из промерзшей земли ввысь до неба растут города,
соляные столбы телеграфа, дороги; бегут провода.
глянец памяти - лба и катка - от зазубрин коньков -
весь в царапинах - наших деньков,
дорогих двойников,
дневников.
больше нет стадионов, простуд и разбитой скулы,
купола не видны из оврага - и нет похвалы.
а зато! посмотри! посмотри! всё стекло и бетон!
с колоколен тех церковок льется малиновый звон.
ты распахнут, разут, с неба льется в глаза синева,
рождество не придет, но как прежде желанна халва.
ты раздерган, растаскан, растерзан, рассмотрен, раскрыт,
на тебе три печати и даже на жительство вид.
витражи изо льда на стекле, и бутыль на столе.
только вьюга - снаружи, и два силуэта - во мгле.
это северный ветер глумливо смеется в лицо,
это я поминаю цитатами всех мертвецов.
города, рукава, рукавицы, обрывки. так страшен обряд.
с каждой рюмкой длиннее их ряд. все они говорят
об одном:
это падает снег, это так, это просто болит голова.
это я в новостройках забыла простые слова.
и не нужен пустырник, а разве что - болиголов.
современник удачлив, надёжен и бритоголов.
появились площадки, где были всегда пустыри.
это режутся зубы, это рыбьи во льду пузыри,
это сладостный зуд, это что-то несут, посмотри!
рафинад прогрызут, снег растопят, реви не реви.
для других, не для нас будет голод и холода,
из промерзшей земли ввысь до неба растут города.
это лучшие годы и лучшие дети - в барак.
под гудок заводской и под вой всех приблудных собак
просыпаются утром, по-быстрому делают брак.
допиваю полынь за двоих, ты докуривай хаш,
мне соседка сказала, что злой у меня карандаш,
что ж, найди мне поглубже и почерней полынью -
я не прыгну, но плюну - и каблуком проломлю.
это пар изо рта, это дура губа, это семеро ждут.
это я свой платок так давно уже скомкала в жгут.
и спешить стало некуда - больше уже не спешу.
мне осталось одно: мимо стройки пройти к гаражу,
и допить эту горечь до дна и просить, чтоб еще,
и глядеться бессмысленно в черные окна трущоб.
певучий еврейский, гремучий арабский, рычащий немецкий:
живя по соседству, мы жили почти по-армейски.
я не отдала тебе цацки, игрушки и нецке.
ты не позвала ни по-птичьи, ни даже по-зверски.
и дни проходили - с плотвою, плевками и плевой.
когда ты - направо, я так не хотела - налево:
послушай, уж лучше со снобом, чем с этим плебеем -
и голуби громко курлычут. и мы голубеем,
становимся небом - кой фиг: эолийским, московским.
железная кружка. неправильный прикус. секущийся волос.
стигийскую нежность, сиротскую дружбу мы бросим.
ты будешь как кристофер ишервуд. я как алиса б. токлас.
вокруг все ласвегас. у каждой впервой майкл дуглас.
я помню отчетливо каждый второй переулок:
ты был изнасилован вьюгой, а я заспиртован в смирновской -
холодный матрас и, конечно, из форточки дуло...
по шумной тверской прошагали два пони в попонках.
мы ели друг друга, потом запивали водою.
я буду кем хочешь - невестой, ребенком, подонком.
я буду собой, но, конечно, уже не с тобою.
ты так много значишь в моей биографии тонкой,
во всех моих пьянках ты будешь последней заначкой.
затянуто небо москвы дифтеритною пленкой:
мой стриженыймальчик, мой ласточкамальчик, мой девочкамальчик.
в загоне, в клетушке, при лампе, в неправде: в парадном.
без фенек, без баек, без денег и прочих плюмажей
становишься общедоступным и всемипонятным.
как памятник - бронзовым. или как книга - бумажным.
не стих - документ. на груди не ладонь: отпечатки.
и каждый твой выдох с мороза засчитан табачным.
когда соберёшься, забудь про очки и перчатки,
ведь ты же не стоишь, а я, ну конечно, не значу
совсем ничего.
луна закатилась за крышу истёртым жетоном.
ты знаешь, на окнах в домах больше нет занавесок.
враньё разлетелось, враги разбрелись, заскучали вороны.
