|
ПОСЛЕДНИЙ СЕНТИМЕНТАЛИСТ
Юрий Давидович Левитанский родился 21 января 1922 в старинном Козельце на украинской Черниговщине и умер в Москве 25 января 1996 года. Разница - несколько зимних дней, вместившая в себя целую поэтическую биографию и в обиходном сознании воспринимаемая как не обиходная метафора, звучащая точно и не затерто - круг жизни замкнулся. Вслух же эта метафора произносится совсем просто.
Прохожу по рынку,
словно иду сквозь годы.
- Молодой человек, -
окликают меня
в цветочном ряду, - вот, пожалуйста, -
замечательные хризантемы!
- Мужчина, -
взывает ко мне продавщица фруктов, -
посмотрите, какие персики,
специально дня вас!
- Папаша, -
вопрошает меня
девица,
торгующая овощами, -
не желаете ли капустки
для свеженьких щец?
А паренек по соседству
кричит мне
чуть не в самое ухо:
- Дедуля,
укропчика не забудьте,
петрушечки
не забудьте купить!
И я малодушно,
едва ль не бегом,
возвращаюсь туда,
где продают ненужные мне
хризантемы,
в тайной надежде
снова услышать -
молодой человек,
молодой человек!
Отношения со временем у Левитанского всегда были сложными. Он по возрасту и по опыту принадлежал к "поколению сорокового года" - а по душевному складу оказался все-таки ближе к шестидесятникам, к "поколению двадцатого съезда". Он долго оставался в тени своих сверстников - Бориса Слуцкого с ораторской, мощной метафизикой слова, Александра Межирова с беспощадной, натуралистической "прозой в стихах", Давида Самойлова, искавшего в русском хаосе возврат к пушкинской гармонии. И среди шестидесятников он не был до конца своим - и возраст не позволял, и странная, неизбывная сентиментальность, роднившая его не то, что с допушкинским, а даже с внепушкинским веком - с лирикой Карамзина, "Опытами в стихах" Батюшкова, с открытиями Фета и Аполлона Григорьева. Сверстники Левитанского позиционировали себя как реалисты, шестидесятникам же необходима была романтика - ну, хотя бы в виде ускользающего революционного мифа, и не важно, подавался ли он со знаком плюс или минус.
Сентиментализм Левитанского шел параллельно с предромантизмом Окуджавы, тоже "выламывавшегося" из военного поколения и создавшего вполне шестидесятнический жанр - авторскую песню. Сейчас уже подзабылось, что классический текст "По смоленской дороге" написан ими совместно в 1960 году. Оба, к слову, были прекрасными историографами. У Юрия Левитанского историографические аллюзии проявлялись чаще в отношении к стихотворной речи, чем в темах или сюжетах. Зато лирика и проза Булата Окуджавы немыслима без голоса Клио - без увлеченности актерством восемнадцатого века, без свидания с Бонапартом, судьбы полковника Пестеля и путешествия дилетантов-сентименталистов по герценовской России. Литературно-мировоззренческая генеалогия восходит у обоих к дворянскому девятнадцатому веку, и несмотря на то, что Левитанский сторонился открытых автохарактеристик, Окуджава же заявлял об этом не раз.
Сентиментализм Левитанского по-настоящему оказался востребован в конце шестидесятых, когда от оттепельной романтики не осталось и следа, а реалистическая школа стала стремительно мутировать к постмодернистскому андеграунду. Вершинное время поэта - пора написания книг "Кинематограф" (1970) и "День такой-то" (1976). Нынешние читатели Левитанского, наверное, с трудом представляют себе, что значили в нашем тогдашнем восприятии эти маленькие, умещавшиеся в карман студенческой куртки сборники стихов. Он вообще мало писал, ощущая себя абсолютно свободным, начисто лишенным обязательной для "советского писателя" идеологической фразы. Да и новые книги выходили у него с немыслимым для успешного члена СП интервалом - пять, а то и шесть лет. Левитанский ограничивался переизданиями, тоже редкими. Они кормили - как и подстрочные переводы поэзии "братских народов" и западноевропейских классиков - португальца Фернандо Пессоа, например, мрачно вопрошавшего: "Если ты хочешь кончить с собой, почему ты не хочешь кончить с собой?.."
