Словесность

[ Оглавление ]








КНИГИ В ИНТЕРНЕТЕ


Наши проекты

Dictionary of Creativity

   
П
О
И
С
К

Словесность


Мерда



ШАМАНСКАЯ  БОЛЕЗНЬ


Старинный русский город Ашшурбанапальск известен миру, пожалуй, лишь тем, что 130 лет назад его почтил своим присутствием писатель-сатирик М.Е.Салтыков-Щедрин, - после чего написал о нем глумливую и оскорбительную книгу: "История одного города". И об этом городе, забытом Богом и людьми, я не вспомнил бы еще хоть 130 лет, если бы судьбе не было угодно, чтобы именно в нем было положено начало поистине знаменательным и удивительным событиям, о которых я собираюсь тебе сейчас рассказать.

Это случилось в двенадцатый день месяца лунного календаря, на двадцать восьмой день твоего чудовищного запоя, четырнадцатого июня 2000-го года.

Было раннее утро. Пели птицы. Собаки лаяли. Солнце светило. По обочинам разбитой дороги, по которой ты, пошатываясь, пытался идти, зеленел буйно разросшийся провинциальный бурьян. Ты влачился по пыльной улице по направлению к винному магазину. Ты умирал. Так плохо тебе еще никогда не было.

Жизнь всегда ебла тебя со страшной силой. Она ебла тебя в хвост и в гриву, и во все остальные места. Но она никогда еще не ебла тебя с таким самозабвением и страстью, как все последнее время. Тебе это было, возможно, весьма лестно, но ты никогда не знал точно, удастся ли тебе выжить после каждого очередного садо-мазохистского коитуса.

С неимоверными усилиями добравшись наконец до дверей магазина, ты вдруг с ужасающей отчетливостью осознал, что у тебя нет ни гроша в кармане, и что последние 24 рубля ты пробухал еще вчера вечером. Это был полный пиздец и смертный приговор.

Ты знал, что, не подлечившись, назад до дома тебе ни за что не добраться. С другой стороны, подлечиться было не на что. А это значило, что тебе придется сегодня сдохнуть где-нибудь здесь, и что у тебя нет никакой надежды на спасение.

Сразу за магазином находился небольшой, донельзя загаженный пустырь. К нему-то ты и направился, чтобы умереть тихо и в одиночестве, никому не причинив никаких беспокойств. В светлое время суток там обычно похмелялись, блевали и испражнялись различные местные жители, а по ночам там иногда происходили будоражившие окрестности загадочные и страшные события, о которых даже и говорить не хочется.

Едва ты добрался до пустыря, как ноги твои подкосились. Ты рухнул на землю и отрубился...

Я не знаю, как долго ты был без сознания, но когда ты пришел в себя, солнце уже клонилось к закату. Ты лежал на правом боку, в позе эмбриона, с поджатыми под себя коленями и склоненным ко груди лицом, исполненным глубочайшей скорби. Ты вспомнил, что пришел сюда умирать, и поэтому искренне недоумевал, почему и зачем ты все еще жив до сих пор? Какие силы во вселенной не позволяют тебе ни окончательно умереть, ни окончательно воскреснуть? Кому нужны твои страдания, когда со тобой и так уже все ясно?

Когда-то совершенно абстрактные для тебя выражения "умереть под забором", "упасть на дно жизни" обрели в твоем тлеющем сознании до ужаса конкретный и ясный смысл. Ты взглянул окрест себя и воочию убедился в том, что "дно жизни" выглядит довольно неприглядно.

Неподалеку от себя ты увидел две кучи дерьма, очевидно, произведенные в разное время и разными людьми. Одна куча была почти черной и казалась засохшей; на вид ей было никак не меньше двух недель. Другая же была относительно свежей и имела пугающий коричневато-красный оттенок. Наверное, тот, кто ее здесь оставил, накануне жрал борщ или свеклу под майонезом. На ее вершине, одним боком к тебе, восседала огромная, жирная, обожравшаяся говном навозная муха цвета зеленого бутылочного стекла. Она неприязненно созерцала тебя своим выпуклым фасеточным глазом и злорадно потирала передними лапками.

Глядя на говно, ты вспомнил высказывание гностика Ипполита о том, что Бог есть везде и повсюду, даже в куче дерьма. Ты стал пристально вглядываться в говно, бывшее у тебя перед глазами, но, как ни старался, никакого Бога ты в нем не увидел. Возможно, тебе недоставало такого же мощного духовного зрения, какое было у Ипполита.

