно разбив скорлупу об собственный низкий лоб с тремя глубокими горизонтальными морщинами.
- Ну, давай, братан, ебнем за приятное знакомство! - Наколотый приподнял свою кружку и криво осклабился, обнажив ряд неровных желтоватых зубов заядлого чифириста, на одном из которых на мгновение сверкнула одинокая рондолевая фикса.
Ты выдохнул воздух из легких и опрокинул в себя пол-кружки теплой едковатой жидкости. Она плавно скользнула вовнутрь и разлилась по твоему телу как колыбельная песня, - ласково, тепло и упокоительно.
- Ух, блядство! Не водка, а какое-то шмурдилово, гадом буду! - промычал Наколотый, мучительно допив свою порцию. - Вот у нас на киче один вертухай первачом промышлял - охуительное было бухло! Как ебнешь с кодлой стакан-другой, так видишь небо в алмазах, и заебись-то как! А это, бля... проводник мне впарил, паскуда!.. Свиное пойло, табуретовка сраная, параша ебаная!..
Плеснув в кружки еще по чуть-чуть, Наколотый закурил и предался своим тюремным воспоминаниям. Он рассказывал тебе что-то о зоне и кодле, но ты слушал его не очень внимательно. От выпитой водки и предшествовавшего этому занятию состояния духа по всему твоему телу разлилась невыразимая словами благость и глубочайшее умиротворение. Твой рассеянный и расфокусированный взгляд бесцельно блуждал в полумраке купе, не находя в зыбких разноцветных пятнах и причудливых линиях ничего иного, что не являлось бы манифестацией Единого. И это состояние духовной невесомости и религиозного экстаза, вероятно, продолжалось довольно долго, - до той самой минуты, пока ты наконец не почувствовал, как татуированная рука Наколотого зачем-то гладит тебя от колена и выше. Ты поднял на него удивленный непонимающий взгляд. Наколотый молча смотрел на тебя своими серыми недобрыми глазками, из которых непрерывно изливался некий темный порочный флюид.
И зачем Самости нужны такие странные инкарнации? - подумал ты. - Впрочем, Дух дышит, гдехочет... И в ком хочет. На все Его воля.
- Ну что, Антоша, сядешь ко мне на коленки? - произнес наконец Наколотый, одновременно сжав свою ладонь где-то в районе твоего правого бедра.
- Зачем это? - глупо спросил ты.
- Как зачем? Ну ты, бля, даешь! Ты, парень, сам говорил, что я могу делать все, что полагается,... и все такое прочее.
- А, это... - промямлил ты, наконец поняв, что он имеет ввиду. - Да, я говорил... Я помню... Да... Только я не могу это. У меня не получится, ты уж извини...
- Ты мне мозги не еби! Почему это не получится? У всех, на хуй, блядь, получается, а у тебя не получится? Хуйню, брат, какую-то порешь! Ты это брось, братан! Давай-ка, прислонись ко мне поближе...
- Видишь ли, в чем дело, - сказал ты. - Я ведь совсем другой масти, я люблю девушек, а мужики меня нисколько не вдохновляют. Ты уж извини...
- Так я ж не говорю о "тебе". Еби своих девок, да пожалуйста! Хоть всех перееби, мне-то что! Я ж, бляха-муха, только о твоем теле говорю, с которым могу чё попало делать. Ты это сам сказал, бля буду! Ты ж сам развел "себя" и "тело".
"А ведь он понимает! Ей-богу, все понимает!" - подумал ты. - "Вот тебе и рецидивист, отброс общества!"
- За язык тебя никто не тянул, - продолжал Наколотый. - Сам же, бля, начал со мной базар-то. А за базар надо отвечать, так ведь? По нашим понятиям, фуфлыжник хуже "крысы" 4 .
Ты понял, что Наколотый безусловно прав, и честность вынуждала тебя признать это.
- Я отвечаю за базар, но дело не в этом. Просто ничего у меня не получится. Я не сумею быть тебе полезным, потому что у меня никогда не было соответствующего опыта.