и каждый из поводов наших достаточно весок,
чтоб не возвращаться с победой, чтоб тихо исчезнуть.
чтоб наоборот этим - логику финиша сдвинуть...
как много таких поднималось к тебе сквозь подъезды.
я знаю весь список. поэтому хочется сгинуть.
открыта форточка и вымыты полы.
застыли ветки, смолкло пианино.
нужна бензоколонка - треск пилы,
и кажется, что пахнет древесиной.
в мое окно глядит Сосновский лес.
а Северный проспект звенит бидоном.
прохожие все больше в унисекс
одеты, плюс к тому демисезонно.
а у меня на полках книги в ряд.
в коробке спички. столик. этажерка.
бензин, печать - деревья не кричат:
я так привыкла к деревянной жертве.
здесь межсезонье: действия просты -
ждать понарошку, жить наполовину
и, репетируя, шептать: прости, прости...
вот только не к кому идти с повинной.
и незачем.
а с Суздальских недавно лед сошёл,
на третьем - кладбище и маленькая церковь.
жизнь под корой, снаружи мёрзлый ствол.
снег на окраинах, зато растаял в центре.
апрель хрустит прозрачной коркой льда,
к ботинкам жирной прилипает глиной.
проходят спички, деньги, холода.
и слабо пахнет в воздухе бензином.
зимою забавно дышать, изображать стеклодува,
плевать на стекло и снежинки ловить языком,
кидаться снежками, заботиться, чтоб не продуло,
в поход отправляясь за хлебом и молоком.
зимою торжественно жить: Рождество, запах ели,
полярники, Святки, аварии ТЭЦ и ознобы.
сусальные ангелы в шубках и - реже - шинелях
уносят ночами ну если не к небу, то к нёбу.
зимою легко умирать, попадая в колени затылком.
рак легких. дуэль на реке. суицид. реже - старость.
застало? пробило? - и тело покорно застыло,
застыли чернила: им только застыть и осталось...
...а мне остается читать о зиме, замерзая от знаний.
пить виски со льдом, ожидая когда не придет ледокол.
смотреть в потолок ледяными пустыми глазами,
врастая лопатками в мёрзлый оплеванный пол.
соломинкой, льдом, леденцом отдаленным диплома
ломалась нева, замерзала, и снова ломалась.
мне нужен стакан. лошадям на дворцовке - солома.
дороге - солонка. всем надо какую-то малость
для счастья. "ментальное?" - "нет, удаленные гланды".
молчим на морозе, слова на губах леденеют.
не буду миндальничать - старая песня о главном...
- ну ладно - монетки звенят - костенею сильнее:
до сахарной кости. с неровным пробором и рваною челкой,
с миндальным печеньем и джойсом в коричневой сумке -
я четкой походкой иду мимо маленькой ёлки.
но руки трясутся, и в горло снежок будто всунут.
в таблице ученого значатся все элементы -
и блоковский рот по-дурацки кривится улыбкой...
ты в косу девчонке врастала широкою лентой,
ты летом текла по коленям мороженым липким.
в подвале на первом уныло скулит минипьяно.
здесь капает кран непочиненный. не подчинится.
она не ложится. а завтра вставать очень рано.
мне надо учиться. а ей на дежурство в больницу.
медалька на небе. язык медальоном придавлен,
и запах миндальный как яд пропитал мои поры.
любовь проросла в стенке горла одной из миндалин:
зимою нелишней. а летом не вспомню - которой.
шум тополей. метёт ванилью, пылью.
топлёным маслом застывает полдень.
прожили, пережили и забыли.
вот муха на стене. вот карта родин:
чужих, моей... спокойны разговоры,
здесь ровно в девять запирают двери.
нет, не крадут!.. но вдруг проникнут воры?
что хуже, мысли. верить-верить-верить
молчанию молочниц, пьянству пьяниц,
хоть рта не зашивают красной ниткой -
молчу. дырявит небо тонкий палец.
а небо плачет, нет, дождём его тошнит.
сквозь вымытые окна мир не краше...
в газетах - враки, на постели - крошки.
ах, что непоправимей первой кражи?
в бессчётный раз покинутая кожа?
мне кто-то крысой прогрызает уши,
а ночью в сером ходит по проспекту.