Ему важнее было другое.
Кто-нибудь утром проснется и ахнет,
и удивится - как близко черемухой пахнет,
пахнет влюбленностью, пахнет любовным признаньем,
жизнь впереди - как еще нераскрытая книга.
Кто-нибудь утром проснется сегодня и ахнет,
и удивится - как быстро черемуха чахнет,
сохнет под окнами деревце, вьюгою пахнет,
пахнет снегами, морозом, зимой, холодами.
Кто-нибудь утром совсем не проснется,
кто-нибудь тихо губами к губам прикоснется
и задохнется - как пахнет бинтами и йодом,
и стеарином, и свежей доскою сосновой.
В утреннем воздухе пахнет бинтами и йодом,
и стеарином, и свежей доскою сосновой,
пахнет снегами, морозом, зимой, холодами
и - ничего не поделать - черемухой пахнет.
Пахнет черемухой в утреннем воздухе раннем.
Пахнет влюбленностью, пахнет любовным признаньем.
Что бы там ни было с нами, но снова и снова
пахнет черемухой - и ничего не поделать!
Эти повторы, рифмованные строчки, артистически чередуясь с лишенными отзыва, этот безразличный к теневому, приземленному сленгу язык определили жанр поэтической миниатюры - конечно же, романс. Вообще же лирика Юрия Левитанского - одно из самых музыкальных явлений в русской словесности, и недаром она так востребована бардами - композиторами и исполнителями. Музыкальность определила классическое четырехчастное построение сюжета в книге "Кинематограф" - осень, зима, весна, лето - смена времен года и времен жизни. Причем строчки в книге явлены читателю как кинокадры, строфы видятся как эпизоды, а стихотворения - как части одной киноповести.
...Но вот зима,
и чтобы ясно было,
что происходит действие зимой,
я покажу,
как женщина купила
на рынке елку
и несет домой,
и вздрагивает елочкино тело
у женщины над худеньким плечом.
Но женщина тут, впрочем,
ни при чем.
Здесь речь о елке.
В ней-то все и дело.
Итак,
я покажу сперва балкон,
где мы увидим елочку стоящей
как бы в преддверье
жизни предстоящей,
всю в ожиданье близких перемен.
Затем я покажу ее в один
из вечеров
рождественской недели,
всю в блеске мишуры и канители,
как бы в полете всю,
и при свечах.
И, наконец,
я покажу вам двор,
где мы увидим елочку лежащей
среди метели,
медленно кружащей
в глухом прямоугольнике двора.
Безлюдный двор
и елка на снегу
точней, чем календарь, нам обозначат,
что минул год,
что следующий начат.
Что за нелепой разной кутерьмой,
ах, Боже мой,
как время пролетело.
Что день хоть и длинней,
да холодней.
Что женщина...
Но речь тут не о ней.
Здесь речь о елке.
В ней-то все и дело.
Язык Левитанского - концентрированное сентименталистское средоточие литот - уменьшительно-ласкательных существительных, и самых современных реалий жизни. Капустка, петрушечка, елочка, авоська... Самое интересное в "Диалоге у новогодней елки", положенном на музыку Сергеем Никитиным, - не высокого стиля карнавал с серебряным месяцем и шаром со свечою внутри, а то, что будет потом - демократические сарафаны и легкие платья из ситца. Причем метафора времени - смена времен года, полный цикл и его повторение - усложнена тем, что повторы эти - бесконечны, в отличие от конечной человеческой жизни и жизни маленького игольчатого деревца, внесенного в дом на пару недель. Вспомним того же Окуджаву, его "Прощание с новогодней елкой": "И в суете тебя сняли с креста, / и воскресенья не будет"...
