Дачный пруд сгоряча и всерьез притворяется бездной.
Я не спорю: забавно в июльские игры включиться.
Здесь льняные стрекозы пугают нас хваткой железной,
по осанке - сильфиды, повадкой - волчицы.
Отливают на солнце смоляные тяжелые слитки,
винторогие твари, проекции единорога -
если скопище форм инфернальнее дохлой улитки -
вот они, ради Бога!
Обтекаемый жук плотоядные челюсти точит,
и лягушка назначена в жертву, как юная дева:
оба канут туда, где темней антрацитовой ночи,
глубже жилистых стеблей - бездонное чрево.
Красноватые корни, ползущие в глину отвесно,
точат корку земную еще незаметно для глаза,
но уже огнедышащий зрак выдает ювенильную бездну,
и густеет вода непреклонней алмаза.
...Не по мне эти игры. Я вынырну в мир человечий,
в нем купальный сезон, жизнь расслабленная и босая.
Жарко солнечный бог мне целует горячие плечи,
Но сгущается мрак, к животу прикасаясь.
Что за бредни? Какой еще ад? Пруд, настил деревянный,
будка, лодок прокат. И вообще - здесь воды по колено!
Лишь от шкурки лягушечьей, выпитой, жеваной, рваной,
вьется красная пена.
Голубая аква, дрожащий фон, зеленое пламя -
погружаясь, вижу сквозь пластиковые очки,
как, синхронно меняя курс, бликуют боками
серебряные блюдечки, медные пятачки,
полосатые птицы - весь изобильный, щедрый,
светлый, трепещущий, наоборотный мир, и подводный склон, уводящий в глухие недра,
курится горячими струями тектонических дыр.
Гумилев называл тебя негритянской ванной
и песчаным котлом - но, стоя на берегу,
разве увидишь, какой густой, причудливо-рваной
бывает жизнь, изваянная на бегу,
на лету, на плаву - спешащим куда-то богом
четырех измерений, мифологическим бодрячком,
трубящим в раковину на песчаном отлогом
дне. А жаль, что был поэт незнаком
с аквалангом дешевым тайваньского производства -
он бы знал что искать под полуденной гладью вод.
И если думать о главном - о первородстве -
то подводная жизнь земной дает сто очков вперед.
Не выйди она из моря - и мы могли бы
сверкать, парить меж звезд и коралловых облаков.
Может, это мы тупик эволюции, а не рыбы -
эфирные сущности прозрачных райских лугов.
...Так весь день и ныряю, трофеи - строфу, строку ли -
таща на свет (и куда их столько?), а все не лень.
Но засну в метро, и вижу плавник акулий,
живую торпеду, смертельную черную тень.
Пенелопа плачет. Любовь поросла быльем.
Миф о верности на веревке мотается ветхим бельем,
липнет к телу истлевший свадебный пеплос.
Нет, она не ждет - просто смотрит в дверной проем -
не в морскую даль, а глубже, за окоем,
где на месте Трои - теплая груда пепла.
Пенелопе холодно, траурно и темно.
Иссяк светильник. Ветер пылит в окно,
раздувая полог. Под кроватью гнездятся страхи.
Царь Итаки осилил четыре пятых пути,
но последний отрезок ему уже не пройти -
он прилип ко времени, как Ахилл к своей черепахе.
Пенелопина пряжа свалена на полу
и теряется в темноте, чего-то ждущей в углу.
Долг и вечность - теперь эта связь распалась.
Жизнь уходит молча. Что толку корить мужчин?
Медный обод зеркала стыдится ее морщин,
а она, утирая слезы, ткет себе новый парус.
На острове пир, женихи и разброд в умах.
Ну, и кто тебя хватится? Разве что Телемах,
да и он забудет, свой узор вышивая.
И хотя в его бедах не будет твоей вины,
в потускневших косах прибавится седины,
но не верь отраженьям - ты юная и живая.
Пенелопа спит. Сон, раскручиваясь надо лбом,
пробивает крышу, уходит в небо столбом,
размечая карты, торя воздушные тропы.
А она, пустая и легкая, жжет корабли
и в слезах непросохших отрывается от земли
для последнего плаванья, плаванья Пенелопы.
Серебряный, глиняный, деревянный...
Архетип, отпечатанный на сетчатке -
мир, присутствием Господа осиянный,
освящен рукой в рабочей перчатке.