- Да чё ты ломаешься, как целка! Все когда-то не врубались, что к чему, а как только въехали, так во вкус вошли. Присосутся так, что за уши не оттянешь!
- Хорошо, - наконец сдался ты. - Если тебе это нужно... Только ты мне говори, что я должен делать.
- Вот и ладненько! - сказал Наколотый и встал со своего места. Нервно ухмыляясь, он запер дверь купе, неспеша разделся догола и лег на диван. Ты взглянул на его худое татуированное тело и совершенно отчетливо осознал, что оно не вызывает в тебе ровным счетом никаких сексуальных переживаний.
"Сосуд скудельный! А ведь скоро Горшечник забракует тебя и разобьет о камень. И это случится с твоей расписной плошкой гораздо раньше, чем с моим надтреснутым кувшином", - подумал ты про себя. - "Потом эту татуированную плоть зароют в землю, затем и черви подтянутся и примутся за работу, и закончат ее лишь тогда, когда костяк будет отполирован до блеска."
Твое не железное сердце внезапно пронзила жгучая жалость и сострадание к этой изувеченной судьбой, синюшной и бледной, никем не любимой плоти.
"Бедный человек! За что же тебя жизнь так измордовала, бедолага!" - подумал ты в сердце своем и почему-то вспомнил недавно прочитанные стихи одного рассекреченного "перестройкой" поэта: "Бедные люди - пример тавтологии. // Кем это сказано? Кажется, мной" 5 .
- Ну, и чё ты замер, как клоп на потолке? - прошептал Наколотый. - Давай, иди сюда, мой хороший! Эх, и люблю же я белобрысеньких пацанов!
"Неужели эта уродливая жертва социальных компрачикосов тоже была когда-то невинным и беззащитным младенцем с розовой и нежной кожей, и без наколок?" - думал ты. - "Младенец лежал на коленях у матери и жадно сосал беззубым ртом тугую теплую грудь, полную материнского молока. Материнское сердце замирало от наслаждения, перетекавшего жаркими волнами от груди к самому низу живота и обратно... А до этого? Что было до этого? Круглая пассивная яйцеклетка, облепленная сотнями длиннохвостых сперматозоидов, свившимися друг с другом в смертельной схватке за жизнь, как клубок ядовитых змей. И только один из них, самый сильный и самый свирепый, вышел победителем в этом смертном бою, первым пробуравив своей заостренной головкой тугую оболочку, препятствовавшую вхождению в земную жизнь и, отбросив уже ненужный дьявольский хвост, погрузился в густую липкую цитоплазму и умер, чтобы пресуществиться... А до этого? Что было до этого?"
-...Что было до этого? Кем ты был раньше? - бормотал ты, снимая с себя одежду.
- Ты чё, парень, с полки упал и ебу дался? Раньше я срок мотал и зону топтал. А еще раньше щипачом был классным. Котлы ржавые да лопатники с ботвы снимал 6 .
- Да нет, я не об этом. Я спрашиваю, чем или кем ты был раньше, до своего зачатия в качестве человеческой аватары? До того, как стал оплодотворенной яйцеклеткой?
- Я те щас такие покажу яйца в клетку, что мало не покажется! - заорал на тебя Наколотый. - Иди сюда, кому говорю!
Ты подошел к нему и присел на краешек его постели. Наколотый, непрерывно скользя по твоему телу влажными помутневшими глазками, принялся гладить тебя по ляжкам и по заднице. Тебе были крайне неприятны прикосновения его руки, но ты не отстранялся, а просто сидел, неподвижно и молча, продолжая размышлять о том, кем он мог быть раньше, этот малосимпатичный извращенец мужского пола? до того, как материализовался именно в этой части вселенной и именно в эту эпоху?
