 |
|
ПОВЕСТЬ О ТЕАТРЕ
Близкое знакомство с современными литературными текстами рано или поздно подталкивает к мысли, что для многих господ писателей искусство первично, оно, родимое, есть главная реальность, а жизнь - его отражение. Естественно, пишущий человек знает, что камень, падающий ему на голову, пробьет в ней дырку, а несущийся по дороге "Жигуленок" с пьяным идиотом за рулем не исчезнет по мановению волшебной палочки, но, садясь к столу, он об этом старается забыть и повторяет, тихо улыбаясь, ласковое слово "виртуальный". И в его сочинениях граница между сном и явью становится призрачной и проницаемой, литературные цитаты замещают героев, а воображение теснит постылый материальный мир на обочину. Можно заклеймить витающего в облаках мечтателя, игрока в бисер, безответственного фантазера, но настоящую литературу (а есть смысл говорить только о настоящей литературе) не создают просто так, от нечего делать, и если появляются книги такие, а не иные, то причина здесь не в одном лишь влиянии всяких разных французов, аргентинцев и сербов, не в проклятом телевидении и сомнительном интернете. Жизнь сама подталкивает писателя под руку и диктует ему нужные слова. Тем более у нас, в России. Мы живем в мире фантастическом, необустроенном, неуютном, непредсказуемом, невероятном, и литераторы по мере сил ищут способы описания этого мира. По-своему это попробовал сделать Евгений Чижов в повести "Темное прошлое человека будущего" ("Октябрь", 2000, NN6,7).
Начинается повесть более чем традиционно. Рассказчик, Игорь Чесноков, сидит дома и пытается начать работать, писать. (Отсюда ясно, что Чесноков - ну, если и не писатель, то хочет им стать.) Ему не работается, он ходит из угла в угол, пьет чай, смотрит на чистый лист бумаги и машинально рисует "ухмыляющуюся рожу: усы, бородка, сигарета в зубах, почти сросшиеся над переносицей брови". Не помогает. Сгущаются сумерки. Чесноков выходит на улицу, бродит бесцельно, а затем знакомится в видеосалоне с Андреем Некричем, машинистом сцены. Внешность Некрича - лицо с рисунка. Чесноков - демиург, творец нового мира. Сказано "А" - создан человек, герой будущей повести. Рассказчик забывает происхождение Некрича, он - просто случайный знакомый, малоприятный и странный. Некрич навязчив, неопрятен, болтлив, постоянно говорит, без умолку рассказывает о своей жизни, о театре, о жене, ушедшей к другому; Некрич выступает в роли Адама, дающего имена. Пространство прозы постепенно населяется персонажами, Чесноков знакомится с женой Некрича Ириной, с ее нынешним сожителем бандитом Гурием, влюбляется в Ирину и становится ее любовником, события развиваются, текут вперед по сырым московским улицам, вдоль обшарпанных сталинских домов, под низким облачным небом.
Принципиально, что Некрич - человек театра, причем театра оперного. Театр для него единственное убежище, нечто неколебимое и подлинное в зыбком и ненадежном мире. Вот кредо Некрича: "...все вокруг возникает ниоткуда и исчезает в никуда - государства, политики, деньги, сенсации, разоблачения, - один лишь театр - наш театр! - был всегда и будет вечно. В театре я нахожусь в неподвижном центре истории, в розе ее ветров, вся мелочь важных и неважных событий случается на периферии и не заслуживает внимания." Театр важнее, реальнее жизни, а в театре главное происходит не на сцене, а за кулисами, где работает Некрич, управляющий ходом спектакля. Точно так же организована проза Чижова. Андрею Некричу принадлежат прошлое, настоящее и будущее. Он на ходу фантазирует, сочиняет и его фантазии овеществляются, обретают плоть. "Некрич - марионетка грядущего" - говорит Ирина, и не случайно ему всегда и везде везет, он как будто чувствует, знает, что произойдет через пять минут, через день, через год. Но в тоже время Некрич - существо неосновательное, беспочвенное, неподлинное, и окружающая реальность под его влиянием становится подобием спектакля. Театр врывается на улицы. Театр абсурда.
Между тем тягучее, плотное, несколько затянутое, утяжеленное повествование постепенно ускоряется. Некрич продает роскошную свою квартиру, доставшуюся от родителей, одновременно двум разным людям, Гурию и коллекционеру Лепнинскому, скрывается с деньгами, прячется, его пытаются убить, но он, как герой немого фильма, убегает, кривляясь и подпрыгивая, в октябре девяносто третьего оказывается около Останкина, подкладывает свой паспорт убитому демонстранту и с фальшивыми документами готовится к отъезду в Германию. Свершается последний акт то ли драмы, то ли трагикомедии. Ирина, убежденная в смерти Некрича, измученная неясным ощущением вины и запутавшаяся в отношениях с Гурием и Чесноковым, открывает газ, возможно, желая сыграть с судьбой в русскую рулетку, думая, что кто-нибудь придет, спасет ее. Именно в этот день Некрич решает зайти, проститься; щелкает зажигалкой в темноте; газ, заполнивший квартиру, взрывается. Стоящий на улице Чесноков видит, как несут два тела на носилках.