Кроме говна твой блуждающий взгляд зафиксировал бутылочные осколки, множество окурков, два-три серых студенистых харчка и один использованный презерватив. Всю эту инсталляцию завершала обильно окровавленная женская прокладка, лежавшая сантиметрах в тридцати от твоего носа.

Ты не мог понять, как же так получилось, что при падении на землю тебе удалось настолько четко сгруппировать свое долговязое тело, чтобы никак не нарушить всю эту причудливую композицию, по-своему замечательную и, как ты подозревал, наделенную немалыми онтологическими смыслами.

Внезапно тебе стало совсем худо. Ты совершенно отчетливо и хладнокровно осознал, что умираешь. Что на этот раз умираешь по-настоящему. Твое тело неподвижно лежало на земле и ждало смерти. Прошло уже почти пол-дня, как оно полностью отреклось от твоего "я" и перестало ему повиноваться. В твоем теле не было ни одной живой клетки, которая не испытывала бы боли и не проклинала бы тебя. Твои страдания были безмерны и, уже давным-давно находясь далеко за пределами возможностей человеческого языка, были воистину неописуемыми. По сравнению с этой беспредельной Болью описания Дантова ада кажутся просто смехотворными, а талантливые попытки Венедикта Ерофеева живописать их по-русски выглядят абсолютно провальными, - именно в силу несовершенства нашего человеческого языка и недостаточности нашего словаря.

Тебя мучила жестокая жажда, но для того, чтобы добраться до водопроводной колонки за углом магазина, нужно было совершить целый ряд сложных телодвижений, причем в строго определенной последовательности: приподняться, сесть, встать, сделать тридцать шагов до колонки, нажать на тугой рычаг, поднести голову к живительной влаге... Из последних сил ты попытался было приподняться, оперевшись на локоть правой руки, но из этой попытки, как и следовало ожидать, ничего не вышло и твое тело, как тряпичная кукла, беспомощно откинулось навзничь.

Ты был обречен. Ты знал, что по крайней мере два дня к тебе домой никто не придет и никто тебя не хватится. Этого времени вполне достаточно, чтобы умереть здесь или от жажды, или от ножа хулигана, или от сердечного приступа, или от безмерной боли, сотрясавшей и тело, и душу.

Постепенно ты впал в странное полубессознательное состояние. Ты не спал, но и не бодрствовал; ты сознавал течение времени, но оно летело так же быстро, как в глубоком сне...

В какой-то момент ты собрал остатки сил, чтобы хотя бы очнуться. Ты открыл один глаз и взглянул на небо. Оно было уже довольно темным, и на нем уже проступили первые звезды и полупрозрачная круглая Луна. Значит, после твоей первой неудачной попытки встать прошло не менее шести часов, а тебе казалось, что ты отключился не больше чем на полчаса.

На твоем теле не было места, о котором ты мог бы с уверенностью сказать, что вот здесь не болит. Если бы какого-нибудь человека два часа кряду пиздили бейсбольной битой, ему бы не было так больно, как было больно тебе.

"Что ты хочешь, Сивилла?"... - пробормотал ты в пол-голоса. - "Чего же ты хочешь, Сивилла?" - "Хочу умереть." - На поверхность твоего сумеречного сознания неведомыми путями всплыл античный эпиграф из "Бесплодной земли".

Ты вынул из кармана расплющенную пачку "Примы", достал из нее предпоследнюю помятую сигарету и попытался покурить. После нескольких затяжек где-то в районе желудка прошла волна мощнейших спазм. Ты понял, что измученный организм приказывает тебе сблевать. Ты покорно склонил чело над землей. Но, увы, блевать было совершенно нечем, - ты ничего не ел дня два или три, только пил.

Ты попытался восстановить в памяти события последних четырех недель и вспомнить, с чего все началось, и почему? Несмотря на отдельные невосстановимые провалы и лакуны в твоих воспоминаниях, не поддающиеся реконструции во веки веков, это тебе более-менее удалось.

А началось все с того, что утром 17-го мая ты отправился в библиотеку, чтобы взглянуть на собственную публикацию в одном из московских периодических изданий, которое ты не выписываешь, и посмотреть, очень или не очень изуродовали там твой изначальный текст. Когда до цели твоего визита оставалось всего минут пять ходьбы, с тобой вдруг что-то случилось. Ты остановился, пытаясь понять, что с тобой происходит... Нет, ничего не болит, никаких внятных симптомов. Ты так ничего и не понял, - кроме того, что тебе действительно очень плохо, что тебя зарубает, и зарубает по полной программе. Тебе казалось, что какие-то таинственные силы, находящиеся внутри твоего существа, вот-вот разорвут тебя в клочья, как глубоководную рыбу, вытащенную на палубу корабля.