бессонница. плюс потолок. плюс душно -
и полночь даты правит по конспектам:
нет ни меня, ни вёсен и ни тайн,
при предках - войны. войны - при потомках.
победа чья-то. только чья? - он знает.
но знание искажено в потёмках.
горло наглоталось пыли. пропылился до исподних
двориков-колодцев город: в них уже привычно падать.
это всё - плохой подстрочник, напрочь позабыт исходник.
ретушью покрыта память - перепутана с помадой...
это все когда-то было: так же воду отключали,
на базарах пёстрый табор, громкий говор, толкотня.
а моя больная память: кто-то в ней звенит ключами -
отпираю настежь двери - а за ними западня.
лето - пылью на подолах и бомжами по подвалам,
лето - приступами в скверах и черешней по лоткам,
жмётся в жалкой песне барда, стынет в глянцевом журнале,
возвращается привычно: здесь уже почти как там -
в черно-белых старых фотках, в обезумевших трамваях,
я теперь уже другая, но всё кажется, что та же...
... горло наглоталось пыли. горло научилось лаять,
а глаза давно привыкли вниз смотреть с многоэтажек.
память белыми ночами сохнет белою сиренью.
всё как было. век - покойник. ничего не изменилось.
только пыли стало больше. под глазами глубже тени.
и уже не беспокоят ни безвольность, ни бессильность.
это всё - плохой подстрочник, напрочь позабыт исходник.
к августу совсем сотрётся замша экковских сандалий,
но следы всё так же чётки на дороге, как сегодня.
я одна дошла до лета... опоздала. опоздала.
как мне охота утром втихомолку
оскалив молнию на дно кошёлки
ославив душегубку-богомолку
отставив зерноломку-кофемолку
оставив безделушки и заколки
и прочее в квартире-барахолке
порвать со всем без умысла и толка
как будто можно вывести наколку
чтоб только это утро длилось долго
чтоб воздух словно минералка колкий
ни слова не сказав при том потомку
свалить в любимейших потёмках
из этого пристанища, из дома
пускай останутся кому-нибудь другому
и данте, пригвожденный к книжной полке
и бах, приговоренный к сидирому
и масленность оливок и олив
шум в батареях, несколько улик
ребёнок у соседей, что соплив
с ним старичок гуляющий, смешлив
соседка с тряпкой, суп недосолив
пусть ушивает фартук, что велик
по-прежнему пускай велик язык
и в подворотне, и в той сотне книг
что собутыльник-современник мой постиг
и позабыл, не пуган, но пуглив
ведь есть один, картав нетороплив
другой на речке смугл и говорлив
и руки пусть в царапинах пирке,
чтоб обнаружить рифменный дефект:
пытаешься забацать пируэт,
но попадаешь как всегда в пике
как хорошо, однако ж - не в пикет!
всего делов-то: отодрать паркет
обои снять, сгрузить старье в пакет
да заявить, что все наврал квартет
квартира окнами на северный проспект
пустует. в окна льётся свет
как будто не тринадцатый билет
как будто не было меня и нет
как будто мне давно уже легко
как будто все сомненья далеко
не плачу над разлитым молоком
не отираю слезы кулаком
от дома до метро хожу пешком
и воздух пузырится минералкой
ни тех, ни этих больше мне не жалко
век молодится и меняется в лице
иные цены и другие подлецы
а мне так сладко изнывать в ленце
глотать обиды будто леденцы
узоры пальцем - розы из теплицы
пускай другой сплетает небылицы
свой в доску и в лицее и в таблице
под камень можно только из больницы
мы с ним теперь как будто близнецы
смеются все другие беглецы
чья жизнь была как долгое похмелье
в квартиру въедут новые жильцы
и очень шумным будет новоселье
парки, скверы, площадки и кинотеатры,
эстакады, проспекты, парковки и австостоянки.
меня тянет идти на заснеженные полустанки,
перочинные ножики тянет на школьные парты.
я его не любила. ее, впрочем, тоже не слишком.
я пойду - прочитаю: сама уже - точно не помню.
как девчонка?.. скорее, тогда - как мальчишка.
помню в детские лица летящие снежные комья.
(в детстве лица бывают так часто похожи....)