После "Кинематографа" язык и форма стихов Левитанского существенно меняются. Они усложняются, и теперь с их помощью поэт не только "показывает" детали времени, но и обращается напрямую к самому человеческому бытию. Классические широкие, напоминающие греческий гекзаметр или трехсложник, зачастую нерифмованные строки, привычные четверостишия с неожиданно свободной последней строкой отныне становятся "фирменным знаком" или, как теперь говорят, брэндом поэта. Формотворческие новации Левитанского, при закрытости пребывавшего в вынужденной эмиграции Иосифа Бродского, в семидесятые годы были для читателей и молодых поэтов настоящим откровением. Философия времени, или, по определению Бродского, его тик-так, его метафизика, - есть предмет прямого исследования и у Юрия Левитанского - на такие вещи оба поэта смотрели сходно. Тут еще очень важна интонация - "лица необщее выраженье" - разговор последнего русского сентименталиста с хаотичным, лишенным иллюзий и не сентиментальным русским Міром.
А если уж вести такой разговор, то, повторимся, - без однодневных, ускользающих языковых наслоений. Долг, совесть, честь, радость, надежда, боль становятся ключевыми в словаре Юрия Левитанского - и как свежо, несуетно они звучат... И таков же ключевой, знаковый персонаж стихов - Антон Павлович Чехов: "Вежливый доктор в старинном пенсне и с бородкой, / вежливый доктор с улыбкой застенчиво-кроткой, / как мне ни странно и как не печально, увы, / старый мой доктор, сегодня я старше, чем вы"... Девятнадцатый век - время господина Голядкина и вишневого сада - уходит. Двадцатый начинается со старинной открытки, изображающей гибель "Титаника", и теперь история становится сегодняшним днем.
Были смерти, рожденья, разлады, разрывы -
разрывы сердец и распады семей -
возвращенья, уходы.
Было все, как бывало вчера и сегодня
и в давние годы.
Все, как было когда-то, в минувшем столетье,
в старинном романе,
в Коране и в Ветхом Завете.
Отчего ж это чувство такое, что все по-другому,
что все изменилось на свете?
Хоронили отцов, матерей хоронили,
бесшумно сменялись
над черной травой погребальной
за тризною тризна.
Все, как было когда-то, как будет на свете
и ныне и присно.
Просто все это прежде когда-то случалось не с нами,
а с ними,
а теперь это с нами, теперь это с нами самими.
А теперь мы и сами уже перед господом богом стоим,
неприкрыты и голы,
и звучат непривычно - теперь уже в первом лице -
роковые глаголы.
Это я, а не он, это ты, это мы, это в доме у нас,
это здесь, а не где-то.
В остальном же, по сути, совсем не существенна
разница эта.
В остальном же незыблем порядок вещей,
неизменен,
на веки веков одинаков.
Снова в землю зерно возвратится,
и дети к отцу возвратятся,
и снова Иосифа примет Иаков,
И пойдут они рядом, пойдут они, за руки взявшись,
как равные, сын и отец,
потому что сравнялись отныне
своими годами земными.
Только все это будет не с ними, а с нами,
теперь уже с нами самими.
В остальном же незыблем порядок вещей,
неизменен,
и все остается на месте.
Но зато испытанье какое достоинству нашему,
нашему мужеству,
нашим понятьям о долге, о чести.
Как рекрутский набор, перед господом богом стоим,
неприкрыты и голы,
и звучат все привычней -
звучавшие некогда в третьем лице -
роковые глаголы.
И звучит в окончанье глагольном,
легко проступая сквозь корень глагольный,
голос леса и поля, травы и листвы
перезвон колокольный.
И даже написав эти гибельные, кажется, воистину роковые для каждого из нас глаголы, автор испытывает чувство мудрого спокойствия и благодарности к жизни - ибо язык всегда сильнее и чувственнее трагедии, им же и выражаемой. Образ невечной елочки сменяется образом вечного календаря, только "годы куда-то уносятся, чайки летят"... Ремесло поэта, наверное, и заключается в том, чтобы благодарно связать меж собою слово и время, а потом, обогатившись этой связью, обратиться напрямую к "тем, кто будут после нас". Так, как обратился Юрий Левитанский в последней своей книге "Белые стихи".
Я, побывавший там, где вы не бывали,
я, повидавший то, чего вы не видали,
я, уже там стоявший одной ногою,
я говорю вам - жизнь все равно прекрасна.