В наивные мифы о "законах кармы", реинкарнации и круговороте душ во вселенной ты, конечно, нисколько не верил, находя объяснения, предлагаемые ими, уж слишком примитивными. Гипотезы неоплатоников о призрачных тенях, блуждающих по сводам платоновой пещеры только благодаря неровному трепещущему пламени непризрачного Светильника, казались тебе гораздо более убедительными, но и они все же не могли вполне тебя удовлетворить. К тому же они представлялись тебе подозрительно вторичными по отношению к первой Веде из четырех и даже к гораздо более поздним Упанишадам, где те же самые позиции высказаны бесконечно более внятно и убедительно, чем в "Эннеадах" Плотина или в сочинениях Ямвлиха...
Вдруг прямо над вами скрипнула верхняя полка, на которой спал Еще-Ненаколотый, и сразу же вслед за этим раздался по-хамски резкий и громкий храп.
- Заткнись, падло, а то щас портянку в дуло запихаю! - в полголоса прошипел Наколотый. К твоему удивлению, храп немедленно прекратился. Вероятно, вонючая портянка уркагана неведомыми путями всплыла на поверхность сновидения Еще-Ненаколотого и плотно заткнула его смердящий сивушным перегаром разверстый зев.
- Это старая тюремная фишка, с портянкой-то. Действует безотказно, - пояснил Наколотый. - Ну чё, мальчик, давай, сперва приласкай его пальчиками, а потом - за щеку...
Наколотый взял в руки твою правую ладонь и положил ее на свои муды. Опасливо, как спящую гадюку, ты сжал в ладони его теплый и вялый хуй, наблюдая за тем, как он постепенно твердеет, удлиняется и увеличивается в диаметре, делая различимой и читабельной татуировку, опоясывающую его церковно-славянской вычурной вязью: "ВЕЗДЕ ПРОЛЕЗЕТ". Наколотый запыхтел, откинул голову на подушку и зажмурился.
- Подрочи чуть-чуть, - промычал он и закрыл лицо руками, видимо, для того, чтобы скрыть от тебя неподконтрольные его воле и малоприятные гримасы наслаждения, блуждавшие по его лицу.
"Человек - очень странная и довольно противная тварь", - думал ты, неумело лаская его хуй. - "Тактильная стимуляция детородного органа активизирует сейчас его гипоталамус и несколько так называемых "центров наслаждения", расположенных в лимбической системе головного мозга. То обстоятельство, что передо мной находится особь именно мужского пола, на самом деле не имеет большого значения. Если бы это была женщина, мне пришлось бы стимулировать не пенис, а клитор, - только и всего..."
Вдруг Наколотый хрипло кашлянул и сразу же вслед за этим едва слышно простонал на какой-то не своей, очень высокой и почти женской октаве.
- Поласковей! Поласковей! Заебись... Ой, бля-я... - бормотал извращенец, озвучивая свои весьма острые либидозные ощущения.
"В свою очередь, эти участки головного мозга, " - вспоминал ты где-то прочитанное, - "продуцируют эндорфины и другие вещества, химически родственные опиатам, что вызывает эйфорию, идентичную наркотическому опьянению. Примерно того же самого эффекта можно было бы достичь посредством внутривенной инъекции двух миллилитров тинктуры эфедры с первитином или при помощи двух серебряных электродов, вживленных в соответствующие зоны лимбической системы..."
- Заебись, мальчик! Заебись! Теперь, давай-ка, возьми в рот... Давай-давай!
Наколотый вдруг обнял тебя ладонью за шею и властно притянул твою голову к своей разбухшей и затвердевшей елде. Синие глаза, вытатуированные чуть выше лобка, которые два-три часа тому назад Наколотый демонстрировал своему приятелю-гетеросексуалу в тамбуре, нагло вперились в тебя своим неожиданно осмысленным взглядом. Эти навеки застывшие от изумления глаза, много чего повидавшие в этом мире, испугали тебя не меньше, чем стремительно приближающаяся к твоим губам залупа, сизая от кавернозного напряжения. Наконец ты пришел в себя и отпрянул от извращенца.
- Ну, ты чё, в натуре, хуйка шуганулся? Глупыш! Ну, бля, детский сад! - услышал ты ехидный голос Наколотого.