В тот момент тебе почему-то вспомнилась давным-давно прочитанная книга одного этнографа по фамилии Радлов, посвященная сибирским шаманам. Описание самого первого этапа так называемой шаманской болезни, когда духи вынуждают человека стать шаманом, вступить в общение с потусторонним миром, камлать и исцелять, сильно смахивало на твое теперешнее состояние. Там это тоже начинается шокирующе внезапно, мощно и исключительно болезненно. Если человек пытается сопротивляться своему призванию, то он, обычно уже через несколько месяцев, умирает в страшных мучениях. Если же он подчиняется зову, то он в итоге становится шаманом, начинает камлать и обретает немалую духовную силу.

От этих достаточно нелепых подозрений, скорее всего, не имеющих под собой никаких оснований, тебе все-таки стало довольно страшно. В то время ты не был готов ни к каким радикальным духовным метаморфозам, а тем более к таким из них, которые инспирируются не тобой самим, а некой внешней силой. Как бы там ни было на самом деле, ты решил попробовать сопротивляться.

Окончательно поняв, что ты не дойдешь сегодня до библиотеки, ты завернул в ближайшую рюмочную и буквально заставил себя выпить сто грамм водки. Ты надеялся, что после этого тебе полегчает. Но случилось все наоборот - тебе стало еще хуже. Ты отправился домой, купив по дороге бутылку водки и кое-какой закуски. Твой план был предельно прост: напиться, крепко заснуть и постараться все забыть к утру следующего дня. Боже мой, каким же ты был наивным мудаком!

Наутро к твоим вчерашним страданиям, которые никуда не делись, прибавилась еще и сильнейшая абстиненция. Ты сходил в магазин, купил бутылок шесть пива и вяленую воблу к нему. Но вопреки обыкновению, пиво не помогло тебе нисколько. Ты начал испытывать легкую панику, так как понимал, что если ты сегодня выпьешь еще и водки, то назавтра тебе будет обеспечено сильнейшее похмелье, которое выбьет тебя из привычного ритма и, возможно, ввергнет в серьезный запой. Но все твое естество так сотрясало и так колбасило, что у тебя просто не было другого выбора, кроме как встать и сходить за водкой...

Начиная с этого часа мои воспоминания становятся все более и более фрагментарными. Однако я помню, что одной бутылки тебе не хватило и что глубокой ночью тебе пришлось сходить за второй...

Что было с тобой в последующие три с половиной недели, я помню не очень отчетливо. Кажется, за это время в твоей жизни образовался некий странный и порочный режим. Придя в себя и обнаружив, что бухло закончилось, ты заставлял себя встать с кровати, одеться и сходить в магазин. Вернувшись домой, ты снова принимал горизонтальное положение, выпивал очередную рюмку и впадал в некое сумеречное состояние, занимающее промежуточное положение между сном и бодрствованием. Когда же ты вновь приходил в себя и чувствовал, что тебе все еще невыносимо хуево, ты выпивал еще одну-две рюмки, после чего опять проваливался на пару часов в свое промежуточное состояние, в котором твои страдания ощущались не так остро.

Приблизительно так ты и жил все это время вплоть до сегодняшнего дня, когда у тебя кончились бабки...

Твои попытки реконструировать в памяти события последних недель были внезапно прерваны голосами двух людей, находившихся где-то поблизости от тебя. Один голос принадлежал какому-то местному мужику, явно нетрезвому, а другой - осипший, прокуренный, с жалобными нотками - был женским.

Ты лежал на спине, глядя на таинственное звездное небо, созерцая дивную полную Луну и невольно прислушиваясь к донельзя банальному для этого поганого места разговору двух невидимых в темноте людей.

- Вась, а Вась! Ну, давай, не еби мозги, откупоривай пузырь!.. У меня все нутро горит...

- Погоди, бля, не гони, на хуй! Щас полечимся.

- Ой, Вась, хуево-то как! Сил больше нету терпеть!

- Все, бля, открыл, на хуй. На, бля, мочи из горла!

- А чё, стакана у нас нет?

- Да откуда, на хуй! Мочи так, не выебывайся! Не графья, на хуй.

Сразу же вслед за этим послышалось характерное бульканье, имеющее место тогда, когда бухло переливается прямо из бутылки непосредственно в луженую глотку.