Чесноков заболевает "болезнью Некрича" - он не может отличить истинное от воображаемого, реальное от мнимого. Мечтая об излечении, он уезжает в Мюнхен, где пишет книгу "Правда о Некриче". И встречает в русском кафе самого Андрея - живого; ему вновь повезло, взрывом он был лишь искалечен, а в Германии потратил все деньги на металлические суставы и фарфоровые зубы. Он теперь чуть-чуть робот. И здесь происходит самое интересное: бунт Некрича против своего создателя. Прочтя рукопись, Чеснокова он гневно восклицает: "Тебе кажется, что ты меня описал, может, ты даже мнишь, что меня выдумал?! А сам то ты кто? Откуда ты взялся?! Это благодаря мне ты писатель, это я тебя кем-то сделал, а не ты меня!" Гомункулус восстал, творение новейшего доктора Франкенштейна возвысило голос, но Некрич не убийца, он предстает в новом виде - в виде вселенского пошляка, подумывающего о женитьбе на дочери булочника. Прекрасный финал для жителя Германии.
Тут бы Чижову и закончить, но он дописывает еще страницу: Некрич начинает работать моделью в рекламном агентстве, и его фотографиями обклеен весь Мюнхен. "В этот безлюдный час город принадлежал ему. Куда бы я ни свернул, повсюду меня встречал его нарочито косящий взгляд. <...> Под его издевающимся конвоем я дошел до центрального вокзала. Здесь я увидел гигантское лицо Некрича <...> Увеличенное до таких размеров, лицо Некрича не только было лишено своего привычного выражения, но теряло вообще всякий смысл, утрачивало все человеческое. Изначальная чудовищность наглядно проступала в его чертах." Вчерашний московский прохожий превратился чуть ли не в князя тьмы, владеющего этим миром. Зачем понадобилось фактически повторять финал "Generation "П"" непонятно. Андрей Некрич не Ваван Тататарский, а Чижов не Пелевин. Разные герои, разные авторы. И все-таки впечатление от повести не смазалось, осталось цельным и хорошим. Спектакль завершился. Спектакль продолжается.
"Независимая газета" от 22.08.00.
© Андрей Урицкий, 2000-2023.
© Сетевая Словесность, 2002-2023.
НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" Ирина Фельдман: Посланница Божественной Любви [Я еще не умею любить, но уже смотрю любви в лицо. Только это не романтическая любовь. Я люблю людей, которые читают мои истории. Людей, которые встречаются...] Анна Аликевич: Религия добра (о сборнике стихотворений Марии Фроловской и Натальи Захарцевой "Антоновка с Авалона") [Радование жизни, способность ощущать счастье цветения и свет надежды прежде всего – отличают творчество героинь материала. Должна ли настоящая поэзия...] Павел Сидельников: Из книги стихотворений "Долгое дыхание" [Восходит солнце. Тем и хороша, / быть может, ночь – наутро оставляет / минуту на прощанье. О, душа! / Сойти б с ума, да ум не позволяет...] Олег Горшков: Пришествие печали [Печаль в твоём вине, твоих стихах, / и в музыке, и в запахах, и в детях. / Избыта боль, куда-то канул страх, / и лишь печаль господствует на свете...] Елена Сомова: Пять рассказов [Не спеши отдавать Божью милость, самой тебе дарованную в виде любви, даже когда просчиталась. Не отдавайся ошибке и не отчаивайся...] Любовь Берёзкина: "Круглый стол" на тему "Тенденции и проблемы современной поэзии", Часть I [Наша задача: попытаться показать литературный процесс изнутри. Для этого совершенно разным, не знакомым между собой представителям литературной среды...] Людмила Свирская: Покой не наступает на Земле [Покой не наступает на Земле, / В весну не открывается фрамуга – / В глухом, непроходимом феврале / Сидим, молчим и смотрим друг на друга...] Пётр Старцев: Билет на море [Наши роботы нас никогда не простят, / Наши роботы нас не осудят. / Наши роботы нам надонатили стяг, / Под которым нас выведут в люди...] Читайте также: Андрей Баранов: Невостребованные | Екатерина Вольховская: Форма взаимодействия | Наталья Захарцева: Корми моих драконов | Владислав Китик: Дыханье, входящее в речь | Наталья Козаченко: Сашка, молчи! | Андрей Мансуров: Храбрость | Константин Морев: Екатерина Басманова: "Миллионы не моего отца" | Эмилия Песочина: "Здесь колдовские чары" | Сергей Комлев: Неба синего из Дону испить | Владимир Луг: Ностальгия по земному раю | Мария Мельникова: Как приручить тотемного зверя | Алексей Смирнов: Три рассказа | Наталья Сухорукова: На пороге: и Заикание | Виктор Хатеновский: Здесь даже камни пахнут морем | Владимир Алейников: Книга стихотворений "Плаванье" (1968 г.)
|