- Я не могу, честное слово... Извини... Если я возьму это в рот, меня тут же вырвет. (Ты не лукавил - это была чистая правда.) У тебя случайно нет чехла, что ли?..
- Гондон? Случайно есть.
Наколотый порылся в своей сумке и вынул упаковку презервативов, на которой красовалось цветное изображение сильно загорелой блондинки с бюстом чудовищного размера, по контрасту с телом вовсе не загорелым и бледным, как смерть. Под белым выменем, кокетливо прикрывая нижнюю часть пышного женского тела, розовела вычурная надпись: "Adelaide". Странным образом эта знойная заморская Аделаида очень походила на Фальшивую Блондинку, какой она могла бы быть в трезвой молодости.
- Турецкая контрабанда, - пояснил Наколотый. - Кореш один с Нальчика подогнал. Усиленные гондоны для самой горячей ебли. В Совке такие хуй где надыбаешь... Как тебе эта шалава?.. А-де-ла-ида... Ты с такими порешься, да? Стал бы ее? Охуительная бикса, да?
- Не знаю... Наверное, охуительная... Только она не в моем вкусе... Мне нравятся телки постройнее.
- Ну, как знаешь, парень. Тебе видней.
Наколотый разорвал упаковку, вынул презерватив и сунул его в твою ладонь.
- На вот, сам напяль!
Ты надел резинку на хуй Наколотого. Ты обратил внимание на то, что презерватив оказался влажным на ощупь, и что от него исходил довольно сильный, но все же какой-то не очень убедительный запах клубники со сливками.
Наколотый цепко взял тебя за уши и притянул твою голову к своим мудам, - без больших усилий, но весьма настойчиво.
- Скажи: "А-а", - услышал ты в какой-то момент. Едва ты приоткрыл рот, как в него немедленно въехала скользкая теплая плоть, противоестественно пахнущая клубникой и приторно-сладкая, как дешевый чуингам.
Наколотый тяжело запыхтел и принялся раскачивать твою голову вверх-вниз, вверх-вниз, одновременно с этим приговаривая:
В эту минуту ты уже плохо соображал, что ты делаешь, зачем и почему. Все было как в кошмарном сне - страшно и непонятно, непонятно и страшно. Первой мыслью, кое-как продравшейся сквозь вязкую сумеречность твоего сознания, была элементарная описательная констатация:
"Вот эту самую голову, битком набитую немецкой философией, индийской метафизикой и французской поэзией, напяливает на свой видавший виды хуй какой-то пьяный уркаган. Да, это так. Это происходит именно сейчас. И эта голова, которую сейчас держат за уши и ебут в рот, принадлежит именно мне..."
Вдруг с тобой что-то произошло. На какое-то время, буквально на пару минут, ты полностью перестал ощущать тождественность своего сознания с собственным телом, и эта мимолетная метаморфоза помогла тебе взглянуть на ситуацию совсем иначе. Да, твоя бренная плоть продолжала механически соучаствовать в содомии вместе с плотью Наколотого, но твое сознание на некоторое время перестало иметь какое бы то ни было отношение к происходящему.