И пошло пульсировать - но каждому разный
путь положен земной, как и груз небесный.
Серебро на груди моей крестообразно
и отважно горит, как огонь над бездной.
Терракота - плоть, а в ней отпечаток
сильных пальцев и ход гончарного круга.
Между глиной и глиной - удел наш краток,
но зато тепла она и упруга.
Дерево - пульс, вселенная голубая,
разворот - от семени к небосводу.
К деревянной дудке прильни губами -
и она сыграет твою свободу.
Утекает жар - это время веет.
Старый путь становится бесполезным.
Но уснувший мир - все равно живее,
чем бетонный, пластиковый, железный.
Он выводит пленных на путь свободный,
слабых духом пестует неустанно -
колыбельный, пасмурный, первородный,
серебряный, глиняный, деревянный...
В небе болтается дохлая рыба-луна,
путаясь в облаке цвета подводных скал.
Ракурс невзрачный - будто глядишь со дна.
Век затонувший брюхом на грунт упал.
Бездны снаружи и вязкие сны внутри -
в этой жестянке воздух давно закис.
Роем бескровным вверх текут пузыри -
шарит по корпусу темный аквалангист.
Бойся пальцев его, тонкостенный шар,
кокон хрупкий, замерший батискаф.
Дрожь, рождаясь под ложечкой, перерастает в жар -
ну же! не подведи! Путы шельфовых трав
медной рви головой - упругая пленка вод
лопнет с мембранным звуком, откатится далеко
круглое эхо, бухнув в берег - и вот
выйдем на свет, белый, как молоко.
Тихо светясь насквозь, на розовой кромке дня
юный воздух втяну, мир полюблю с нуля.
Выплывшие со мной - не окликайте меня,
есть еще время
до нового корабля.
Я убью часы и выброшу календарь,
буду жить затылком вперед, притворюсь русалкой,
поменяю все - прическу, юбку, словарь,
интонацию - господи, чего там еще не жалко?
Стану петь по-китайски, свистеть на разные голоса,
научусь летать, подрасту на полметра, влюблюсь, уеду -
лишь бы только не слышать!
Но вкрадчивый, как лиса,
и холодный, как нуль по Кельвину, Хронос идет по следу.
Сонную бабочку ветер сдувает на край, к зиме.
Этой тоже конец, но бережный, в два этапа.
Затаюсь, вжимаясь в стену пещеры - а в ней, во тьме,
по углам все шарит вслепую драконья лапа.
Презираю врунов и шарлатанов
и в реинкарнацию не верю.
Но когда меня за плечи тронет
львиной лапой Ливийская пустыня -
я пойду по улочке каирской
и увижу грязную лавчонку.
Дверь откроет нубиец колченогий,
китчевую мне всучит вещицу -
сувенир дешевый, тусклый камень -
пирамидку из обсидиана.
А потом, в трехзвездочном отеле,
сидя на продавленной кровати,
невзначай ее взвешу на ладони -
ничего себе, да я в астрале!
И отсюда без всякого бинокля -
ну дела! - сама себя увижу
там, где пыль стоит плотнее дыма
над змеистым тягучим караваном,
где, качаясь под свирепым солнцем
в бедуинском черном балахоне,
вспоминаю какого-то бродягу,
мальчика с фаюмскими глазами.
Он тоскует о стране холодной,
ясной, снежной - каких и не бывает,
но не видно из чертова астрала,
что он там в своей ладони держит -
то ли рубль, то ли стреляную гильзу,
то ли скомканный билет аэрофлота.
Горизонт перламутров, как щелка раковины.
Что-то брызнуло розовым, и пошло - на зарю, на зарю...
Жизнь с утра переполнена божьими знаками.
Что, не видишь? Научишься. Подожди, тебе говорю.
Море в камни бьет - ритмично, упорно, сладостно,
и соленой работе вся кожа пылает в такт.
Так ли к месту я, Господи, со своей беспричинной радостью?
И насмешливый голос мне отвечает - так!
Не мудри, дружок, обложившись чужими книгами.
В переулке ухабистом, на самом крутом горбе
распылался куст - то Создатель ему подмигивает,
а скорее всего - они оба подмигивают тебе.
Я зеленых веток наломаю в лесу на Троицу,
принесу домой, засмеюсь, загляну в глаза.