Да, говорю я, жизнь все равно прекрасна,
даже когда трудна и когда опасна,
даже когда несносна, почти ужасна -
жизнь, говорю я, жизнь все равно прекрасна.
Вот оглянусь назад - далека дорога.
Вот погляжу вперед - впереди немного.
Что же там позади? Города и страны.
Женщины были - Жанны, Марии, Анны.
Дружба была и верность. Вражда и злоба.
Комья земли стучали о крышку гроба.
Старец Харон над темною той рекою
ласково так помахивал мне рукою -
дескать, иди сюда, ничего не бойся,
вот, дескать, лодочка, сядем, мол, да поедем.
Как я цеплялся жадно за каждый кустик!
Как я ногтями в землю впивался эту!
Нет, повторял в беспамятстве, не поеду!
Здесь, говорил я, здесь хочу оставаться!
Ниточка жизни. Шарик, непрочно свитый.
Зыбкий туман надежды. Дымок соблазна.
Штопаный, перештопанный, мятый, битый,
жизнь, говорю я, жизнь все равно прекрасна.
Да, говорю, прекрасна и бесподобна,
как там ни своевольна и ни строптива -
ибо, к тому же, знаю весьма подробно,
что собой представляет альтернатива...
Робкая речь ручья. Перезвон капели.
Мартовской брагой дышат речные броды.
Лопнула почка. Птицы в лесу запели.
Вечный и мудрый круговорот природы.
Небо багрово-красно перед восходом.
Лес опустел. Морозно вокруг и ясно.
Здравствуй, мой друг воробушек,
с Новым годом!
Холодно, братец, а все равно - прекрасно!
© Евгений Сухарев, 2007-2025.
© Сетевая Словесность, 2007-2025.
– Творчество Юрия Левитанского –
| НОВИНКИ "СЕТЕВОЙ СЛОВЕСНОСТИ" |
|
 |
| Андрей Бычков. Человек знака [Как обычно некто не знал, что ему делать, забывал, что сделать хотел, вроде бы решал и снова застывал в своей нерешительности. Вдруг обнаруживал себя...] Владимир Буев. Обнять не обнятое [Репортаж с первого из вечеров, посвящённых 11-летию арт-проекта "Бегемот Внутри".] Изяслав Винтерман. "В неразбавленной воде, в глубине песка" [Все линии вдруг стянутся к одной, / соединятся в непредвзятой точке. / И жизнь, и смерть стоят на проходной – / я предъявляю пропуск на листочке...] Дмитрий Мальянц. На распахнутых ладонях [Февральским снегом падают века, / На антресоли в банках бродят вишни, / Останутся ржаветь в черновиках / Простые незатейливые вирши...] Лана Яснова. Из прошлого в настоящее [Владельцам небогатого улова, / нам так привычна рыбья немота / и вера, что сумеет правда слова / сравниться с правдой чистого листа...] Михаил Поторак. Шары, светящиеся в темноте [Наверное, это моменты, когда я бываю необъяснимо счастлив, разлетаются вот такими шарами, и в них заводятся отдельные какие-то маленькие миры...] Татьяна Горохова. "Я не жду, когда красота спасет мир, я активно ее сохраняю" [Обнаженка притягивает. Однако современные люди со своим культом одежды, с вечной погоней за модой закрывают свою суть – свои тела...] Дмитрий Аникин. Царь Эдип [Беда большая. Мор великий в Фивах. / Ходил слепец пророк узнать, за что / такое нам. И в храме объяснили: / есть, дескать, нераскрытое убийство...] Илья Будницкий. После оттепели [Всё это – свет, но ты живёшь в тени, / Проходит жизнь в неслышном промежутке, / Со всех сторон огни, огни, огни – / И многие пугающи и жутки...] Александр Заев. Акварели [Жизнь безоблачна и блаженна, / когда дождь омывает крышу, / тихо в окна стучит и в стены, / и я только вот это слышу...] |
| X | Титульная страница
Публикации: | Специальные проекты:Авторские проекты: |
|