"То, что со мной сейчас происходит, вступает в явное противоречие с присущими мне и давно устоявшимися моральными императивами, обусловленными той социальной средой и той культурой, в которой меня пытались воспитать", - думал ты. - "Именно это меня сейчас и угнетает, а не что-либо другое, так как сама по себе фелляция не причиняет мне никакой физической боли и никакого непосредственного душевного дискомфорта. Если духовная угнетенность и имеет место, то ее источником является тот факт, что я проигнорировал сегодня нравственные табу и ограничители, имплантированные в мое сознание в раннем детстве, и только. Если бы то, что сейчас происходит, происходило в бисексуальной Греции, во времена Сократа и Платона, то я не испытывал бы сейчас ровным счетом никаких неудобств морального порядка. Как об этом говорил Паскаль? Надо вспомнить... Что-то о том, что, дескать, по одну сторону пограничной реки - одна мораль, по другую - совсем иная. Да, именно так. Но это означает только то, что сами по себе моральные ограничения полностью обусловлены временем и пространством, - конкретной эпохой и конкретной культурной средой. А если они обусловлены в рамках этих координат, значит, они преходящи. И если они преходящи, значит, они не только не абсолютны, но и вообще фиктивны и эфемерны, как мираж в пустыне. Подлинная и непреходящая мораль возможна (или невозможна?) лишь по ту сторону времени и пространства. Но имеется ли там нужда в ней?.. Как бы там ни было, я мог бы, наверное, сказать сейчас в свое оправдание следующее: то, что я сейчас делаю, является не "грехом", но бескорыстнейшим актом милосердия. Потому что настоящим грехом было бы как раз обратное: не откликнуться на беду этого несчастного, противоестественная сексуальная ориентация которого наверняка мешает ему реализовывать "на воле" свои совершенно естественные сексуальные потребности. А это вызывает ужасные напряжения в сфере его подсознания, что, в свою очередь, является причиной ненужных мучений и неизбывного душевного дискомфорта. И если кто-то... ну, я например... соглашается выступить в роли доброго самаритянина и хотя бы на время утолить его половые страдания, то разве такой поступок может быть достоин осуждения? Ведь это значило бы, что облегчать страдания людей, и притом добровольно, есть зло и грех. Поэтому любой моралист, который возымел бы наглость осудить меня за "бесстыдство", в котором я сейчас участвую, на самом деле являлся бы глубоко аморальным, бесстыжим и бесчеловечным лицемером. Что же касается меня самого, то лично я всегда испытываю самую искреннюю благодарность к каждой девушке, помогающей мне снимать мои сексуальные напряжения, вызываемые моими мужскими гормонами и инстинктами, постоянно ищущими себе применения. И я был благодарен своим мимолетным подружкам тем больше, чем яснее понимал, что в воздержании и, тем более, в целомудрии (экое мерзкое слово!), нет ровным счетом ничего положительного, а есть одни только ненужные и бессмысленные страдания плоти, иногда доводившие меня до исступления..."
До твоего сознания донеслись отдаленные отголоски человеческой речи, как всегда почти бессмысленной, источник которой находился где-то бесконечно далеко от твоего "я":
"То случайное обстоятельство, " - продолжал ты свои умозрительные изыскания, - "что лежащий сейчас передо мной глубоко несчастный человек, доверчиво вверивший моим заботам беззащитный символ своего страждущего либидо, - это не обычный homo soveticus, а отпетый уголовник и рецидивист, также не может иметь никакого значения и не может быть препятствием к проявлению моей бескорыстной благотворительности, поскольку все так называемые "преступники" - суть почти невинные жертвы социальных обстоятельств, которые были созданы как раз самыми оголтелыми из моралистов. Родись Наколотый не в обычном советском городе, а в юрте эвенкийского оленевода или в хижине рыбака-камчадала, среди которых, как говорят, вовсе не бывает ни воров, ни разбойников, то разве был бы он сейчас тем, что он есть, то есть уголовником и извращенцем? Да никогда! Так виноват ли он в том, что его родили в грязной советской коммуналке, а воспитали на зоне для "малолеток", где мужеложство распространено ничуть не меньше, чем в античных гимнасиях или православных монастырях?.."
Твои размышления были прерваны донельзя раздраженным голосом Наколотого:
- Ну ты, блядь, точно, целка какая-то недоделанная! Кто ж так сосет, ебаный ты в рот! Не умеешь толком вафлю за щеку взять, так и не лезь, на хуй!
- А я и не лез, ты ведь сам захотел! - огрызнулся ты.
- Откуда ж мне было знать, что ты нулевая целка, в натуре! Меня еще никто до такого облома не доводил!
Ты взглянул на его хуй; он все еще находился в более-менее приподнятом настроении, но уже стал явно заваливаться на бок, как Пизанская башня.
