Ты сидишь, как Инго, и смотришь, как Инго. Видимо, это проблема всех больших людей - куда деть ноги и руки, и взгляд. Ты изредка поворачиваешь голову в мою сторону, и я вижу в твоих водянистых глазах недвусмысленное желание.
Мне вспоминается тот день, когда пришлось заночевать у Инго, в комнате, выходящей на север. Тогда, среди ночи, я вдруг проснулась от тихого звука или движения воздуха и увидела над собой темный силуэт Инго. Я протянула руку и ощутила сонной ладонью жесткие и курчавые волосы на его затылке. И что-то внутри сказало мне: "Нет". И я ответила в темноту: "Иди спать, лапа". Инго наклонился над кроватью, поцеловал меня в переносицу и ушел. Ночь продолжалась, тягучая и жаркая, и тысячи силуэтов проходили у окна, не давая заснуть. У Инго в родном городе оставалась девушка - черные волосы, алые губы. И синие глаза.
Макс все еще громыхает сковородками на кухне. Его врожденная деликатность будет стоить мне многих бессонных ночей.
Если бы ты был еще уродливее, радость моя, то любовь к тебе не сложилась, а перемножилась бы с недоумением. Так думаю я, а твои пальцы постукивают по столу, выбивая ритм.
"Et sanctum nomen eius" и еще раз "еt sanctum", и еще, и в последнем eius, когда звук падает вниз, в непознанные человеческим ухом глубины, мое тело начинает вибрировать на той же частоте, принуждая останавливаться сердце.
Хорошо, что ты молчишь, после этого eius все слова твои ложь. Они и так ложь, последнее, что ты промямлил, развалясь на диване и раскладывая в узком проходе у стены свои безразмерные руки и ноги, это: "Да пошли они все в жопу!"
Мне абсолютно безразлично, о ком ты это сказал, может быть, ты вообще никогда не утруждаешь себя размышлениями о том, что можно сказать, что нельзя. Твое тело - сосуд, в который Аполлон вложил божественный голос, редкий бас такого тембра, что синева застилает глаза, когда ты поешь Durch die Strahlen klaren Schein, перевирая половину слов. Я просто слушаю, и меня бьет озноб.
Спасибо Аполлону, спасибо твоему чудовищно длинному телу, твоей бесконечной шее и огромной голове с торчащими ушами, всему этому резонатору, что создает грохочущий голос, извергаемый из глубин твоих легких.
Я люблю твой голос, но мне кажется, что я люблю тебя.
Макс привел тебя ко мне только потому, что я его долго просила. Может быть, он упрашивал тебя прийти, но, сейчас, скорее всего, тебе тут нравится. Ты весь вечер был в центре внимания, а сейчас, когда все разошлись, ты можешь с удобством расположиться на диване и потягивать красное вино из синего стаканчика с золотыми разводами.
Ты рассказываешь, как начал петь. Макс, наш всеобщий ангел-хранитель, отвел тебя к одной старушке, бывшей оперной диве, после того, как ты позорно провалился на экзамене в музыкальное училище. Старушка брала много денег, Макс эти деньги платил. Я бы тоже платила, и любой бы заплатил, если услышал бы, как ты поешь Benedictus. Ты тогда не пел Бенедиктус, и что ты пел, я даже представить себе не могу. Дворовые песни? Как тебя нашел Макс? Почему любят тебя, а не Макса? Не понимаю. Почему я люблю тебя, а Макс что-то там жарит на кухне, чтобы накормить неблагодарного тебя и обманутую меня? Старушка сказала, что ты второй Тео Адам, с которым она когда-то пела в Дрездене. Ты первый, ты первый, в этом нет никакого сомнения.
Теперь ты поешь и учишься в консерватории. Я думаю, что тебе ставят оценки просто так, все мы зомби перед тобой, все мы живет на частоте твоего голоса, и наши желудки и сердца колеблются в унисон, когда ты открываешь свой огромный рот с вывернутыми губами, чтобы спеть осанну.
Макс сидит на кухне и плачет. Он пьян, и не говорит, почему плачет, но мне стоило догадаться раньше и утешить его.
Ну все, дружочек, поздно уже, говорю я, помогаю ему встать и веду его в прихожую. Ты уже стоишь там, в полутьме, и твои глаза отсвечивают красным. Макс все плачет и никак не может найти шарф.
В конце концов, мы все обмануты в своей надежде быть счастливыми с другими. Стоит только понять, что для этого не нужен никто, кроме тебя самого, как счастье становится обычным атрибутом бытия. Макс слушает слишком много музыки, а она - обратная сторона любви.
Двери хлопают все подряд - ту, что закрываю я, потом дверь лифта, потом входная дверь.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