перелить бы мне кровь и, как корни деревьев,
выкорчевывать гены, с прозрачною лимфой под кожей
жить воздушно-бесснежно. поверив, затем - не проверить.
что-то стонет во мне, разрывает сердечные стенки.
оно давит сильнее, страшнее, настойчивей, строже.
память - странная штука. оставила шрам на коленке.
память - славная штука. ведь больше меня не тревожит...
фонари, провода, переулки, концерты, афиши.
безразлично - куда. всё равно через площадь
я опять побреду на вокзал. cуки кости мне гложут.
только раз еще голос охрипший услышать:
"здесь так часто туман, " - и слова зачастую туманны.
но движения плавны и пахнет шанелью шестой.
эшелоны в шинелях, винтовки, табак по карманам -
в непрерывной войне отпускают порой на постой.
ты не даришь мне веточек вербных, не гладишь мне щёки,
я щенком в подворотне одна без тебя замерзаю.
мне не нравится каждый в кабак заходящий нечётный:
это длинная очередь в странном стремлении к краю.
здесь весна как весна. тает лёд. до тебя доживая,
все мне кажется, что - до себя уже не доживу.
лью духи на запястья и шею. ладонь пожимаю
я соседу, за чаем - проклинающему татарву.
разорались грачи. на деревьях полопались почки.
порастрескались губы. за зиму промёрзли суставы.
забывая на день, но с лихвой вспоминая все ночью,
до тебя доживаю. а мимо проходят составы.
это лето мне высушит кожу и высосет душу.
оно будет стараться, но выйдет обычная лажа.
дожила до тебя. вероятно, тебе и не нужно,
да к тому же, конечно, не слишком-то важно
знать про всё. спелых персиков сочная мякоть,
запах роз перезрелых, жара - отвлекают обеих.
я живу как жила. я смеюсь, когда хочется плакать.
я смеюсь слишком часто.
Айдар Сахибзадинов. Жена[Мы прожили вместе 26 лет при разнице в возрасте 23 года. Было тяжело отвыкать. Я был убит горем. Ничего подобного не ожидал. Я верил ей, она была всегда...]Владимир Алейников. Пуговица[Воспоминания о Михаиле Шемякине. / ... тогда, много лет назад, в коммунальной шемякинской комнате, я смотрел на Мишу внимательно – и понимал...]Татьяна Горохова. "Один язык останется со мною..."["Я – человек, зачарованный языком" – так однажды сказал о себе поэт, прозаик и переводчик, ученый-лингвист, доктор философии, преподаватель, человек пишущий...]Андрей Высокосов. Любимая женщина механика Гаврилы Принципа[я был когда-то пионер-герой / но умер в прошлой жизни навсегда / портрет мой кое-где у нас порой / ещё висит я там как фарада...]Елена Севрюгина. На совсем другой стороне реки[где-то там на совсем другой стороне реки / в глубине холодной чужой планеты / ходят всеми забытые лодки и моряки / управляют ветрами бросают на...]Джон Бердетт. Поехавший на Восток.[Теперь даже мои враги говорят, что я более таец, чем сами тайцы, и, если в среднем возрасте я страдаю от отвращения к себе... – что ж, у меня все еще...]Вячеслав Харченко. Ни о чём и обо всём[В детстве папа наказывал, ставя в угол. Угол был страшный, угол был в кладовке, там не было окна, но был диван. В углу можно было поспать на диване, поэтому...]Владимир Спектор. Четыре рецензии[О пьесе Леонида Подольского "Четырехугольник" и книгах стихотворений Валентина Нервина, Светланы Паниной и Елены Чёрной.]Анастасия Фомичёва. Будем знакомы![Вечер, организованный арт-проектом "Бегемот Внутри" и посвященный творчеству поэта Ильи Бокштейна (1937-1999), прошел в Культурном центре академика Д...]Светлана Максимова. Между дыханьем ребёнка и Бога...[Не отзывайся... Смейся... Безответствуй... / Мне всё равно, как это отзовётся... / Ведь я люблю таким глубинным детством, / Какими были на Руси...]Анна Аликевич. Тайный сад[Порой я думаю ты где все так же как всегда / Здесь время медленно идет цветенье холода / То время кислого вина то горечи хлебов / И Ариадна и луна...]