- Не умеешь ебаться в рот, давай тогда в жопу, что ли, - сказал Наколотый.
- А это не больно? - встревожился ты.
- Не ссы, парень, со мной не больно, я в этих делах специалист! Может, даже бесплатный кайф словишь...
Наколотый велел тебе встать раком на полу, в пространстве между двумя нижними полками, а лицом и грудью лечь ничком на его постель. Ты сделал так, как он сказал. Несмотря на его успокоительные заверения, что больно не будет, ты все-таки немного боялся за свою задницу. В эту минуту у тебя было только одно желание: чтобы он наконец кончил и отвязался от тебя.
- Коленки пошире раздвинь, а спинку прогни так, чтобы попка приподнялась. Так... Заебись...
Наколотый достал из своей сумки аэрозольный баллончик с мыльной пеной для бритья и обильно прыснул из него прямо тебе в задницу.
- А теперь расслабься и получай удовольствие!
С этими словами Наколотый обеими руками ухватился за твои ягодицы, а в следующую секунду тебе показалось, будто в твоей прямой кишке взорвалась ручная граната. Ты громко вскрикнул от неожиданности, но Наколотый тут же зажал тебе рот рукой.
- Да не ори ты, блядь! Совсем охуел, разъебай! Перебудишь всех, на хуй!
- Ты же говорил, что не будет больно...
- Да я, блядь, позабыл, что ты и здесь целка нулевая. Очко-то у тебя узкое, как пизда у первоклассницы - муха не еблась!
Прикусив нижнюю губу и зажмурившись, ты ждал, когда же наконец извращенец удовлетворит свою похоть. Между тем Наколотый неутомимо пыхтел за твоей спиной, причиняя тебе почти невыносимую боль. Через несколько минут он остановился для передышки, не вынимая, впрочем, хуя из твоей жопы, и шепнул тебе на ухо:
- Был бы трезвый - давно бы уж кончил. Давай-ка, милая моя, теперь сама поработай немного.
Ты сразу же понял, что он имеет ввиду, так как и сам ты совсем недавно говорил те же самые слова, почти слово в слово, своей случайной знакомой, которую трахал сзади, уединившись с ней в ванной во время какой-то вечеринки у приятеля. Тогда ты тоже долго не мог кончить, ты устал, и в дверь уже стучали какие-то нетерпеливые и бестактные гости. И тогда добрая девушка, которую ты трахал, дабы ускорить твою эякуляцию, сама стала помогать тебе. Она виляла и подмахивала задом, самостоятельно насаживая свой сладкий и нежный пирожок на раскаленный жезл твоей страсти. Это было так неожиданно приятно, что спустя минуту-другую ты испытал потрясающий оргазм...
Итак, ты начал совершать фрикции самостоятельно, пытаясь подражать в телодвижениях своей мимолетной подружке, но едва ли это получалось у тебя так же ловко, как у нее, так как болезненные ощущения в заднице здорово тебя отвлекали. Можно было подумать, будто ты какой-то сумасшедший самоубийца, пытающийся покончить с собой самым странным и зверским способом: путем посажения себя на кол...
Вдруг Наколотый захрипел и задергался за твоей спиной гораздо быстрее, одновременно с этим пытаясь засадить в тебя как можно глубже. Ты понял, что он вот-вот кончит, и это тебя обрадовало: "Наконец-то!"
Наколотый в последний раз простонал и замер. Затем он выдернул из тебя свой хуй, сдернул презерватив и забросил его под стол.
- Давай-ка вмажем... Устал я, парень, - сказал он, тяжело дыша.
- Да, давай вмажем, - согласился ты, надевая трусы и осторожно присаживаясь на краешек дивана, так как задница твоя изрядно болела.
Наколотый разлил водку по кружкам и вы выпили, не закусывая.
Урка угрюмо молчал, время от времени зыркая на тебя своими пьяными глазками, в которых ты заметил некоторую существенную перемену: прежние похоть и маслянистость уступили место холодному отчуждению или даже презрению. "Вот и вся любовь!", - усмехнулся ты про себя.