- Хорош, бля! Мне-то оставь, на хуй!

- Да я, Вась, грамм сто писят всего...

- Ни хуя себе, грамм сто пиздесят! Да ты, бля, за один присест почти пол-бутылки наебнула, ебаная ты пизда!

После этих слов бульканье повторилось, но уже в несколько другом темпе.

- Ну как, Вась? Проскочило? А?

- Ой, бля! Заебись, на хуй! Полегше стало...

- Вась, а Вась! А жена-то у тебя знает, что ты колькин мотоцикл пропил?

- Откуда, на хуй! Ключи-то от сарая у меня, а она туда не суется никогда, на хуй... Ну чё, блядь, делать-то будем? В рот возьмешь?

- Вась, может, не надо, а? Давай так...

- Как - "так"?

- Так, через пизду...

- Да ты чё, блядь, охуела что ли? Чтоб я тебя без гондона стал в пизду ебать? У тебя ж в манде, наверное, целый букет всякой заразы! Тебя ж пол-города уже переебло! Ты чё, хочешь, чтобы я какую-нибудь поебень на болт намотал и домой принес? Нет уж, хуюшки! Я свой хер не на помойке нашел! Давай в рот!.. Отсосешь по всем правилам, как тебя в школе учили!

- Ладно, Васенька, в рот так в рот...

Через минуту-другую ты услышал ритмичное пыхтение, причмокивание и хлюпанье. От этих звуков тебя замутило и тебе снова захотелось блевать. Некоторое время ты боролся с жестокими спазмами, терзавшими твой организм, но блевать даже не пытался, чтобы не выдать своего присутствия.

Стараясь как-то отвлечься от мерзости, происходящей в двух шагах от тебя и сопровождавшейся гнуснейшим глумлением над всеми известными тебе смыслами любви, ты принялся созерцать звездное небо.

"Открылась бездна, звезд полна, // Звездам числа нет, бездне - дна!"

Если долго смотреть на звездное небо, лежа на спине, то в какой-то момент начинает казаться, что ты вот-вот провалишься в него, как в пропасть, и, провалившись, будешь падать и погружаться в него бесконечно... Тебе в очередной раз вспомнилась загадочная формула Гермеса Трисмегиста, впоследствии вдохновлявшая множество поколений идеалистов и мистиков, от Платона до Даниила Андреева: "Как наверху - так и внизу".

Если события, происходящие "наверху" и "внизу" настолько буквально синхронны, - думал ты, - то значит, эту формулу, не искажая ее содержания, можно представить и так: "Как внизу - так и наверху". Но если "внизу", в двух шагах от меня, сейчас происходит такая мерзость, то насколько же омерзительным должно быть происходящее сейчас "наверху"?

От этих кощунственных предположений тебя бросило в пот. В этот момент ты бы охотно застонал и завыл на Луну, до смерти напугав сладкую парочку, резвящуюся сейчас в кустах, но тогда у тебя не было сил даже на это.

Наконец мужик, кажется, кончил и победно возвестил об этом событии кратким приглушенным хрипом. Женщина хихикнула и грязно матюгнулась. Спустя пару минут они допили свой фуфырь и наконец съебались с пустыря.

Оставшись один, ты вскоре снова начал отрубаться. И постепенно отрубаясь, ты был даже рад этому, так как тебе и самому хотелось уже отделить свое "я" от тела, которое ужасно страдало и постоянно чего-то требовало от тебя: то ли воды, то ли пищи, то ли еще чего-то, что ты не в состоянии был ему предоставить...

В какой-то момент твоя душа настолько отчленилась от тела, что ты смог увидеть его как бы со стороны. Твое несчастное тело, во всех печальных подробностях освещенное холодным лунным светом, валялось посреди всякого мусора и дерьма, в окружении зарослей репейника и чертополоха, забытое и брошенное всеми, даже собственной душой. По его лицу, бледному и скорбному, из-под плотно сомкнутых век сочились самые настоящие слезы...

Это было душераздирающее зрелище, которое ты уже не в силах был выносить. Тебе действительно было очень жаль своего тела, но ведь ты же все равно ничем, ну абсолютно ничем не мог ему помочь... Ты отвернулся от него и...

...И то ли провалился куда-то, то ли наоборот, вознесся, я не знаю. Ясно было одно: твое "я" в мгновение ока куда-то переместилось; и то место, куда оно переместилось, было весьма далеко от Земли...



Продолжение
Оглавление




© Антон Золотарев, 2003-2024.
© Сетевая Словесность, 2003-2024.





Словесность