Не горюй, скажу, они тоже куда-нибудь тронутся -
городских окраин тяжелые паруса.
Да, я маленький, но смотри, какой гордый!
Бамбуковый мостик, внизу грохот - поток горный.
Угловатый мой страх (не тяни спасительно руку!)
похож на иероглиф, обозначающий муку
или муху, ползущую по паутине липкой
с олимпийской улыбкой.
Ты ли, Господи, тянешь меня за нитку -
безумного гордеца,
медлительную улитку.
Преодоленья соблазн - я уже почти прикоснулся!
Так нет же - проснулся...
Удивление...
Смущение...
Мне-то казалось, я волен в перемещении -
по крайней мере, своем.
А выходит - нулевая степень свободы,
минимум настоящего
у пуха, с ладони летящего
в глухой, в окончательный водоем.
Замерли, ждут чужие, тяжелые воды.
А мы летим себе и поем.
Ты научишь меня справляться с интернетом, автомобилем,
а еще аквалангом, субмариной и космолетом.
Насчет и-мэйла, ИНН и би-лайна все будет у нас в ажуре.
УЗИ нежно просветит начинку нашего организма и скажет: "Чисто!",
и компьютерная томография подтвердит диагноз,
а если что - клонирование уже не за горами.
И мы будем жить с тобой долго-долго, в режиме евроремонта,
в неперекрещивающихся струях,
взаимоисключающих параллелях,
а когда ты скажешь себе: "о, счастливчик!",
мне чуть-чуть, самую капельку, станет стыдно
или грустно - но стереть этот файл ничего не стоит.
Видишь, так себе оказалась училка,
не научила тебя ладить с собственной злостью,
переплывать русалочье озеро белой ночью,
надкусывать сердцевину снов, пускающих ветки
в черный пустой эфир, в десятое измеренье.
Двуликий Янус - две головы на одной подушке.
Какой шнуровкой жизнь-идиотка края стянула?
Мне вдруг кажется, ты сомневаешься - та ли это реальность?
"Хорошо тебе?" - спрашиваешь. А что я тебе отвечу?
У меня, дорогой, свои виртуальные игры.
Сергей Слепухин: "Как ты там, Санёк?"[Памяти трёх Александров: Павлова, Петрушкина, Брятова. / Имя "Александр" вызывает ощущение чего-то красивого, величественного, мужественного...]Владимир Кречетов: Откуда ноги растут[...Вот так какие-то, на первый взгляд, незначительные события, даже, может быть, вполне дурацкие, способны повлиять на нашу судьбу.]Виктор Хатеновский: В прифронтовых изгибах[Прокарантинив жизнь в Электростали, / С больной душой рассорившись, давно / Вы обо мне - и думать перестали... / Вы, дверь закрыв, захлопнули окно...]Сергей Кривонос: И тихо светит мамино окошко...[Я в мысли погружался, как в трясину, / Я возвращал былые озаренья. / Мои печали все отголосили, / Воскресли все мои стихотворенья...]Бат Ноах: Бескрылое точка ком[Я всё шепчу: "сойду-ка я с ума"; / Об Небо бьётся, стать тревожась ближе, / Себя предчувствуя - ты посмотри! - наша зима / Красными лапками по мокрой...]Алексей Смирнов: Внутренние резервы: и Зимняя притча: Два рассказа[Стекло изрядно замерзло, и бородатая рожа обозначилась фрагментарно. Она качалась, заключенная то ли в бороду, то ли в маску. Дед Мороз махал рукавицами...]Катерина Груздева-Трамич: Слово ветерану труда, дочери "вольного доктора"[Пора написать хоть что-нибудь, что знаю о предках, а то не будет меня, и след совсем затеряется. И знаю-то я очень мало...]Андрей Бикетов: О своем, о женщинах, о судьбах[Тебя нежно трогает под лампой ночной неон, / И ветер стальной, неспешный несет спасенье, / Не выходи после двенадцати на балкон - / Там тени!]Леонид Яковлев: Бог не подвинется[жизнь на этой планете смертельно опасна / впрочем неудивительно / ведь создана тем кто вражду положил / и прахом питаться рекомендовал]Марк Шехтман: Адам и Ева в Аду[Душа как первый снег, как недотрога, / Как девушка, пришедшая во тьму, - / Такая, что захочется быть богом / И рядом засветиться самому...]