Ты предложил еще вмазать в догонку, и Наколотый молча разлил по кружкам остатки водки. Вы выпили и закурили.
- Ну и как тебе, белобрысенький, понравилось с мужиком пороться? - наконец нарушил молчание Наколотый, и ты заметил по модуляциям его голоса, что его опять здорово развезло.
- Честно говоря, не очень, - ответил ты, с удовольствием отмечая про себя, как выпитая водка тепло и уютно растекается по телу во всех направлениях. - Не думаю, что мне когда-нибудь захочется повторить этот опыт. Ведь моя сексуальная ориентация уже сформировалась, и я сильно сомневаюсь, что мне однажды захочется превратиться в махрового гомосека. Я понимаю, зачем это нужно, когда мужчина ложится с женщиной, когда космические начала Инь и Ян соединяются, как одна плоть и один дух, или когда Шива и Шакти сливаются в объятиях. Ведь именно так зарождается любая жизнь: Дух оплодотворяет Материю, и так появляется новая Плоть. Но гомосексуальное соединение, соединение Ян и Ян, или, если речь идет о лесбийской любви, соединение Инь и Инь, не имеет никаких объяснимых оснований в живой природе... Понимаешь ли, Толян... Такие противоестественные соединения во всех отношениях бесплодны, то есть бессмысленны как с биологической, так с духовной точки зрения. Вот взять, к примеру, тебя. Твоя ориентация давно уже сформировалась, и ты стал матерым и, скорее всего, пожизненным педерастом. И поэтому у тебя нет и, видимо, никогда уже не будет не только своих детей, но и того ценного душевного опыта, который...
Ты осекся и замолчал, заметив, что глаза Наколотого стремительно мутнеют и наливаются кровью от внезапно охватившего его страшного гнева.
- Ты это ч-чё, петух драный, гонишь? - Наколотый вскочил со своего места и расставил пальцы веером. - Фильтруй базар, падло, пока я твой длинный язык в сраку тебе не запихал! Это ты, бля, пидор, а не я, вафлер ты ебаный! Да за такие слова, пидорюга ты сраная, я те щас глотку зубами вырву!
С этими словами Наколотый наотмашь ударил тебя костяшками пальцев по лицу - не больно, но со значением. Ты так растерялся, что до тебя не сразу дошло, что, собственно, произошло, и почему?
- Заруби себе на носу, петушок, - продолжал Наколотый, немного угомонившись. - Пидор - это тот, кого ебут, а не тот, кто ебет. Ты понял, срань?
Когда к тебе вернулся дар речи, ты произнес, потирая щеку:
- Послушай, мужик... Похоже, у нас с тобой разные представления о педерастии. У тебя насчет этого понятия блатные, у меня же - фраеровские. Отсюда и возникшее непонимание. Если же ты заглянешь в любой толковый словарь русского языка, то ты там прочтешь на букву "Пэ", что тот, кто ебет, называется активный педераст, а тот, кого ебут - педераст пассивный. Стало быть, ты, мужик, как ни крути, все равно педераст, хотя и активный.
На этот раз Наколотый сдержал свой гнев, но было видно, что это дается ему не без труда.
- Но дело даже не в этом, - продолжал ты. - Я ведь говорил лишь о бесплодности однополой любви, а не о ее моральных аспектах, до которых мне нет никакого дела. В гондоне, который ты бросил под стол, твоих потенциальных детишек сейчас находится больше, чем заключенных во всех советских лагерях, вместе взятых. Но ни одному из них ты не оставил ни малейшего шанса выжить, выйти на волю и стать нормальным советским гражданином. Ни одному! И тебе их не жалко? Ни одно из этих семян не взойдет...
- Да? Ну так возьми их себе, на грядке посадишь...
"Любопытно все-таки, зачем Богу нужны такие странные и неприятные инкарнации, как эта? В чем положительном может заключаться ее предназначение?" - думал ты, вызывающе глядя в глаза Наколотому. И так как ты уже был довольно сильно поддат, в твоей голове родился безумный план: спросить об этом непосредственно у Наколотого. - "А вдруг он знает ответ на этот вопрос? Вдруг он знает, зачем живет? Почему бы и нет! Он ведь, хотя и быдло, конечно, но вроде бы не совсем тупое..."
- А вот скажи мне, Толян, ты случайно не знаешь, зачем ты нужен миру и Богу? Ведь раз уж ты присутствуешь в этом слое реальности, значит, ты зачем-то здесь нужен? Ты когда-нибудь думал об этом?
Выслушав тебя, Наколотый, похоже, сперва опешил, а потом окончательно рассвирепел и взорвался:
- Ты моего бога не тронь, падаль! Мой бог - вот он, здесь, всегда со мной!
Урка ткнул себя пальцем в грудь, - в то место, где синела вычурная наколка, изображавшая православное распятие.
- Вот мой бог! Видал, педрило? Я ему нужен! Он меня спасает и сохраняет! Ты понял, вафлер поганый? А твой бог - знаешь кто? Показать тебе его, хуесос ты ебаный? На вот, гляди и молись на него, выебок! Это твой петушиный бог!
С этими словами Наколотый встал во весь рост и похлопал рукой по своему синеглазому мудаку с его длинным носом, болтавшимся между ног.
- Толян, это не мой Бог, нет. Это всего-навсего твои замшелые муды... - начал было ты, но Наколотый не дал тебе договорить.
- Не пизди, гнида! - заорал он на тебя и схватил со стола самодельный финский нож с наборной рукояткой из разноцветного плексиглаза. - Щас проверим, кто чей бог, твою мать!
С этими словами урка стремительно набросился на тебя, повалил на пол, сел тебе на грудь и приставил финку под подбородок.
- Заебал ты меня, фраерюга, до смерти! Щас будешь, в натуре, молиться своему богу по полной программе!
Наколотый пересел поближе к твоему лицу, так что тебе стало совсем трудно дышать, и стал пытаться засунуть тебе в рот свою вялую елду.
- Да пошел ты на хуй, скотина! Отъебись от меня! - хрипел ты, пытаясь сбросить неблагодарного гада со своей груди и одновременно с этим всячески уворачиваясь от его залупы.
Между тем Наколотый одной рукой держался за хуй, упорно целясь им прямо тебе в рот, а другой, сжатой в жилистый кулак, что есть силы дубасил тебя по лицу. Из носа у тебя хлынула кровь и потекла по губам, по подбородку и по шее. И тут Наколотый нанес тебе страшный удар в висок и в тот же миг зажал тебе пальцами нос, чтобы ты не смог им дышать и был вынужден открыть рот. И вот, стоило тебе лишь на мгновение разжать зубы, чтобы набрать в легкие воздух, как ты тут же почувствовал, что Наколотому удалось-таки наполовину запихать свой мерзкий отросток в твой окровавленный рот.
- Ну что, подпиздок, будешь молиться своему боженьке? - прошипел негодяй, пытаясь протолкнуть хуй еще глубже.
Ты в последний раз взглянул в синие изумленные глаза, вытатуированные на бледном животе, глубоко вздохнул, зажмурился и что есть силы сжал зубы...
Последнее, что ты услышал перед тем, как отключиться, был жуткий, страшный, душераздирающий вопль...
Ты пришел в себя на заднем сидении милицейской "шестерки", стоявшей на перроне какой-то станции. Сквозь мутноватое оконное стекло ты выглянул наружу и увидел фрагмент большого светло-серого здания вокзала, над крышей которого зеленели три огромные неоновые буквы: "...МИР".
"Это Владимир", - догадался ты. - "Трех часов не хватило, чтобы добраться до Москвы".
Впереди сидели два мента. Тот, что был за рулем, казался твоим ровесником, а другой, сидевший справа и лениво пиздевший с кем-то по рации, был намного старше.
- Товарищ капитан! Ну что, поехали? - спросил молодой мент.